***
Звериная кровь стекает в череп убиенной химеры, мутировавшей настолько, что изначальные, данные природой черты растворились в беспощадной круговерти Перемен. От пожелтевшей кости, что водружена на укоренившийся постамент из камня, тянет дурманом — отвар даров леса, ломающих волю и раскрепощающих разум. В порядке вещей, когда прелый подлесок снабжает ядами жрецов-богохульников родом из непроходимых дебрей мира. Дебрей тёмных и больных, где таким, как сии жрецы, самое место, и более негде им насиловать естественный порядок своими безмерно тёмными таинствами. Не бывать такому, чтобы клирики людских богов прощали открытое возведение храмов, славящих Четвёрку; они же Губительные Силы и сам Хаос — великий враг цивилизации и Порядка, которого чтят зверолюды. Ритуальные символы ничто без Эфира. Низкоранговый маг и тот знает, что посох без веры или связи с ветрами магии столь же полезен, как голое древко. Козлорогим эти премудрости противны. Они считают каждую несуразную поделку, каждую статуэтку, вылепленную собственными руками из Бог весть чего, знаком тьмы и Хаоса; все рукотворные артефакты несут печать мистики изначально — верят зверолюды, хотя это не совсем так. Всё становится на свои места, когда брай-шаман, чьи магические способности исходят из инстинктов, но никак не из знаний, неосознанно наделяет символ могуществом, вот только, в силу животной грубости и примитивности заклинателя, не сравнимым с подлинными возможностями безбрежного океана, который зовётся Эфиром. В жёлтом черепе плещется кровь. Она испускает низкое рычание, как будто распалённый дикий зверь, хотя была мертва уже тогда: вытекая из перерезанной глотки грифа. Живая кровь та, что бежит по венам, мёртвая же вне их или поганится в трупе, но той, которая омыла череп химеры, это неведомо. Янтарный ветер Гур дует над звериными тропами и, в том числе, над местом таинства, побуждая гнилое, погибшее впитать живительную энергию и расцвести снова. И кровь вбирает её по каплям. По две, по три, чего мало для сотворения чудес в духе обличения дикого сердца цивилизации, на которое способен Гур: люди уподобляются зверям, испив из водоёма где-то в стороне от протоптанных дорог, а им, выходит, всего-навсего не везёт наткнуться на места, где гостит Янтарный ветер. Ему и обязаны одичавшие путники. Однако же подобное — редкость, но сосредоточение малой толики звериной мощи где-либо — это другое дело. Вшивый волосатый брай-шаман инстинктивно вдыхает магию в окуренные кости, бормоча что-то на поистине безобразном языке, древнейшем из существующих, а что — это он сам не до конца понимает, слепо доверившись шёпоту эфирных сущностей в своей голове. -~Гир’а'нургек н' Даос’Слаа Кхагур’фек! ~ Лети выше! Ищи его! — пытку надрывистым лаем выдерживал только лес вокруг, да и всё на том. Это Гойху легко давалось, заставлять жалеть всякого о владении ушами и слухом, но не теперь, когда его талант ничего не значил — союзное стадо вовремя отбыло из лагеря. Гойх вдыхал дурманящие миазмы, цепляя когтями края черепа и почти касаясь кровавой глади космами гривы. В собственном рукотворном святилище шамана навещали фантомы лесных обитателей, лишённые в движениях животной энергии, по какой узнаётся крадущийся в тени зверолюд. Что-то мычащие, и плывущие будто не в воздухе, но в дёгте, фантомы выглядывали из-за деревьев, проваливались под землю, и появлялись уже других местах. Ни один из них точно не был зверем Хаоса или любым другим телесным существом — просто очередные видения искалеченного разума. Во всяком случае, никто, кроме видений, к шаману не приближался, как минули сборы у стадного камня. Более того, лагерь стоял пустой, до непривычного тихий… И всё ж таки кое-кто остался и оттого стойкое беззвучие казалось ещё страннее — бык Рока, взбудораженный, после сцены в шатре на ходу поймал и сожрал гончую, вспахал копытами прилично так земли, но далече от глаз шамана. Собственно, бык всё время слонялся под прикрытием густой кущи, усердно избегая внимания. Даже неразумный кровожадный зверь сторонился Гойха в этот час. «Пусть демоны берут объедки, гурту остаётся богатая доля! Колдун. Безрогий возопит о помощи — слабак. Явится колдун, и мы зарубим его.» — отражённые в крови верхушки деревьев исковеркались и дали начало череде сменяющихся картин: словно кто-то парил над лесом, захлебнувшимся багровым заревом, и всё, что видели глаза летуна, видел и Гойх тоже.***
Дефслаад увёл зверолюдов в засаду, оставив брай-шамана наедине с его причудами. И хорошо. Они раздражали, сеяли недовольство в нестройной цепи грызни и насилия, не склонной долго терпеть «неправильные» сдвиги своих потенциальных и вполне себе действующих вожаков. Метод проверки прост: не пьянствует, не рубает людишек круглые сутки — значит какой-то испорченный. Не за горами те дни, когда гурт возбурлит по вине одного шамана… в тринадцатый раз за недолгую жизнь стада. А пока, каковы же последствия заложенной смуты, хоть бы за последнее время? Для Гойха — никаких, ибо в довесок к природной несговорчивости, что справедливо в отношении любого зверолюда, жреца Тёмных Богов ещё и боялись. Сильны суеверия — силён страх пред ними. Козлорогие могут жадно грызть друг другу глотки при разделе добычи, и ровно с той же ненасытностью в мокрухах на дне бойцовых ям, но брай-шамана никто не смеет тронуть. Только не когда ему благоволят Боги, на счастье некоторых скотов, переменчивые до безобразия. Гурт был рассержен. Презренный унгор ведь не стоит и грязи с копыт истинного рогача! Без толку созывать Большую Охоту, которую эта слабая дичь даже пережить не сумеет! Само собой, никто в открытую не перечил брай-шаману, а Дефслаад так вообще плевать хотел на то, с кем ему навязывали возню, если впереди всегда ждала добыча покрупнее; Гойх не разменивался на мелочи, чего горы никак не хотели уразуметь. Вероятно, эта мысль просто не помещалась в их тесные черепа. Повелителя зверей прельстила встреча с сильным колдуном, чьё убийство точно не пройдёт мимо очей Тёмного Князя. Внимание покровителя многое значит для чемпиона. Только с позволения Губительных Сил он может жить достаточно долго, а ежели докажет свою полезность, то получит кость с барского стола. И ещё одну. И ещё много впоследствии. В конце концов чёрная душа уже не сможет повернуть назад. Чемпион Тёмного Бога — навсегда чемпион. Все зверолюды прокляты: идущие по пути вознесения и роящиеся в грязи. Впрочем, первые подвержены даже более губительному проклятию, ибо не ведают, что свершениями во славу Четвёрки прокладывают дорогу в жерло безумия и агонии. А Боги, глумясь над смертными червями, подначивают их сделать следующий, нередко последний, ход в обречённой игре на полях мира реального и Моря Душ. Хотя выбор у зверолюдов-чемпионов и не богат в отличие от человеческих приспешников Хаоса. Синее пламя взмыло над Яковом, разогнав все тени в пяти шагах от него. Через прожилки в лезвии ножа беспорядочно текла энергия, и страшно было видение этого, куда страшнее влияния, которое она оказывала. Яков единственный чувствовал паралич, погрузивший отдельные части тела в холод. Раненную ногу, поднятые над головой кисть и предплечье — те были ближе всего к пламени. Опалённую щёку; и когда только он успел? Противникам унгора было ровным счётом всё равно: что есть магический нож, что его нет. Стрельцы изготовились к огню, пристроив ложа пищалей под тупья* поставленных на подтоки* бердышей. Коссари в передней линии припали на одно колено, чтобы по надобности быстро вскочить и прикрыть служивых людей. Павел лишь отдал команду «готовьсь», а остальное солдаты делали по привычке. Яков довольно оскалился, поймав взглядом тень, скользнувшую по мрачным лицам. Его враги напуганы, неужели? Или это показная готовность к любой чертовщине, что вдруг выкинет унгор, так отразилась на бесстрастных бородатых мужах? Бич Хаоса стегал смертное тело всё сильнее, и дикое сердце ликовало в груди! Яков не мог сойти с места, да так и стоял, но желание загрызть любого, кто очутится перед ним, никуда не делось. Напротив, выпятив грудь и воздев клинки к небу, унгор бросал вызов всем и каждому на этом клочке леса; идите ко мне, падите мёртвыми возле меня — восклицал непокорный дух. Глубоко из закромов разума, куда был сослан рассудок, отчаянно стучалось благоразумие — кому только оно сдалось, неуёмное. Убивай, калечь, жги! Славься Хаос! Не поспели ещё стрельцы взвести курки и запалить фитили, Яков узнал о присутствии очередных действующих лиц. Нож подсказал ему, пустив по руке болезненный импульс, сравни сильному удару в локоть. Яков дёрнулся, выбросил вперёд руку с тесаком, до сих пор держа пылающий нож на манер факела. Как бы этот жест грозно не выглядел, что бы не означал, он остался без внимания, а следом крик наперебой с шипением, невыразимо завораживающий и единовременно врезающийся в мозг калёным чеканом, был встречен пальбой. Да такой внезапной, что Павел едва успел пригнуться, не то что отдать команду. — Кто приказывал, смутьяны вы эдакие?! Мне голову снести хотите?! Треск пищалей огласил округу. Яков упал, оглушённый пулей, лязгнувшей об один из его рогов. Попади она прямо, и это был бы эпилог. Свинцовая смерть, не по заговору конечно — так у Тзинча просто карты легли, минула Якова, и то потому что стреляли не в него, а в грациозные силуэты, которые даже под огнём не теряли безупречной осанки. Демонессы. «Век вас не видеть…» — корчился Яков, смакуя богатый букет ощущений в голове и сопряжённых органах. Так демонесс у него было не пять, а десять; скакали они, скакал, вероятно, весь мир, вдобавок плющился, растягивался — попахивало травмой головы. Провалиться унгору на месте, чему он и рад, если помутнённое зрение да стойкий звон в ушах, считать и «горящие» нервы в основании рога — не вестники серьёзного ущерба, нанесённого голове. Яков терял веру в свою заговорённость скорей, чем Маике’санг развёл его на спор, буквально с порога клуба заявив: «о что я умею, о что я могу». Есть много доходчивых способов прояснить разум, а коли случай избирает встряхнуть черепушку унгора чуть ли не до кровавых соплей, у них двоих явно какие-то счёты. Пули отмолотили по остову телеги, попали в мешок, со свистом прошив его насквозь, вгрызлись в ствол дерева. Ни одной поражённой мегеры не свалилось замертво, иными словами — все заряды сплошь в молоко. Над головами коссарей таяла пороховая дымка, застилавшая обзор для стрельцов из второй линии. Какие-то доли секунды они гадали, сколь метко сработали вогненные бои*, и быстро поняли, что прямо уж совсем не метко. Ругань, шуршание пороховниц, лай собак из зарослей. На пути разбежавшихся демонесс встают коссари из первой линии, пока стрельцы отвлечены перезарядкой. Павел по обыкновению впереди всех, вращая карабелу на пример мельничного крыла. — Псари, не высовываться! Стрельцы, дробь! — крикнул боярин и пошёл в атаку. Но Якову было не до заварушки. Некто невидимый усиленно охаживал его булавой по голове. Если так оно и было, то понятно, отчего унгор не сумел примирить тело с мозгом, пусть очень того желая. Если невидимого вредителя нет, то у Якова нет и версий откуда берутся новые очаги болей, почему он не может собраться, встать, и что ему в этом мешает. Ладно, пущай знать то знает: это органы чувств послали друг друга; дальше как быть? Яков полз наугад, огибая битву, в которой дьявольские дарования Слаанеша сошлись с человеческим упорством и напористостью. Исключительно воин, не обделённый этими качествами, чего-то да стоит против демонов, что играючи находят бреши в любой защите, дай только слабину. Равно выпусти на волю свои пороки.***
Приторный аромат, разжигающий слишком противоречивые чувства, чтобы быть чем-то естественным. О как трудна борьба с ним! Коссари обрушивали топоры на демонесс, но желание сражаться гасло с каждым замахом. Оружие будто прибавило в тяжести, и принуждало кислевитов чаще опускать руки, а рубить, напротив, реже. Безупречные телом и ликом Демонессы изгибались в танце, легко уходя от стали, и звонко смеялись, но будто не со злости. Услада для слуха в какой-то степени, этот их смех. Никто не коснулся совершенной кожи — в своём мастерстве фехтовальщика засомневался даже Павел. Неустанно описывая восьмёрки, кажись, перед самыми лицами творений Слаанеша, он пожинал сплошные неудачи: то выпад отклонится в сторону, то заготовленная уловка выйдет криво, то с атакой запоздает. Так плохо Павел бился в одно время — будучи желторотым птенцом при дядьке-наставнике. К своим летам боярин обращался с карабелой легче, чем обеденной ложкой, и в стычке с демонами, всем нажитым поклялся бы, не щадил руки, проводя приём за приёмом. Ни разу не повторившись. Да, демонессы были на порядок ловчее, скоростью и гибкостью не обижены, но как так: одиннадцать человек да ни одну не зацепили. «Ух… Мы еле клинки держим, а они свеженькие… неуязвимые тварины!» — Павел рубанул с горизонтально, а затем резко сменил направление удара и повёл карабелу вверх, намереваясь лишить демонессу глаза. Та, обнажив аккуратные ряды клыков в улыбке, ушла от лезвия изящным кульбитом и приземлилась в полутора шагах от Павла. После того отскочила ещё на два, хищно сощурившись. «Издевается?!» — Чего скачешь? Уо-ох… Поди сюда и я тебя то проучу! — воскликнул боярин, видя, что его людям удалось отбросить демонов. Ждём не дождёмсссся! — твари картинно поманили его клешнями. Павла как пикой пронзило. Неужто слова из демонических уст столь… убаюкивающие? Они взаправду могли прекратить бой, устань кислевиты ещё немного. Сладостнее речей жрицы любви и тягучее киселя… Павел окинул взглядом мегер, порочных дев, исторгнутых Эфиром. Тут он и понял в чём дело. Почему никто не смог их ранить. Холодная испарина выступила на теле Павла. Он лицезрел чудовищ, однако странный аромат творил с их обликом жуткие метаморфозы. И нет, они не становились ужаснее. Всё как раз наоборот. Исконно мерзкие черты правились, искажались в угоду большей привлекательности. Иллюзии, но точно в хмель погружённый ум — не всецело их заслуга. Демоны и в позах стояли таких, которые с одной стороны заставляли стыдливо отводить взгляд, но с другой — во что бы то ни стало продолжать глазеть. «Это противоречие выворачивает наизнанку! Знал бы я, убийца норсов, что Хаос ещё найдёт, чем пошатнуть мою волю! Какое коварство!» Руки Павла впервые за долгие годы дрогнули. Его глаза и, думается, глаза солдат видели в дочерях Слаанеша что-то такое, что приковывало их одних. Иначе бы кто-то сподобился ранить вражину, а как это устроить под приторной отравой, роднящей образ врага и кого-то или чего-то вожделенного? В разгаре зрелища, которое схваткой назвать язык не повернётся, никому не было дела до того, как в опасной близости от «ристалища» то туда, то сюда на четвереньках шнырял унгор.***
Зрение Якова пришло в норму, и голова звенела чуть меньше, чем колокол кафедрального собора. Всё это время унгор куда-то полз. И восстановив хлипкие связи между телом и головой, понял, что просчитался. Ему стоило получше выбирать направление. Яков застыл возле ног крайней слева демонессы, и какое везение, что она стояла к нему спиной. Точно везение, если не считать того, что уже угасшие чувства от первой встречи снова сделались сильны. «Не смотреть!» — Яков нехотя отвёл взгляд от демонической фигуры — «Это ловушка! Но ничего такая… Ноги в руки и ползком отсюда. Или же… " Мстительная мыслишка проскочила в голове. Её исток, Яков с ужасом осознал, лежал всё в том же диком сердце, а пуля лишь слегка заглушила его хаотический звериный порыв. На время, но оно как раз кончалось. «Подожди! Давай сходить с ума в другом месте, мозг! Вцепиться в глотку, выжрать всю кровь — что за ересь? Теперь ещё вот это. Что-то я совсем плох. Может…» — Рха! Бич Хаоса обвился вокруг яковой шеи. Сколько ни борись, если яд с его шипов уже в крови, это всё — поражение здравого смысла и торжество инстинктов. Рука самостоятельно потянулась к поясу, но вот он нож, парализованные пальцы так и не выпустили его. Оружие потухло… хотя плевать. На его месте изначально вообще должен быть камень, а уж с клинком Яков наворотит делов дай Боже. И всё-таки Унгор отчаянно упрашивал себя не глупить. Похоже, ум за разум катился, точно валун под гору, и тут уж никакая человечность или что-нибудь другое, что отличает «царя природы» от её низших порождений, не могло помочь. Дикость, бешенство. Они тянули за собой разлагающее существо Хаоса, метку, доставшуюся душе Якова от нового мира. Это была не другая личность унгора, всё тот же он, но кровожадный и жестокий. — Ха! Долго возитесь! — выкрикнул Яков. В отношении кислевитов упрёк был, скорее, фактом. Демонессы могли не обратить внимание на вьющегося под ногами зверолюда. Но на кричащего зверолюда… Три из них повернулись и нависли над Яковом, облизываясь то ли от предвкушения, то ли от того, что им просто некуда было деть языки — настолько они, чёрт побери, длинные! Для двоих в этом маленьком придатке леса появился шанс. И оба им воспользовались.***
У Якова вконец сорвало крышу; оттолкнувшись здоровой ногой, он накинулся на ближайшую демонессу и начал полосовать её ножом никуда не целясь: попасть бы только. Вот чего Павлу не хватало! Раздался свист и с противоположной Якову стороны к творениям Слаанеша устремились все десять охотничьих псов. «Голодная собака — никому не друг!» — вспомнил Павел поговорку, которая и подтолкнула его слегка выправить тактику. — Теперь пущай собак приворожить попытаются! Готовьсь, ребята! — рыкнул Павел. Демоны застряли меж двух огней: его своры и полоумного козлорогого. Что-ж, стрельцам это только на руку.***
С чего вдруг он, кто раньше против равного себе выйти боялся, ринулся в бой так легко? Без страха, лишь с яростным криком на устах. Яков разил неумело, но быстро. Две неглубокие раны на теле демонессы вспыхнули синим огнём и дальше от факела, в который мигом обратился нож, мегеры только шарохались да шипели. Задетой явно было несладко. Пламя прожигало без минуты попорченную кожу, что бесконтрольно пузырилась источающими ихор струпьями. Чтобы убить демона этого не хватит, но ослабить — вполне. К тому же десяток лихих голов прямо сейчас грызли творения Слаанеша, подсекали ноги. У Якова было предостаточно возможностей довершить начатое безумие. — Цельсь! — громом прокатилось по прогалине. Яков упал на четвереньки, но не от выстрелов он спасался: между размешанной в грязь землёй и зубами пса — такой себе выбор. Используя свободную руку как опору, унгор скакнул в сторону и кое-как избежал броска зверя, успев ещё вонзить нож под колено одной своей противнице. Удар возмездия выкинул Якова из образовавшейся кучи-малы, хотя передышку ему не позволили, ведь следом вырвалась демонесса. И она была не прочь наказать наглеца.***
— Цельсь! — Павел пригнул голову. Специально выдержав момент, чтобы коссари и себя обезопасили от пули в спину, боярин во весь голос взревел: — По нечистым, пли! Дробь убийственным роем пронеслась над головами. Ни одной вёрткой демонюги не скосила, зато кричали они нечеловечески, значит хоть боль им не чужда. Правда вряд ли порочные девы окончательно определились агонию они испытывают или удовольствие. По пленяющей красоте дробь прошлась беспощадно. Разрывы, брызнувшие ихором, страшно было считать. Демоны приоделись в личины, которых заслуживали — в безобразные ошмётки мяса и кожи. Свора тут же разбежалась, поджав хвосты — из уважения к заповедям Урсуна Павел охотился по старинке, без самопала, что для неприученной собаки так же страшен, как огонь. И ладно пальба вдалеке, прямо над ухом она всяко больше пугает. Павел псов бранить не будет, а даже прикажет холопам достать для них лучшую баранину из погреба. За хорошую работу требуется награда. — Вперёд! Добьём их! — и одиннадцать мужей со свежими силами врезались в демонесс под дружный гул из криков «ура!».***
Яков ничего этого не успел увидеть, пролетев меж двух деревьев и ударившись спиной о камень. Его бой продолжался вне лагеря и за обозами. Там в окружении редких деревьев он сцепился с демонессой на земле.***
*Тупьё — часть клинка, противопоставленная режущей кромки. *Подток — дополнительный поражающий элемент на конце древка. Удобен для удержания оружия в вертикальном положении при упоре в землю. *Вогненный бой — то же самое, что огнестрел.