Звезда смерти

Гуюк пьет медленно, смакуя каждый глоток терпкого напитка. Он будто наслаждается этим моментом, как некой местью за свою судьбу. От ненависти, что растекалась по его венам, он слишком крепко сжимает в руке бокал: стекло трескается, мелкие осколки мгновенно впиваются в ладонь, и несколько капель крови тонкой змейкой стекают вниз. И снова становится обидно так, что даже физическая боль не способна заглушить ту, другую, внутреннюю. Она убивает его. Медленно. Словно играя, на расшатанных нервах. И он поддаётся её власти. Вечер тянется бесконечно долго. Ещё чуть-чуть, и он наверняка сойдёт с ума. Вдох-выдох. Гуюк и сам не помнит когда начал бояться его силы и свирепости. Но, в особенности, он боялся его глаз. Глаз, в которых нет ничего. Они пугали, заставляя вновь и вновь принимать не верные решения. И когда за его спиной раздаются равномерные, почти что бесшумные шаги, он лукаво улыбается, пытаясь скрыть трепет перед непроницаемым взглядом Бату. — Брат, — с ядовитой улыбкой произнес он, раскинул руки в широком жесте. — Что привело тебя? Неужели... — Гуюк сделал несколько шагов в сторону хана и приложив окровавленный палец к губам, продолжил. — Появилась свободная минутка, и ты сразу же решил навестить меня? Этого не стоило делать.       Пренебрежительно махнув рукой, Гуюк вновь вернулся к раскиданным по мягкому ворсу ковра подушкам, и с шумом уселся, полы его роскошного халата зашуршали, в мерцающем свете четко вырисовывались испуганные линии его лица. — Где она, — Хан подержал руку над огнем свечи, пока ясная, резкая боль не очистила его сознание. — Не знаю, о ком ты... — Не выводи меня, Гуюк. Гуюк прикусив губу, нахмурился, видно пытаясь что-то обдумать, несколько раз хмыкнув, он перевёл взгляд на Бату. Как всегда гордая осанка и спокойные уверенные движения, полностью выбили мужчину из равновесия. Он его раздражал. Всегда. Гуюк не помнит ни дня, когда бы ненависть не съедала его, и он искренне не понимал, что в нём особенного? Раз собственный отец, считает этого выродка достойным. В голову лезут мысли, порой не самые приятные. Быть может Великий хан и трон ему отдаст? Этого он боялся, но почему-то в глубине души... ожидал. Ожидание может убить. Ты принимаешь решение, а потом все круто меняется. Последствия перемен выходят из-под контроля, и пока ты ждешь, в эти тихие минуты очевидным кажется только одно: твой выбор был ошибкой. Но в одном он не ошибся: он не ошибся в ней. Эта девчонка, каким-то непостижимым образом имела на него влияние. Он видел это, буквально чувствовал своим нутром, что не ошибся. Есть ещё нити, за которые можно дёрнуть. И пусть эта победа незначительная, но он ликовал. Он сможет напомнить, где его место. И пусть все молчат, боясь сказать правду, но Гуюк знает, как и все остальные, насколько гнилая кровь течёт в его венах. Не сияют два солнца, так и в стране не может быть двух правителей. Он ненавидит брата и смотрит с осуждением и с презрением, и Бату это видит, отвечая, почти что тем же, они прожигают друг друга взглядами, желая уничтожить. Первым отводит взгляд Гуюк. Так было всегда. — Она и впрямь настолько дорога тебе? Стоит ли мне поближе познакомиться с ней, брат? Секунды тянулись неприлично медленно. В сущности, не будь она его, Влада бы интересовала его куда меньше. Дерзкая, со взглядом остервенелой волчицы, с такой слишком трудно справиться. Он бы даже сказал, невозможно. При других бы обстоятельствах, Гуюк точно знает, что не заинтересовался ею. Но сейчас, наблюдая, как наливаются кровью глаза врага, он вновь испытывает триумф. Бату в ярости перевернул одну из жаровень, что стояла ближе к нему, и яркий огонь вспыхнув разделил их плотной стеной. — Даю тебе время до заката, если девчонки не будет, я и тебя сожгу, брат... — Последствий не боишься? Ты ведь ничего не можешь, если подумать... то она не твоя, ведь ты же не начнёшь войну из-за женщины? Бату прищурился. Пламя охватило остатки стены и пространство вокруг них, сердце Гуюка предательски ёкнуло, огонь подползал к нему, обжигая своим дыханием, испугавшись, он крикнул слугам и в шатёр тут же влетела целая свита, пытаясь потушить разбушевавшееся в бешенном танце пламя. — Ты жалок, брат. Хан покинул полыхающий шатёр, чувствуя, как в спину летят немые проклятия, и он заранее знает, как по лицу родственника пробегают целые волны смертельного холода.

***

Этим же днём Батый собрал подготовительный совет. Военачальники ещё раз посмотрели на разложенную передними карту, а затем вновь перевёли взгляд на главнокомандующего. — Кто их воевода? — сухо спросил Батыр, передвигая флажки по карте, и в голосе его проскользнули нотки недовольства. Казалось, что он вообще, думал о чём то своём. — Петр Ослядюкович, Великий хан, — Бурундай, так звали крепкого, не боявшегося смерти воина, вышел чуть вперёд, чётко отвечая на вопрос повелителя. Его длинные волосы, по обычаям его родины, были заплетены в косу, левую щеку багатура, от уха до угла рта, рассекал тонкий шрам, делая его лицо мужественней. — Они так просто не откроют ворота, осада города может затянуться, — хан прошёлся в раздумье по шатру и, остановившись возле толмача, завёл руки за спину. — Нужно напасть неожиданно! — стукнув по гладкой поверхности стола, Бурундай перевёл взгляд на военачальников ища в их взглядах одобрение. — Тебе следует научиться сдерживать свои порывы. В бою ничем нельзя пренебрегать, для начала. Я хочу увидеть их гнев, когда люди в гневе, они чаще совершают ошибки. Неверные действия, зачастую приводят к поражению. — Но, хан... — Испуганные люди, перестают чувствовать, перестают думать, они перестают быть собой. А на войне всё решает миг, я хочу что бы они боялись. Засыпали с мыслью, о своей смерти. Владимиро-Суздальское княжество, должно пасть.