Мертвец

2:19 a.m. Нажав на кнопку дверного звонка большим пальцем, Билл отпустил ее и стал ждать. Звук, похожий на соловьиную трель, мгновенно смолк, и в коридоре многоквартирного трехэтажного дома на Олд-Берлингтон стрит воцарилась тишина, в которой он слышал только собственное дыхание и шорох ткани своей же куртки. Спустя некоторое время он снова нажал на кнопку, и на этот раз ответом стали негромкие шаги и знакомый глухой голос по ту сторону металлической двери: — Кто там? «Железный человек, протянул скрипучий прокуренный голос прежде, чем Билл приказал ему нырнуть обратно в подсознание, как кельпи в толщу озерной воды, и не вылезать, когда об этом не просят. Может ли он вообще ходить? Или он падает, когда движется?» — Привет, Перс, — негромкое эхо, чуть хриплое после пяти или шести выкуренных по пути к нужному дому сигарет, поглотили блочные стены. — Как дела? Молчание. «Мы просто оставим его здесь? Почему нас это вообще должно волновать?». — С какой стати я должен отвечать? С такой, что я твой старший брат и при желании отправлю как этот барьер, так и твою паранойю, в задницу нюхля, и маглы в соседних квартирах ухом не поведут. — Ни с какой, — ответил он вслух, сознавая, что по большому счету не имеет права отправлять эту чертову дверь ни в какую задницу нюхля. За эту территорию он ежемесячно отдает половину зарплаты в магловских фунтах. Это его территория. Будь она моей, я бы убил за такое на месте. — Просто прошу тебя не заставлять меня чувствовать себя идиотом, разговаривая с тобой через дверь. — Ты пришел в два часа утра, чтобы учить меня правилам этикета? — последовал ответ, и Билл почувствовал, как губы сами собой расплываются в улыбке. Да, мне ведь, черт возьми, больше заняться нечем. — В другое время, насколько мне известно, тебя трудно застать. И сам я, честно говоря, далеко не каждый день могу прохлаждаться. — Я в данный момент не прохлаждаюсь, а работаю. Извини, Билл, у меня нет времени на разговоры. Всего хорошего. — Подожди секунду, — он подался вперед, сократив расстояние до двери еще на шаг. — Я же сказал, мне некогда. Прозвучало слишком красноречиво, чтобы не услышать подтекст. Билл вздохнул. — Если я тебя чем-то обидел, открой дверь и скажи мне это в лицо. Будь мужчиной. Дверной замок щелкнул одновременно с глухой усмешкой по ту сторону, и Билл отошел на шаг. — Мужчина из нас двоих только ты, — язвительный голос звучал отчетливее по мере того, как дверь ползла внутрь. — А я — так, па… родия. С лица Перси, появившегося на пороге, держащего в руке белую кружку с остывающим кофе, Перси с заметно отросшими, небрежно падающими на глаза кудрями, одетого в новенькие джинсы и домашнюю кофту благородного серого цвета, слезла недружелюбная ухмылка, как только он оглядел Билла с головы, встрепанной ночным ветром, что нес с собой наступающий на пятки сентябрь, до ступней, обутых в ботинки из драконьей кожи. Дерьмо, говорил взгляд девятнадцатилетнего младшего помощника министра, с лица которого, не по годам серьезного с инфантильными веснушками, не успели исчезнуть следы юношеских угрей. Дерьмо, мысленно согласился его старший брат, заместитель начальника отдела рисков и контроля за ликвидацией проклятий Гринготтс, стоя перед ним на расстоянии вытянутой руки и замечая — синяки под глазами Перси не уступают его собственным. — Так как дела, Перс? — Хорошо, — ответил тот, мгновенно взяв себя в руки, и, глядя на брата, поправил роговые очки и добавил как бы между прочим: — Твои? — По-разному, — Билл оглядел коридор и, одобрительно хмыкнув, скривил губы. — Сент-Джеймс. Круто. Отличный выбор. — Спасибо, — Перси вытянулся в струну и подозрительно повел курчавой головой. — Так что тебе нужно? — Ничего особенного, — отозвался Билл, находя в какой-то степени забавным то, как его голос поглощает мрак коридора. Как и то, что малыш Перси перерос его на два дюйма. — Увидеть тебя. Сказать, что уважаю твой выбор. — Вот как? — Да. — Благодарю, — он прикрыл веки, сжимая чашку в длинных сухих пальцах. Ледяная мина на его лице означала «Поверь, я меньше всего нуждаюсь в твоих сраных одолжениях». — Что-то еще? Билл устало повел головой и втянул носом воздух, чувствуя себя все бо̀льшим идиотом. — Как тебе сказать, Перс… Фадж дурит тебя, как наивного школьника, это ясно как божий день. Но это твой личный выбор. Ты взрослый мальчик. Твоя правда такова, что тебе неплохо платят и ты идешь к цели, это действительно так. Я не спорю. Единственная ошибка — ты ставишь не на тех людей. Это-то тебе и пытались объяснить с самого начала, но ты не стал слушать. И что бы я сейчас ни сказал тебе, ты все воспримешь в штыки. Я это вижу по твоим глазам. Когда-нибудь ты поймешь, в чем был неправ. Даст Бог, расскажешь об этом, не мне, так родителям. Уверен, они тебя выслушают. — Все ясно. Это очередной трюк, призванный на меня повлиять. Не выйдет. Так и передай матери с отцом. Билл с горечью усмехнулся. — По-твоему они способны на такое? — Ах, да, конечно. Только не через тебя. Ты ведь святой. — Да нет же… — Билл досадливо прикрыл веки. Дерьмище… — Конечно. Открыв глаза, Билл наткнулся на то же лицо, недоверчивое, умное и непривычно язвительное. Так непривычно, что делалось даже жутко. — Перс… Тот слегка приподнял бровь. Говори, говори. Ни единому твоему слову я не верю. — Ни черта я не святой. И никогда не пытался таким казаться. — Не пытался, — усмехнулся Перси. — Ты был им, что бы ни делал и ни говорил. Нам оставалось только радоваться чести донашивать за тобой вещи. Это же рубашка Билла, носи ее и будешь таким, как Билл! Билл все делает правильно, даже когда одевается Мерлин знает во что, красит глаза, как чертов неформал и гомосек, и курит пачками свои сигареты! Скажешь, нет? Они хотя бы раз усомнились в твоем выборе? Я имею в виду, по-настоящему. — Да. Перси открыл рот и закрыл его, явно не ожидая прямого ответа и прямого взгляда в глаза. — И когда же? — Когда я познакомил их с человеком, который мне дорог, несмотря ни на что. От которого я не отвернусь, как не отвернусь от тебя, дурака, что бы ты сейчас ни наговорил. Я знаю, кто он и на что способен. И мне страшно за ту душу, которая в нем каким-то чудом еще живет. Мне страшно от мысли, что его собираются бросить в пекло, не дав толком остыть. Если он сломается, я буду единственным, кому по-прежнему не плевать, но тогда плевать уже будет ему. Настолько, что он едва ли вспомнит собственное имя. — Что же это за человек? Хотя, собственно, какое мне дело? Почему меня должны интересовать твои проблемы? Тебя мои никогда не интересовали. Чарли хотя бы зашел в мою комнату и спросил, какую такую диссертацию я защищаю и почему именно о котлах! Ты же только язвил по этому поводу, ха-ха, смешно. Знаешь что, иди к черту! — Перси снова поправил очки свободной рукой и едва не выронил кружку. — Иди… домой или в вашу эту штаб-квартиру Ордена, так называемого. Оставь меня в покое. — Я только… — Всего хорошего. Дверь захлопнулась перед носом Билла раньше, чем он успел закончить мысль — Я только хотел пожелать удачи. И если что, я в Лондоне. Совсем недалеко, — и круглый глазок уставился на него с бездушным стеклянным спокойствием. — Вот и поговорили, - выдохнул Билл, пялясь в тяжелую, повисшую в воздухе, напряженную пустоту.

***

3:25 a.m. Ни разу за все время их знакомства он не приходил так. Не заявлялся посреди ночи незваным гостем, не открывал взмахом палочки балконную дверь снаружи — осторожно — не проникал в спальню, что делил с ней не так давно. Словно вор в ночи, боясь сделать лишнее движение и затаив дыхание, не застывал на месте, глядя, как она спит. Тонкое льняное одеяло смято между ногами, и в темноте едва заметно мерцают волосы, жидким серебром текут по простыне и подушке. Плавный изгиб плеча, линия бедра, мерное, едва уловимое глазом, движение в такт дыханию. Его собственное без труда вошло в чужой ритм. Подчинилось. Ни глухой шелестящий звук опускаемой на пол куртки, ни звяканье ременной пряжки, что он расстегивал, осторожно двигая пальцами в темноте, ни даже звук шагов не разбудили ее. Он подошел тихо, стараясь не шуметь, пружина скрипнула, и она повернулась во сне, раскрываясь перед ним, как цветок — запах волос, аромат тела, непередаваемо нежный, так пахнут дети от любимых женщин, так пахнет желание и любовь, да, любовь, так пахнет… (Боже, я идиот, я болен, но, черт возьми, вы оба… не исчезайте…) … запах проникает всюду, и ему невозможно противиться. Не в этой жизни. — Привет, — шепчет почти неслышно, как только разомкнулись смеженные сном веки в россыпи светлых ресниц, мерцающей вязкой темноте, близко, так близко, что захватило дух. Глаза, лазурно-синие, каким бывает небо в особенные, безумно ясные и счастливые дни. Мгновение, и мягкие руки обхватили шею, прижимая и не давая выдохнуть, мягкие волосы волной легли на грудь. Тепло накатило приятной волной и долго — до рассвета и дольше, намного дольше, — не отпускало.