***
День первый. Цюрих
Мария смотрела в иллюминатор за тем, как сахарная вата облаков лениво проплывала под нами, оставляя лоскутное покрывало полей, лесов и холмов в лёгкой дымке. Она напряжённо молчала и сидела так, чтобы находиться в максимальном отдалении от меня. Не могу сказать, что это обстоятельство радовало, но я был рад и тому, что лёгкое зелёное платье не прикрывало её коленей, а тонкие браслеты мелодично звенели на запястьях. Изумрудный цвет всегда был необыкновенно ей к лицу, а образ индианки проник под кожу вместе с загаром. — Спасибо, — тихо молвила она, вжимаясь в спинку кресла сильнее. — Что? — удивился, но тут же понял, что мысль о платье, скорее всего, высказал вслух. — На самом деле я думаю, что в платье будет холодно. Сейчас в Цюрихе температура держится около нуля. Возможно даже выпал снег. — Снег? — Когда мы познакомились… тоже шёл снег, но было очень тепло… и сыро… и хорошо. У меня болела голова, а потом я увидел тебя. — Как?.. — Я расскажу тебе об этом на том самом месте, но только после того, как мы посетим магазин и купим тебе тёплую куртку. … Признаюсь, это было дерьмовой идеей. На место мы прибыли глубоким вечером. Погружающийся в ноябрьский мрак город встретил нас моросящим холодным дождём. Мглу едва рассеивали тусклые уличные фонари, но я упрямо вёл Марию к месту нашей встречи — посольству США, а точнее к переулку, примыкающему к северной части здания. И он встретил нас холодом, лаем бездомной собаки и темнотой, освещаемой только огрызком луны. Я и не заметил, как закончился дождь и из-за туч показалось ущерблённое её лицо. Я всё ещё держал зонтик над головой Марии, а она смотрела совершено пустым взглядом на парковку и оставленные на ночь автомобили. — Это что? Какое-то особенное место? — Да… здесь мы и встретились впервые. Я предложил тебе десять тысяч за то, чтобы ты отвезла меня в Париж… — А я? Что ответила я? — То, что чаще говорят не женщины, а водители-дальнобойщики, когда нарываются на конфликт, — улыбнулся я. — Причём ты нарочно говорила на немецком… — Я знаю немецкий, — вдруг улыбнулась Мария. — Прошлым летом один из отдыхающих забыл в кафе, где я подрабатывала, книгу. Я взяла её в руки и с удивлением обнаружила, что могу читать и даже больше — понимаю, о чём там написано. Книга была на немецком языке. Кстати, а что конкретно я тогда сказала? — Нашёл дуру. Ну, это если убрать нецензурные слова, — мои губы растянула ответная улыбка. Какое-то время мы стояли молча. До тех самых пор, пока она не повернулась ко мне и не спросила: — Мы можем уже уйти? — Ты ничего не вспоминаешь? — в моём вопросе в голос кричала надежда. — Нет, извини, — покачала головой Мария. — Но я очень замёрзла. После Гоа к местному климату не так-то просто привыкнуть. — Значит, в отель? — Да, пожалуй. — Хорошо, но сначала я предлагаю тебе поужинать. — Ладно. И за столом она снова молчала. Без аппетита ковыряясь в жарком, она высматривала что-то в подвижных тенях за окном. — Спокойной ночи, Джейсон, — лёгкий хлопок отделил её от меня на всю ночь.День второй. Париж
Кажется, драную Эйфелеву башню видно со всех точек города. И это обстоятельство меня вовсе не радовало. Особенно, когда Мария наотрез отказалась идти туда, куда я тянул её до посещения дурацкой вышки. Но мне не хотелось моститься на Башню по нескольким причинам: за неделю я планировал показать Марии гораздо больше, чем умещалось в отведённые дни, и времени терять не хотелось. Если озвучивать вторую причину, она оказалась бы более правдивой и объясняющей всё: именно на смотровой площадке Эйфелевой башни я поцеловал Никки, когда мы только начали встречаться. Наверное, странно говорить и думать о ней после того, как я обрёл Марию, но образ Никки преследовал меня повсюду: я слышал её голос, чувствовал аромат её волос, мягкость кожи под пальцами, чего бы ни касался… А Мария так обворожительно улыбалась, когда просила о «коротенькой эскурсии, ну-у-у-у-у, пожалс-с-ста-а-а, Джейсон», что я лишь улыбнулся и предложил: — На обратном пути можно заглянуть в сувенирную лавку, купить по берету, чтобы выглядеть законченными идиотами. — Ты серьёзно? — Более чем. Мы проторчали на Башне часа полтора или два. И всё это время Мария заворожённо наблюдала за городом. Она смотрела на него с таким восхищением, что я не решался поторопить её. — Что произошло с нами здесь? — тем временем спросила она. — Я привёз тебя в дом, что принадлежал Джейсону Борну. Ты очень мило флиртовала со мной, но в квартире на нас напал наёмник. Он умер на твоих глазах. — Ты убил его? — едва слышно спросила Мария. — Он выпрыгнул в окно, предпочитая не отвечать на мои вопросы. — Тогда, пожалуйста… — попросила она. — Я не хотела бы идти в дом, принадлежавший Джейсону Борну. Можно ли остаться здесь, с тобой? — Конечно… можно. … Позже, когда мы шли по Монмартру, месту, откуда начался наш побег, Мария спросила: — И я пошла с тобой, хотя видела, как ты бьёшь человека? Не на жизнь, а на смерть? — Выбора у тебя не было. Признаюсь, ты оказалась в полубессознательном состоянии, и оставаться в одиночестве было рискованно. Вполне возможно, тот парень был не один. Тебя могли убить. Без причины. — И… ты… — Я предлагал доставить тебя в полицию. Просил рассказать всё как есть. — Почему? — Был уверен, что тебе поверят. Ведь я понятия не имел, какой фигурой оказался в разыгрываемой партии. Но я был искренен… в желании оставить тебя в безопасности. — Но я осталась с тобой?.. Или ты остановил меня? — Ты захотела продолжить путь со мной. — Да почему же?! — На этот вопрос у меня нет ответа. Может быть, потому, что я хотел этого… и ты тоже была не против.День третий. Вена
Я попросил на ресепшен именно сто двенадцатый номер. Служащий с сомнением покосился на нас, но после того, как я накинул двадцатку, швырнул ключи на стойку… Переступив порог того самого номера, где Мария впервые стала моей, я испытал страшнейшее разочарование: в дешёвой и гадкой гостинице сделали приличный ремонт, полностью сменили меблировку. Даже запах плесени куда-то делся. Всё было таким незнакомым. — Что случилось здесь? — задала Мария привычный уже вопрос. Она говорила мягко и с интересом осматривалась. — Здесь мы с тобой переспали впервые. Ты захотела, чтобы мы стали близки, и поцеловала меня сама, — устало обронил я, не заботясь, сколь грубо это прозвучало. Как ни странно, Мария никак не отреагировала на мою беспардонность и задала новый вопрос: — То есть ты не думал о том, чтобы переспать со мной? Это я тебя соблазнила? — Я смотрел на тебя, — признался я. — Ты казалась мне такой красивой, что я и не думал… такие девушки никогда не обращали на меня внимания. — Скажи, Джейсон, а у тебя был кто-то ещё… когда ты думал, что меня нет в живых? Я молчал и не мог решиться. Мы не зажигали свет, и за окном то вспыхивала, то гасла неоновая вывеска. И она была единственным источником, освещавшим лицо Марии — непроницаемую маску. — Был… — наконец выдохнул я. — Не считая случайных любовниц на одну ночь, я часто возвращался к одной и той же женщине. — Ты любил её? — Да. — А где она теперь? — голос Марии странно сел, провалился и звучал глухо. — Она погибла. В какой-то мере из-за меня. Пуля снайпера предназначалась мне, но угодила в её голову. — А… — продолжала Мария, — а-а… как её звали? — Никки… — Красивое имя… Стоит ли говорить, что она покинула меня в ту ночь и спала в соседнем номере?День четвёртый. Лондон
— Мы трахались и в дешёвых гостиницах Лондона? — Мария грубила, но я не понимал причин. — Да, — отвечал я, не уклоняясь. — Но это было не в тот раз, когда мы выбирались из страшной задницы. Я привёз тебя сюда, хотя особых воспоминаний, связанных с Англией, у тебя остаться не должно. Просто мы были счастливы. Здесь. Под дождём. И… мне нравится Лондон. Я всего лишь хотел поделиться им с тобой.День пятый. Гармиш-Партенкирхен
— Почему-то если немка, то обязательно из Баварии? — рассмеялась Мария. — Даже и не сомневалась, что я окажусь родом откуда-то отсюда. Чей это дом? — В нём когда-то жил твой брат. — Жил? — голос Марии дрогнул. — Он предпочёл уехать, когда мы влипли в эту историю, и его семья… им тоже досталось. — О, боже, — ладошка Марии прикрыла рот. — Нет, это не то, что ты думаешь. Подстрелили их собаку. Никто из людей не пострадал, но твой брат — человек умный. Он собрал всё то, что может пригодиться, и отбыл вместе с детьми в неизвестном направлении. Но я уверен, что смог бы разыскать их для тебя… могу начать прямо сейчас… Но Мария лишь отрицательно покачала головой. Она молчала и рассматривала погружённую в полумрак, запылённую комнату. Она бродила вдоль кажущихся в подобном освещении зеленоватыми холмов кресел и диванов, прикасалась к книжным полкам. Но дольше всего она задержалась у стены, где тёмными прямоугольниками рамок с фотографиями было занято значительное пространство. Мария стояла и молча изучала их, изредка притрагиваясь, будто тактильный контакт мог помочь вспомнить. Я счёл это добрым знаком и шагнул к ней. В основном на фотографиях был изображён брат Марии вместе с дочерьми и женой, но пара снимков запечатлела и её. Ту, которую так хорошо помнил я: горстка веснушек, полумесяц улыбки и выкрашенные в рыжий цвет лучи волос. Миниатюрная копия солнца, да и только… — Хочешь, помогу найти их? — снова предложил я. Мария ответила не сразу и всё стояла, будто заворожённая, разглядывая бытовые сценки из жизни самой обычной немецкой семьи. — Мария-а-а-а… — тихо позвал её я. — А? Что?.. прости, задумалась. Нет, разыскивать их не нужно. Во всяком случае, пока. Если я правильно понимаю, для них я пропала или даже погибла. То состояние, в котором я теперь нахожусь… для семьи оно мало отличается от смерти. Забвение — жуткая вещь, как оказалось, Джейсон. Голос Марии звучал глухо, будто рождались слова не в груди, а в глухом, сыром подземелье. И я счёл это подходящим моментом, чтобы сделать шаг. Будто скрипичная дека меж ладоней — её узкие плечи. Раньше она никогда не казалась мне хрупкой, как, например, Никки. Мария почти одного со мной роста, теперь казалась маленьким беззащитным воробушком, выпавшим из гнезда. Она не шевелилась, а я не смел зайти дальше: поправить выбившийся из какой-то старушечьей причёски локон, поцелуем успокоить пульсирующую на шее венку. Мне был дан второй шанс, и, чёрт возьми, я становился настоящим параноиком в боязни всё испортить. Не знаю, сколько раз Вечность прокралась мимо нас, отбивая секунды босыми пятками, но только я стоял подле Марии, положив ладони ей на плечи. Она не двигалась, не разговаривала и, казалось, едва дышала. На улице совсем стемнело, и мой взгляд упал на часы. Совсем скоро нам следовало быть в аэропорту, но я не решался побеспокоить Марию. Наконец, собравшись, я открыл было рот, но Мария опередила меня. Белой бабочкой порхнула её рука и, устроившись поверх моей ладони, чуть погладила её. — Наверное, здесь нам делать нечего. Уходим. Тишину ночной улицы беспокоил лишь стук её каблуков да редкие, проносящиеся мимо машины. — Нам следует взять такси, — предложил я. — Ещё одну минуту, — попросила Мария. — Мне нужно продышаться. — Ты что-то вспомнила? — надежда на высокой ноте ворвалась в диалог, но Мария едва качнула головой. Отрицательно. Признаюсь, мне порядком надоела эта игра в молчанку. И я впервые готов был признать, что той Марии, которую любил я, больше не существовало. Точнее, я не узнавал в Марии-новой ни единой черты. Раньше она разговаривала не закрывая рта. — Послушай, Джейсон, — она вдруг резко и неожиданно остановилась. — А кроме меня? У тебя есть ещё кто-то? Не женщина. Семья? Мать, отец, сёстры и братья? Кто-то… — Кроме тебя — никого…День шестой. Осло
Норвегия казалась теплее, чем пальцы Марии. Я хотел бы отогреть их дыханием, но она, натянув шерстяные рукавицы, спрятала руки поглубже в карман куртки. Небо серое, птицы серые, люди серые и даже ярко-зелёные глаза Марии, казалось, здесь потеряли свой цвет. — Наверное, мечтаешь побыстрее вернуться туда, где тепло? — пошутил я. — Что с нами здесь случилось? Местечко не совсем уютное, — поёжилась Мария. — Здесь мы пробыли две недели. И из окон гостиницы, где мы остановились, разворачивался прекрасный вид: Стального цвета небо растворялось в Океане. Ты говорила, что когда-нибудь вода заберёт тебя себе. — Ты снова хочешь показать мне номер отеля? — удивилась Мария. — Нет, на этот раз не угадала. — Тогда что случилось здесь? — Потерпи немного. Увидишь. — Хорошо… … Бар пропах рыбой, как и всё на Побережье. Как и вся Норвегия. Мария с сомнением покосилась, когда я толкнул невзрачную дверь, над которой болталась табличка с названием, а рекламный плакат на входе обещал третью пинту пива бесплатно. Внутри помещение оказалось тёплым и просторным. Двое посетителей, скучавших в столь ранний час за барной стойкой, даже не обернулись на звон дверных колокольчиков. Лишь бармен приветственно кивнул и поздоровался на английском после моего «гуд монинг». — Сядем у окна? — предложила Мария. — Я не отказалась бы от чашечки кофе. — Если хочешь, — ответил я. … — А здесь совсем неплохо, — улыбнулась Мария, вонзая зубы в бутерброд. — Даже не чувствовала, что проголодалась, пока не начала есть. — Мне тоже нравится здесь. — Ты не рассказал, что здесь произошло, — вновь улыбнулась Мария. — Мне очень интересно. — Тогда доедай, потому что я не хочу говорить за столом. — А как? — удивилась она. — Увидишь. … Музыкальный автомат был старым, и когда я подошёл, чтобы опустить монетку, моё сердце упало. На миг мне даже показалось, что он не работает. Но, как только жетон звякнул в монетоприёмнике, автомат заиграл разноцветными огнями и предложил выбрать песню. — Ой, а можно вот эту? — палец Марии, незаметно подобравшейся ко мне со спины, указывал на ту песню, которую я бы не выбрал в жизни. К тому же в ТОТ день звучала совсем иная мелодия, но… — Конечно… разумеется… как хочешь. Потанцуем? — Приглашаешь? И вместо ответа я заключил её талию в обруч ладоней, отметив, что Мария действительно стала немного полнее. Но это говорило только о том, как хорошо я помнил каждую мелочь, касавшуюся её. — Ничего себе! — удивилась она. — Что? — Отлично танцуешь. Учился где-то? — Возможно… нарочно я не вспоминал, это не кажется мне важным. От Марии дурманяще пахло ей. И этот аромат возможно описать только как смесь запахов, событий, ощущений. Я прижал её чуть теснее, благо танец позволял, но она реактивно отстранилась. — Извини… — Ничего. Просто ты так ловко двигаешься, что я сбилась с ритма и задыхаюсь. — Хочешь остановиться? — Нет. Мы протанцевали положенную песню, но когда музыка стихла, я не торопился выпустить Марию из цепкого капкана рук, а она стояла и, глядя мне в глаза, откровенно нервничала. — Что? Ни слова не говоря, я потянулся к её щеке ладонью, но едва пальцы коснулись нежной кожи, Мария воскликнула: — Джейсон, что?.. — Ничего… я бы ещё потанцевал с тобой… и… твои веснушки… они как золотые монетки. Вполне можно расплатиться за следующую песню. Всё её тело будто обмякло, а руки плетьми повисли по бокам. Она смотрела на меня, не мигая, не улыбаясь, точно фарфоровая кукла. — Что? — на этот раз спросил я. — Ты и пугаешь меня, и притягиваешь, — призналась Мария. — То, что ты рассказал, ну, в общем, — она отвела глаза. — То, что ты делал с людьми. Ты не похож на человека, который может обидеть другого. Со мной рядом ты почти как поэт. Почему? Вместо ответа я завозился в кармане и протянул Марии сжатый кулак. У меня не было заготовлено речей, и коробочку я не купил… Она расцепила мои не сопротивляющиеся пальцы и увидела на ладони кольцо. Самое простое, тонкое, золотое, блеснувшее в свете ламп. — Это?.. Что это? — пролепетала она. — Семь лет назад я попросил тебя стать моей женой. На этом самом месте. И ты сказала «да»… Так вот теперь я хочу попросить тебя снова. Хотя понимаю, как это глупо звучит. Мы ведь даже не разведены. Мария закрыла импровизированную шкатулку моей ладони, даже не прикоснувшись к кольцу. Она уронила взгляд, прошептав: — Прости, Джейсон.День седьмой. Гоа
Наверное, мне следовало сдаться ещё в самом начале пути, да и теперь, когда я вёз её, чтобы показать наш дом, — угрюмую, молчаливую — понимал, что эти последние часы вряд ли что-то изменят. Шёл дождь. Да такой, который и в свой сезон редкость, а теперь, в пору купаний, поверг и отдыхающих, и местных жителей в шок. Безлюдные улицы, пустые шоссе, сломанная автомагнитола. Тишина как проклятье. И только пальцы дождя, барабанящие по крыше автомобиля, будто в нетерпеливом ожидании нашего расставания, напоминали о том, что всё это не затянувшийся сон. — Куда мы едем? — наконец нарушила тишину Мария. — Ты решил вернуться на день раньше? … и в голосе её не прозвучало сожаления… и, возможно, он остался бы столь же равнодушным, ответь я «да». — Нет, точнее, я могу отвезти тебя к Дживике в любой момент, но сначала хотел бы показать тебе дом. Наш дом. Где мы жили два года. Два счастливых года. — Ты хочешь сказать, что он всего в нескольких километрах от моего нынешнего дома? — В десяти, если точнее. Мария притихла и стала с волнением вглядываться в пейзаж за окном, насколько это, конечно, позволяли потоки воды, с которыми даже дворники едва справлялись. По правую сторону от нас проплывало побережье. Океан вздымал к небу руки волн. Словно в молитве. Порывы ветра клонили к земле деревья, точно спины молящихся. Природа просила за нас… — Ещё далеко? — Ехать осталось пару минут. Сейчас мы проберёмся через рощу, а потом снова окажемся на берегу. — Океан пугает меня. Я ударил по тормозам. Только для того, чтобы взглянуть ей в глаза. Та, которая бредила и грезила одним океаном, теперь вжалась в кресло и, обнимая колени, то ли вздрагивала, то ли всхлипывала. — Раньше ты его любила… — До того, как оказалась в реке, наверное. Сейчас я ненавижу океан и воду вообще. Я боюсь к ней приближаться. — Мне отвезти тебя к Дживике? — снова спросил я. Ведь меньше всего мне хотелось делать что-то помимо воли Марии. — Нет, не стоит. Поехали. Я… я хочу увидеть тот дом, который ты называешь «нашим». … — Жди здесь, — попросил я и в несколько прыжков добрался до веранды, успев промокнуть до нитки. Повозившись ключом в ржавой скважине, я распахнул дверь и, схватив свою ветровку, болтавшуюся у входа, вернулся к машине за Марией. Я как мог укрывал её от дождя, пока она брела по жидкой грязи, но не вытерпев, прошептал: — Извини. И подхватив её одной рукой, перенёс через лужи, опустив на пол лишь у порога. В нерешительности она топталась несколько минут: тёмный прямоугольник дверного проёма, отделивший от дождя наше прошлое, наш мир, очевидно, пугал её. — Если не хочешь… Но она сделал шаг, оставив грязные туфли за порогом. … Когда я покинул Гоа в прошлый раз, то ничего не трогал в доме. По прошествии стольких лет мы будто вернулись в тот самый день. Во всяком случае, я помнил его именно таким. В кухне царил беспорядок, который оставили мы тем самым утром, занимаясь любовью прямо на столе. Платье, в которое тогда была одета Мария до сих пор, слегка припорошенное пылью, алой лужицей растекалось по полу. Мария остановилась посреди комнаты и не решалась сдвинуться с места. Но я пригласил: — Осмотрись… может быть… что-то покажется тебе знакомым… И она послушно исчезла в спальне, чтобы через минуту вернуться с совершенно не изменившимся выражением лица. Мария посетила поочерёдно и ванную, и кухню, и гостиную, где никогда не бывало гостей… — Есть хоть что-то? — спросил я, и, клянусь, в голосе прозвучало гораздо больше отчаяния, чем я хотел бы в него вложить. Мария отрицательно покачала головой и опустилась в кресло. Она даже не удостоила меня взгляда, весь он без остатка предназначался Океану, беспокоившемуся в нескольких десятках метров от нас. Сердце моё, гревшееся в лучах последней надежды, рухнуло в желудок. Я едва держался на ногах. — Дождь почти закончился, — улыбнулась Мария. — Это хорошо. — Всё равно там сыро и грязно. Перед тем, как уйти, лучше подождать пару часов. Можно выпить кофе и что-нибудь съесть. Мы сегодня не завтракали и не обедали, — я улыбался, но гримаса эта, наверное, больше напоминала оскал. — Не думаю, что за годы отсутствия здесь людей в холодильнике что-то сохранилось, — вполголоса пошутила Мария. — В километре отсюда есть лавка. Я быстро. — Хочешь, прогуляюсь с тобой? — Там действительно сыро и грязно. Лучше жди меня здесь, — сказал я, накинув насквозь мокрую ветровку. — Хорошо? — Хорошо. Меня не было каких-нибудь полчаса, но за время своего короткого променада я передумал миллион мыслей и теперь не мог определиться, чего хочу больше: увидеть Марию, когда вернусь, или… На самом деле ярче всего мне представлялась такая картинка, что по возвращении домой я найду лишь впущенный в открытую дверь сквозняк, сброшенный с колен плед и отсутствие машины, на которой мы приехали. Со стороны Марии было бы честнее уехать, не поставив точку. Просто уехать. Вот почему мои пальцы дрожали, когда я нажал на дверную ручку… … Она сидела в кресле в той же самой позе, что я оставил её. Её взгляд по-прежнему был устрёмлён в растворившуюся теперь границу океана и неба. — Это ты? — тихо спросила она. Я кивнул, не отдавая себе отчёта в том, что она не услышит. — Ничего готового нет, но я принёс вино, сыр и рыбу. Сейчас. Если подождёшь немного, тебя ждёт весьма приятное блюдо. — Хорошо. Я никуда не тороплюсь. Отвернувшись к раковине, я вывалил в неё рыбу, достал нож. Капля. Ещё одна, и ещё… они стекали по щекам и, соединяясь на подбородке, падали в раковину. Включив воду, я желал только одного: чтобы Мария не вздумала вдруг подойти. Я не плакал со дня её «смерти». А теперь готов был упасть и больше никогда не вставать. И кстати, от слёз не становилось легче. Мутная пелена застила глаза. Я машинально соскребал чешую. Сильнее. Сильнее. Сильнее. И… нож вошёл в руку, как в масло, легко соскочив со скользкой кожи. Наверное, я что-то сказал, а возможно и выругался. Вот только Мария вмиг оказалась рядом. Кровь текла будь здоров, скорее всего, я попал в крупный сосуд. — Как же так? Джейсон! — лепетала Мария. Её руки легонько касались моих, а я отворачивался, не в силах показать ей свои слёзы. — Всё нормально, сейчас перестанет. Уйди… — Я перевяжу, — спорила она. — Где-то здесь была аптечка, я… помню… Мгновение остановилось, когда я развернулся к ней. Она стояла открыв рот и тихо вздрагивала. — В шкафчике, над раковиной, — еле разлепляя губы, пролепетала она. — Такая нитяная сумка с лекарствами… — Загляни, — предложил я. … Она накладывала повязку, наматывая бинт слой за слоем так, будто он был какой-то невиданной драгоценностью, а я боялся нарушить тишину. Мария впервые за долгое время находилась так близко, что её волосы чуть щекотали мою щёку. — Так лучше? — спросила она, закончив и обратившись взором ко мне. Утвердительно кивнув, я не мог выдавить и звука. Так и стояли мы в полной тишине. Только её пальцы слегка приглаживали повязку, а я слушал её учащённое, сбивчивое дыхание. — Поцелуй меня, Джейсон, — ударом грома разнеслось в комнате. И можно задохнуться только от одного имени, таявшего между губ подобно леденцу. Можно торопить время или отрицать его существование. Губы, губы, губы. Я не дал ей дышать, не дал и секунды на реакцию. — Люблю. Люблю-люблю-люблю-люблю. — Ох, боже мой, Джейсон. Она явно не готова к такому повороту событий, но я подхватил её и усадил прямо на хозяйственный стол. Пакет с покупками полетел к чёртовой матери, по тому же адресу отправилась и бутылка вина, обдавая красными брызгами и дождём разбитого стекла дверцы шкафчика. Мои изголодавшиеся по её телу руки обретали, уничтожая островки одежды, всё ещё остающиеся на ней, но она… оттолкнула… и только для того, чтобы невыносимо нежно впиться в губы. Чтобы прошептать: — Так нам не будет удобно. Лучше переместиться в спальню. Опущенные тёмные шторы не давали и лучу света проникнуть в комнату, а я всё ещё не верил, что под пальцами разливается тепло кожи Марии. Я повторял плавные кривые её груди и бёдер, чтобы не выдержав попросить: — Можно я зажгу свет? — Если хочешь. И под пальцами не фантом: золотистые волны волос, освобождённых от заколок, отзвеневших подобно заутренней о деревянный пол — шторм. Она совсем другая. Необыкновенно отзывчивая. Выгибавшаяся подо мной от каждого прикосновения. Шумно вздыхавшая. А я едва решался прикоснуться. Едва ли верил… — Хочу, — подвела черту она, и дальше всё… я провалился в темноту и ничего не помню. Мы занимались любовью до тех пор, пока она не попросила: — Мне нужно отдохнуть. Дай мне немного времени… И Мария мгновенно заснула, уютно устроив голову на моём плече, а я всё не мог сомкнуть глаз. … — Просыпайся, Джейсон, Джей-с-с-сон, — тихий шёпот в самое ухо заставил вздрогнуть и открыть глаза. От неё снова пахло кухней и заботой. А ещё немного тревогой. — Что случилось? — Ничего, — пожала плечами Мария. — Сейчас уже час пополудни. Можно выпить кофе и собираться. Я резко сел в кровати. Так, что едва не опрокинул поднос, на котором заботливая Мария разложила кусочки поджаренной рыбы, тосты, расставила чашки с кофе. — А я думал, что… надеялся… — Что? Мария смотрела мне прямо в глаза впервые на протяжении долгого времени, не отводя взгляда. И в нём читалось искреннее недоумение. Вопрос. — Думал… после того, что было вчера, ты… надеялся, что ты захочешь остаться, — я как мог развернул свою мысль. Она убрала поднос на прикроватную тумбу, чуть придвинулась ко мне, чтобы ещё через несколько секунд лечь рядом, положить голову на плечо и заглянуть в глаза. — Джейсон. Я не могу здесь остаться. Маме нужен постоянный уход. Да и… есть у меня причина, по которой придётся вернуться в дом Ачария, даже если я и хотела бы остаться здесь, с тобой. — Какая ещё причина? — Об этом несколько позже, — тихо произнесла Мария, и я мог поклясться, что голос её задрожал. — Но я хотела бы, Джейсон, предложить тебе… попросить тебя… в общем… не откажешься ли ты поехать со мной? Остаться… И мне было решительно наплевать, куда ехать за ней: на крайний север или наматывать круги вдоль экватора. Я теперь точно знал, что нырнул бы за Марией на дно Марианской впадины и достал бы её из верхних слоёв атмосферы. — Да, — повисло между нами. А секунды спустя её руки накрыли мои плечи, губы потянулись за поцелуем. Мы выехали из дома, когда солнце уже клонилось к закату. Дождь, что прошёл накануне, был таким сильным, что некоторые глубокие лужи не высохли до сих пор. Вода вырывалась из-под колёс и сверкала на солнце, устилая наш путь почти золотыми монетками. Но Мария грустила. За всю дорогу она не произнесла и звука, а думала о чём-то, отвернувшись, притворяясь, что разглядывает монотонный пейзаж за окном. — О чём думаешь? — улыбнулся я, устроив руку на её колене. — Да так… ни о чём. — Прекрати, я знаю тебя немного лучше, чем тебе хочется. Говори. Со мной ты можешь не бояться разговаривать. Мария повернулась и одарила меня таким взглядом, от которого ледяные мурашки вновь забегали по спине. — Что? — спросил я. — Мне следовало признаться тебе в этом раньше… — В чём? — сердце реактивно оборвалось, а Мария не улыбалась. — Теперь это не имеет значения. Ты и сам обо всём узнаешь через каких-нибудь пару часов. — Мария! Говори! Это отвратительно… ты даже не представляешь, как встревожило меня твоё заявление. —У меня самой руки дрожат, — и чтобы подкрепить слова делом, Мария устроила ледяную мокрую ладошку поверх моей, всё ещё лежавшей на её колене. — Но я хотела бы сказать, Джейсон. До того самого момента, за который ты, возможно, будешь очень зол. Последние дни. Они не напомнили мне о прошлом, не показали ни единой картинки, но я поняла одну вещь, которая теперь гораздо важнее всех воспоминаний и историй. У меня есть дом, и он рядом с названной матерью. Но есть одно «но». Второй мой дом и мой храм — человек, которого я люблю. Имя ему Джейсон Борн. — Скажи! — Ты должен подождать. Не дави на меня. … Та пара часов, о которой говорила Мария, тянулась дольше вечности. Несмотря на её радость при виде Дживики, встретившей нас у калитки. Женщина стояла, опираясь на костыль, но совершенно самостоятельно, без чьей-либо помощи. За чашкой чая мы разговаривали, и Дживика как могла деликатно выспрашивала о нас. Не кокетничая и не кривляясь, Мария сказала: — Я очень надеюсь, что теперь Джейсон останется в этом доме. Если ты, мама, не против. — Буду очень рада, — коротко ответила женщина. — Можете занять комнату Марии. Она достаточно просторная и для двоих. Мне почти удалось расслабиться и забыть о том, что говорила Мария, когда за окном раздался мерный гул двигателя. Очевидно, к воротам подъехал автомобиль. Мария, до этого мусолившая в руках салфетку, сжала её так, что побледнели костяшки пальцев. — Приехали, — улыбнулась Дживика. — Думала, они будут только завтра. — Аиша написала, что им пришлось поторопиться из-за штормового предупреждения, — голос Марии дрожал, а сама она была бледна, как полотно. — Пойдём же, встретим их, — Дживика неловко выбиралась из-за стола. Я же не поспешил ей на помощь. Вместо того взял Марию за руку. Но она вновь не смотрела на меня, только бросила короткое: — Пойдём. За воротами припарковался старый внедорожник. «Форд» или что-то такое. Марку угадать было сложно. Покрытый слоями краски поверх впечатляющего слоя ржавчины автомобиль был набит чемоданами и тюками. — На отдых со всем хозяйством, — рассмеялась Дживика и, широко раскинув руки, шагнула к разгружающему багажник мужчине. — Санджи, Падма, Рави. — Мама? — мужчина на мгновение оставил в покое чемоданы. — Ты ходишь? О, здравствуй, моя дорогая! Я наблюдал за тем, как попеременно мужчина, женщина и мальчик подходят к Дживике, видел, как Мария пряталась за моей спиной, упираясь лбом в плечо. — Что с тобой? — спросил я, поглаживая её по руке. — Мария? — Посмотри на них сам. Я внимательно рассмотрел мужчину и женщину, очевидно мужа и жену, одетых очень просто, но чисто. Они улыбались и всё ещё обнимали Дживику. Не обращая пока на нас, стоящих чуть поодаль, никакого внимания. Но не они приковали мой взгляд. Мальчишка. Ребёнок лет семи оставался возле автомобиля. Я не мог понять, почему он не спешит к остальным, пока не обратил внимание на планшетный компьютер в его руках. Мальчик увлечённо смотрел в экран, не обращая внимания на окружающих. Он не был похож на мужчину и женщину, с которыми приехал, вообще на жителя Индии: русые волосы, бледноватая кожа, светлые глаза и что-то до боли напоминающее… — Рави, — тихо, срывающимся голосом позвала Мария. — Мама… — мальчик, наконец, оторвал взгляд от планшета. — Здравствуй мамочка! Я смотрел на него всего лишь мгновение: серые глаза, тяжёлый подбородок, крупный нос. И его лицо слишком напоминало моё собственное, чтобы проигнорировать это обстоятельство. Я видел, как Мария чуть наклонилась, чтобы обнять его, подбежавшего, обвившего руками её талию. Высокий. Сильный. Настоящий мальчишка. И я шагнул к ним и обнял. Обоих. — Кто это, мама? — послышался детский голосок. — Это твой отец, Рави.