Венец Евриномы

Мария не раз повторяла, что в декабре индийский рынок похож на мозаику. Я вернулся, чтобы удостовериться. Диковинные орнаменты традиционных одежд, фрукты, пряные ароматы, кажется, могли бы изгнать тишину, воцарившуюся внутри. А ещё я вернулся на Гоа, чтобы услышать в ветрах эхо голоса Марии, ощутить её прикосновения сквозь волны Океана. Впервые за многие годы я почувствовал себя в полной безопасности, но не от того, что перестал быть преследуемым, скорее, принимая своё полное безразличие к этому обстоятельству. С тех пор, как я не уберёг Марию и не смог спасти Никки, жизнь полностью утратила свой смысл. И я возвратился за тем, чтобы ещё хотя бы раз пройтись по тёплым, прогретым доскам пола нашего с Марией бунгало босиком, открыть платяной шкаф, где до сих пор висела кое-какая её одежда, вдохнуть почти забытый аромат её духов, а потом отправиться к Океану, чтобы говорить с ним, укорять его. Но до дома я так и не дошёл. Напиваясь в стельку, я уже которую неделю ночевал у случайных женщин или просто на пляже. Утро начиналось с порции дешёвого местного виски, вечер заканчивался им же. Мне было решительно наплевать, что от меня воняло как от мусорного бака, а щетина на лице постепенно превращалась в неопрятную бороду. Я мог думать лишь о том, что Марию отнял у меня Океан, а Никки июль. Наверное, я слишком сентиментальный ублюдок, но я смог незамеченным пробраться на церемонию прощания с Никки. Я стоял всего в нескольких футах от её матери и всё удивлялся, как сильно дочь похожа на неё. Да, и я набрался храбрости, заглянул в гроб. Спокойное лицо, в обрамлении пережжённых перекисью волос. Никки упрямо перекрашивалась и отращивала волосы до середины спины с тех самых пор, как я сказал, что тёмный цвет и короткая стрижка ей очень к лицу, но с такой причёской она похожа на Марию. Я упомянул об этом всего лишь раз в минуту слабости, когда в номере дешёвого танжерского отеля она перекрасила волосы и остригла их почти под корень. Я очень хотел, чтобы тогда она поняла смысл сказанного и осталась со мной, но Никки села в автобус… С другой стороны я никогда не признавался, что на Марию она была похожа, не только когда красила волосы. Женщины почему-то терпеть не могут подобных сравнений, а для меня это казалось единственным приемлемым способом сказать о своей привязанности. И о том, что я любил её — Марию и её — Никки. Я планировал, что моё бесцельное шатание по берегу рано или поздно приведёт меня к дому, но неожиданно оказался посреди чёртового рынка. Обоняние раздразнил крепкий запах кофе, и я решил взять порцию, просто для того, чтобы хоть немного протрезветь. — Доброе утро. Чёрный с сахаром, пожалуйста, — попросил я продавщицу, машинально извиняясь перед человеком, которого задел плечом, продвигаясь к лавке со сладостями. — Ничего, пустяки — резанул ухо знакомый, слишком знакомый голос. Короче молнии вспышки, но гораздо дольше вечности взгляд через плечо… из рук русоволосой женщины упал задетый мною пакет — замедленные кадры из дешёвого фильма. И я моментально забыл о мозаике, Океане и чашке чёрного кофе, чёрт, я даже имя своё позабыл. Зелёные мячи рассыпавшихся яблок у её ног, и она уже наклонилась, чтобы собрать. А я… замер и не мог дышать. Слёзы, подступившие к глазам, не давали увидеть, удостовериться, чёрт возьми, понять. Она складывала яблоки обратно в пакет, когда какой-то парень бросился ей на помощь, но и Бог, и всё население преисподней — свидетели, что она только моя. Мгновенно протрезвев, я кинулся с застывшим на губах именем… — Мари-и-и-и-я… Она, однако, то ли не услышала, то ли не поняла и даже не подняла на меня взгляда. Всё её внимание оставалось сосредоточенным на чёртовых яблоках, а моё — на коротком, толстом, лососевого цвета шраме у её виска. Кажется, она нарочно маскировала его под затейливой причёской, но наклонившись, не ощущала, что он становится более чем заметным. Я потерялся в моменте, и всё, что только мог, — автоматически помогать ей складывать яблоки обратно в пакет. Кажется, их миллионы. А мы вдвоём… — Мария… — едва слышно позвал я ещё раз, но она не отозвалась. И только когда последнее яблоко осталось на мостовой, оно оказалось меж наших пальцев. Я едва-едва коснулся рук моего фантома. У призраков не бывает тёплых пальцев. Они не умеют говорить: — О-ох, — впервые выдохнула женщина, и я без сомнений узнал её голос. И мог бы даже из тысяч похожих. — Извини… те… — пробормотал я, отдавая яблоко. — Не страшно, — ответила она, одарив меня беглым взглядом, в котором я не уловил и тени узнавания. Подобное невозможно сыграть. Такими глазами смотрят только тогда, когда видят впервые в жизни. — Извините, — как болван повторил я, поднимаясь вслед за ней. — Могу ли я помочь донести ваши покупки? Мария (я не верю в совпадения и буду называть её так, пока не пойму, что к чему) окинула меня взглядом, наполненным сомнением, но, покосившись на болтающиеся у бёдер тяжёлые сумки, утвердительно кивнула: — Идти далековато, но на такси не добраться, — предупредила она. — Следует спуститься к реке. Там ходит паром. — Хорошо, мне нетрудно, — выдавил улыбку я, сожалея, что вид мой, наверное, напоминал о бродягах, а запах алкоголя пропитал, пожалуй, насквозь. — Я — Джейсон. Представившись, я снова посмотрел на реакцию Марии, в лице которой не дрогнул ни один мускул. — Хорошо, Джейсон, — молвила она, передавая мне покупки. — А ты? Как зовут тебя? — спросил я, когда мы миновали торговые ряды и вышли на широкую, сонную, залитую солнцем улицу, неосознанно переходя на «ты». — Нила. Нила Ачария, — ответила Мария, не сфальшивив ни в одном звуке… В полной тишине мы добрели до парома. Я искоса посматривал на Марию, которая, казалось, потеряла ко мне всякий интерес. Она молчала, думая о чём-то своём, и я тоже не решался нарушить затянувшейся паузы. У понтона Мария протянула руки, чтобы забрать свои сумки. Она стояла близко-близко и улыбалась: — Ну, спасибо, Джейсон. Дальше я сама. — Я… я могу помочь… То есть… я хочу помочь… и проводить тебя прямо до дома. Сумки слишком тяжёлые… для тебя, — нашёл оправдание я. — Ничего, я привыкла. У нас большая семья и престарелая мать. На рынок я всегда выхожу одна. Я не мог придумать причину, чтобы задержать, а у Марии не было повода остаться. Солнечные лучи ласково очерчивали её силуэт, и от них у меня щипало в носу, слезились глаза. Но я не мог отпустить её просто так, а потому импровизировал как мог. — Скажи, Мар… Нила, не сдаётся ли в вашем доме комната? Я здесь проездом на несколько недель или около того, но не могу подобрать жильё. — Турист? — улыбнулась Мария, глядя больше недоверчиво, но с любопытством. И это обстоятельство так напоминало ту её, знакомую мне в прошлом, что я едва сдерживал слёзы. — Да, что-то вроде туриста, — наконец выдавил я. — Так что? Ты можешь помочь с жильём? На секунду по лицу Марии пробежала тень, и солнце вмиг спряталось за тучи. Тяжёлые мысли липкими пальцами тронули воспалённые извилины. И я подумал, что много лет прошло, что под словом «семья» она может подразумевать и мужа… но незнакомая морщинка между её бровей разгладилась и улыбка тронула резко очерченные губы: — Могу помочь. Вот только вряд ли тебе придётся по душе наш дом. Он небольшой, небогатый, да к тому же расположен далеко от воды. Квартал спокойный, но не слишком живописный. — Я ищу уединения, — торопливо, пока она не передумала, отозвался я. — Тогда покажу. Если мама не будет возражать, у нас освободилась одна из комнат, — на слове «освободилась» голос Марии дрогнул и будто провалился, но сердце моё переполнилось ликованием. Я прижал сумки в груди, следуя за ней. … Паром чадил и вонял горелым дизелем. Он был так переполнен, что казалось, вот-вот перевернётся. Мы с Марией оказались прижаты к одному из бортов, так, что её рука слегка касалась моей. И я не мог отвести от неё взора: тёплый ветер беспокоил отросшие до лопаток волосы, русые, как набирающая спелость рожь. Я чуть было не ляпнул, что ей так гораздо лучше, чем быть рыжей, как раньше, но вовремя осёкся. Внимание Марии больше занимали лёгкие волны за бортом, чем моя персона. Она даже искоса не разглядывала меня. Она, бесспорно, стала какой-то другой. Утратившей знакомую палитру красок и ароматов. Теперь от неё пахло кухней и уютом. Казалось, она поправилась килограммов на пять-семь, но так, клянусь, было даже лучше. Её розовый рот был приоткрыт, и обстоятельство выдавало запущенный мыслительный процесс. Я понимал это, а значит, кое-что от прежней Марии всё-таки было. Но всё это не объясняло, как она осталась жива и почему меня не узнаёт. Оставив её под водой, мог поклясться, что её сердце не билось. Когда паром причалил к маленькой пристани, солнце стояло уже высоко-высоко, становилось всё жарче. Мария решительно потянула один из пакетов на себя, предлагая: — Я помогу. Это всё же очень тяжело. — Как ты таскаешь их одна? — удивился я. — Все на работе, — пожала плечами Мария. — Дома только я и мама, которая почти не встаёт на ноги. С тех пор, как умер отец, кажется, ей незачем стало ходить… … Дом действительно оказался крошечным и каким-то пряничным на вид, облитым солнечной глазурью. Небольшой садик, цветущий и ухоженный, выдавал, что люди здесь живут трудолюбивые. — Ну, вот мы и пришли, — потупила взгляд Мария. — Не слишком роскошно, но я тебя предупреждала. — Это как раз то, что нужно, — заверил её я, — но если правильно понимаю, тебе нужно заручиться согласием? — Да. Буду через минуту, — кивнула она и исчезла за высоким забором. Возможно, она отсутствовала именно шестьдесят секунд, но мне они показались вечностью. Чувство обретения бесценного наполняло моё существо, но я не мог потерять Марию вновь. Она появилась и тихо затворила за собой калитку, облокотившись на неё. Сердце провалилось в кишки, ведь единственной мыслью было, что мне откажут. Но Мария несколько секунд изучала моё лицо, а потом тихо произнесла: — Мама попросила не брать денег, потому что единственная свободная комната принадлежала отцу, ушедшему в лучший мир совсем недавно. И я хотела бы попросить тебя не говорить о нём и ничего не спрашивать о его жизни и смерти при маме. Она до сих пор не пережила. — Я… я очень благодарен, но как это так? Бесплатно? — Так хочет мама. Проходи, — Мария шагнула сторону, отворяя приветственно скрипнувшую калитку.

***

Маленькая комната встретила меня ароматом благовоний. Обставленная по-спартански, она не выдавала характера владельца: лоскутный плед на узкой кровати, стол и стул — говорили о невеликом достатке. Мария поскреблась в дверь через несколько минут и, безмолвно войдя, оставила на столе стопку белоснежного хлопкового постельного белья. — Душ слева по коридору. Отдыхай, не буду тебя беспокоить. — Но я не против общения. — Отдыхай, — сказала Мария без улыбки и исчезла за дверью, оставив меня в одиночестве. … В следующий раз я увидел её только за столом. Она пригласила в столовую, ударив костяшками пальцев в филенку двери и коротким: «Ужин, Джейсон». … Несмотря на то, что снаружи дом выглядел совсем небольшим, внутри он оказался достаточно просторным, а кухня с массивным деревянным столом посередине и вовсе была очень вместительной. Но, несмотря на рассказ Марии о большой семье, никого в ней не было. Только я, она и женщина во главе стола. Войдя, я поприветствовал Марию, но та мгновенно приложила палец к губам и прошептала: — Пожалуйста, тише. Мама задремала. Ей нужно больше отдыхать. Стараясь производить как можно меньше шума — этому сильно препятствовали скрипучие полы — я пробрался за стол и, устроившись, обратил внимание: та, которую Мария называла мамой, действительно спала, уронив голову на грудь. Но поразило меня вовсе не это обстоятельство, удивило то, что, несмотря на адскую жару, женщина была тепло одета, а сама сидела в инвалидном кресле. — Мама мёрзнет с тех пор, как умер отец, — Мария перехватила мой взгляд и будто прочла мысли. — Подожди, сейчас всё будет готово. Я впервые видел её в фартуке за плитой. Нет, в прошлом она делала отважные попытки приготовить жаркое или пирог, но все они терпели сокрушительное поражение под мой смех: «Тебе никогда не стать домохозяйкой». Теперь передо мной предстала Женщина с мягкими плечами, натруженными, раздражёнными от частого контакта с водой руками. Она ловко управлялась со сковородками и кастрюлями, то окунаясь в облака пара, то возникая из него. От неё действительно пахло спокойствием, кухней и уютом. Совсем другая. Этот шрам… новый предмет — очки в дешёвой пластиковой оправе. Сильные, наверное. Потому что когда Мария поднимала их на лоб, тут же начинала близоруко щуриться. Когда еда оказалась на тарелке, Мария тронула женщину за плечо и мягко произнесла на конкани: — Мама, ужин. Пожалуйста, поешь. Меня поразило даже не то, что Мария говорила на чужом для себя языке, скорее то, как она произносила слова. Почти без акцента. Даже у меня получилось бы значительно хуже. С видимым трудом женщина открыла глаза, обвела комнату мутным взором и, набредя взглядом на меня, поздоровалась на английском. — Здравствуйте. Вы Джейсон? — Да, мэм. Приветствую и благодарю за то, что позволили остановиться у вас. Вот только не очень удобно получилось с деньгами. Мне было бы приятнее заплатить. — Не стоит. Лучше помогите Ниле по хозяйству. Сейчас, когда одни разъехались, а другие работают допоздна, ей очень тяжело управляться. — Хорошо, с удовольствием, — спешно ответил я, удивляясь, как снова царапнуло слух имя «Нила». — Мама, если тебе неудобно в кухне, я могу перенести всё на веранду. Там легче дышать, — вернулась Мария к конкани. — Нила, когда в доме гость, который не понимает твоего языка, говорить на нём крайне невежливо, вернёмся к английскому, — строго произнесла женщина, обращаясь к Марии, мне же она представилась так: — Меня зовут Дживика. Дживика Ачария. Я очень рада приветствовать вас, Джейсон, в своём доме. Вы отдыхаете или прибыли на Гоа по делу? — И то, и другое, — признался я. — Но о деталях рассказать не могу. — Что ж, я не буду расспрашивать вас. И беспокоить не стану. Завтракаем, обедаем и ужинаем мы вместе, но если вам неудобно, можете попросить Нилу приготовить что-то по вкусу. — Вы очень гостеприимны, — выдавил улыбку я. Она, наверное, получилась фальшивой, ведь в этот момент Мария села за стол прямо напротив меня, нечаянно коснувшись моего колена своим. Ужин прошёл в молчании, если не считать молитвы, произнесённой Дживикой. После того как трапеза окончилась и Мария убрала со стола, она подошла к Дживике и предложила перевезти её в спальню. — Да, пожалуйста, — коротко ответила женщина, и тогда они исчезли за дверью, но перед тем я успел спросить: — Нила, ты вернёшься сюда? — Зачем? … И она не вернулась ко мне, но я встретил Марию снова, когда вышел на террасу. Она развешивала бельё на верёвках, растянутых между деревьями. Уже совсем стемнело, и только свет, падающий от лампы на террасе, позволял различить силуэт Марии. И это казалось очень красивым: желтоватый, немного тусклый, он не рассеивал мглы, а лишь привлекал огромное количество мотыльков. Шелестя крыльями, они порхали вокруг светильника, создавая странный уют. Лёгкий ветер беспокоил светлые полотна белья, и Мария, сновавшая между ними, казалась танцующей среди призраков. Моё сердце реактивно переполнилось нежностью, и я не отдавал себе отчёта, когда заговорил. — В кухне я видел фотографии. На них, очевидно, запечатлена вся ваша семья. Снимков очень много: дети, твои родители в молодости. У вас действительно очень большая семья. Вот только почему твоих детских фото я не нашёл? Почему ты не похожа на индианку, если называешь Дживику мамой? Мария молчала и продолжила трясти бельё, а я осёкся, понимая, что, возможно, спросил лишнее. Она появилась несколько минут спустя, удерживая пустой таз на бедре и сдувая прилипшую прядь волос со лба. — Я иду спать. Спокойной ночи, Джейсон. — Спокойной ночи, Нила… но… а можно ещё один вопрос? И если не хочешь, не отвечай. — Говори, — коротко пригласила Мария. — Твоя семья. Ты говорила, что она большая, и я видел фотографии. Где они сейчас? Почему в доме никого нет? — Старший брат с женой и племянником путешествуют. Мальчик много болел и теперь отдыхает в более подходящем климате. Там, где сухо и не так жарко. Средние братья с жёнами работают допоздна. Они, бывает, приезжают по ночам, но утром их уже нет. Я оставляю ужин на плите. Бывает, они гостят по выходным, но в сезон это случается крайне редко. На Гоа не слишком много возможностей заработать, вот они и используют курортный сезон по максимуму. — Ты младшая? — догадался я. — Нет, есть ещё один брат. Он работает школьным учителем в соседнем городе и живёт отдельно. Навещает нас. Но не слишком часто. — Значит, ты единственная девушка в семье? — Нет, была ещё одна. Сестра, которую я не знала. Она утонула, купаясь с другими детьми на пляже. Меня назвали в честь неё. — Но ты не похожа на индианку… — настаивал я, решив пойти до конца. — Я приёмная, — коротко отрубила Мария. — А твои вопросы становятся слишком личными. С этими словами она, простучав босыми пятками по доскам террасы, прошла мимо меня в дом. Я был вынужден вернуться в свою комнату и лечь на кровать. Но сон не торопился прийти ко мне. Ворочаясь с боку на бок, я вспоминал тот день, когда оставил Марию в воде. Я был уверен, что она погибла. Я готов был в этом поклясться. Но что-то произошло. Какое-то чудо или что-то близкое к тому… Что-то, изменившее всё… и нас… Раньше Мария была болтливой и, наверное, выложила бы мне всё при первой встрече. Новая Мария оказалась совсем другой. Я и не думал, что можно так измениться. Стрелки наручных часов пробегали круг за кругом. Я поднялся из постели, когда обёрнутая в странную розоватую дымку луна стояла высоко-высоко в небе. Неслышно выбравшись в сад через окно (мне не хотелось будить спящих, бродя по поющему на все лады полу), я, повинуясь неведомым инстинктам, обошёл дом, стараясь держаться в тени деревьев, но не наступить нечаянно на какую-нибудь корягу. Во всём доме освещённым оставалось только одно окно. На первом этаже… за столом возле него сидела Мария, устремив в темноту сада невидящий взор.

***

Я думал, что найду повод разговорить её через день или два, но пошла вторая неделя, застававшая нас вместе только по пути на рынок или какой-то другой работой по хозяйству. Мария трудилась много, но не разговаривала совсем, если не считать пары ничего не значащих, случайно оброненных фраз, вроде: — Здорово ты управляешься. Руки сильные. Или: — Подсади меня. На крышу полезу я сама. Она ветхая, под тобой провалиться может. В общем, дни тянулись с потрясающим однообразием, и я сходил с ума от того, что Мария находилась так близко, но никогда не была так далека. Невозможность прикоснуться к ней и назвать по имени сводила с ума. С тоской я подсчитывал в уме оставшееся время. Пообещав Марии покинуть их через две недели, я понимал, что не смогу воспользоваться гостеприимством семьи Ачария. Разговоров не заводилось и не находилось общих тем, даже когда за ужином мы встречались втроём. Я, Мария и Дживика. Шанс представился мне на десятый день. Точнее вечер. Мария заканчивала убирать посуду, оставшуюся после ужина, когда Дживика развернула газету. Шурша страницами, она надолго погрузилась в чтение, а Мария всё возилась у раковины. Вдруг пожилая женщина подала голос: — И как я могла забыть… Нила, сегодня же в городе праздник! — Дивали, — безразлично отозвалась Мария, не обернувшись. — Я видела приготовления, когда ходила в банк. — Не хочешь прогуляться? — удивилась Дживика. — Нет, — всё так же равнодушно молвила Мария. — Не на что смотреть. Каждый год одно и то же. Я бы пошла, если бы ты составила мне компанию, но на пароме с коляской опасно. Может быть, тебе пора встать, мама? — Я не то имела в виду. Возможно, тебе стоит показать город в ночь Дивали Джейсону? Это же очень красиво! — Джейсон может посмотреть и сам, — дёрнула плечом Мария. — Я устала и хочу спать. — Жаль, — вставил я, мысленно благодаря Дживику. — Никогда не видел Дивали, но наслышан об этом празднике. Мне было бы приятно, Нила, если бы ты сопроводила меня. Я был почти уверен, что она откажется, но Мария отвернулась от раковины и с выражением задумчивости на лице вытерла ладони о передник. — Ну, хорошо, — с сомнением произнесла она. — Побуду с тобой часик, а потом домой. Впрочем, ты сможешь остаться в городе, если захочешь. … Я, конечно, обманывал, и мы с Марией однажды уже посещали Дивали. Странное совпадение: на ней снова красовалось белое платье, живой цветок украшал её волосы. Совсем как в прошлый раз. Паром скользил по чёрной водной глади, отражающей взгляды небесных светил. Кроме нас людей почти не было, как не было и повода приблизиться к Марии, взять её за руку. … А город был расцвечен тысячами разноцветных, но в основном свечных огоньков. Жёлтые их светляки парили в воздухе, удерживаемые в людских ладонях. То здесь, то там звучала музыка, и молодые пары — конечно, туристы — танцевали. И я тоже пригласил её на танец. — Извини, — ответила Мария. — Танцевать не умею. И не хочу. Так мы и шли в молчании. Мария скорее выполняла вынужденную роль экскурсовода, чем наслаждалась прогулкой. Изредка она произносила какое-либо название, указывая рукой. Тонкими, длинными пальцами. — Тебе неприятно рядом со мной? — вопрос сам собой сорвался с губ. — Нет, — повела плечами Мария. — Мне с собой некомфортно скорее. Ты ни при чём. — Почему? — сорвалось с губ, и я почти пожалел, когда Мария резко остановилась, сверкнув глазами в мою сторону, но не сдался. — Может быть, стоит поговорить об этом? — Я почти тебя не знаю, — удостоив меня коротким ответом, Мария вновь зашагала по дороге. — Не о чем нам разговаривать. — Иногда так легче, поверь. Доверить что-то человеку, которого не знаешь или думаешь, что не знаешь. — Что ты имеешь в виду? — Скажи, Нила, откуда у тебя этот шрам? И я не мог контролировать свою руку, когда она слишком быстро взметнулась к виску Марии, и рубец со своим пугающим рельефом оказался под подушечками пальцев. Она снова замерла на месте, резко развернувшись ко мне. Мария перехватила мою руку, и во взгляде карих её глаз читался страх. Грудь Марии высоко вздымалась, а чёрные луны зрачков почти поглотили радужку. — Я… прости… — начал было я. Но она, убрав мою руку, выпалила: — А-а-а… чёрт возьми, будь что будет… Вокруг нас зажигались новые и новые свечи, ленивым светом тлели угли звёзд. Толпа, проходившая мимо, то и дело задевала нас локтями, но в том неудобном, неподходящем месте Мария и начала свою повесть под моё тихое: — Просто расскажи… — Наверное, ты сочтёшь меня идиоткой или душевно больной, но я ни черта не помню из своей прошлой жизни. Той, которой жила семь лет назад и раньше. Новая жизнь моя началась в больнице, под пищание приборов мониторинга сердечного ритма и искусственной вентиляции лёгких. Я открыла глаза, и яркий белый свет ослепил меня. Я лежала и смотрела на людей в медицинской форме, то и дело склонявшихся надо мной. Я пыталась понять. Вспомнить своё имя. Кто я и откуда… но ничего, кроме звенящей тишины в голове не было. Уже позже я узнала, что мою жизнь спасло чудо. С огнестрельным ранением в голову в реке меня обнаружил рыбак: мои волосы зацепились за его весло. Он сам доставил меня в больницу, хотя надежд не было никаких. Сердце моё не билось, а температура тела едва превышала двадцать шесть градусов. Но, видимо, у Бога в тот день было прекрасное настроение. И он послал того врача, который решил побороться со смертью. Мне вводили какие-то препараты, поднимающие температуру крови. Из тела моего извлекли две пули. Сердце забилось и… я осталась в живых, не помня, кто я есть. Тот рыбак каждый вечер приходил навестить, когда я лежала в больнице. Вместе с ним однажды пришла и его жена. Ты уже знаком с ними, точнее с Дживикой. Мы много разговаривали, а женщина необыкновенно тепло отнеслась ко мне. Я призналась, что идти мне некуда, и супруги Ачария пригласили меня погостить в собственном доме. Так я и осталась рядом с ними. И оказалось, что они неспроста так заботились обо мне. Несколько лет назад их дочь, Нила Ачария, купаясь, утонула. Но спасти её так и не удалось. Дживика называла меня Нилой. Несколько лет спустя я назвала её мамой. Я надеялась, что память вернётся. Первые лет пять. А потом поняла, что возможно, там и вспоминать нечего… Мария рассказала очень кратко, почти без эмоций, но пальцы её, оказавшиеся в моих ладонях, дрожали, выдавая момент слабости. Было жестоко этим воспользоваться, но других шансов могло и не представиться. Немного повозившись в кармане ветровки, я извлёк свой бумажник. Мария не сразу обратила внимание на фотографию, оказавшуюся в её руке, но когда увидела на ней меня и себя вместе, только охнула и накрыла ладонью рот. — Господи… — тихо вырвалось у неё. — Но как? Что? — Я хранил это фото — единственное, что осталось от тебя — всё время. Каждый день и час оно было со мной. … Беспокойной и шумной рекой толпа всё так же протекала по улице, задевая нас волнами коленей и локтей, но Мария слушала не перебивая. Я замечал только то, как испуганно порой распахивались её глаза. Всё шире и шире. Но утаить я не мог. Ни одной детали. Я рассказал ей всё, что знал о себе и о ней. Перечислив имена всех, кого убил… Когда я закончил говорить, дар речи ещё долго не возвращался к Марии. Каменным изваянием она застыла, и мертвенная бледность, проступившая сквозь загар, сделала её похожей на скульптуру эпохи Возрождения. — Так как, ты говоришь, меня зовут? — Мария… Мария-Хелена Кройц. Мария Борн. — Ты… Мы женаты? Ты действительно мой муж? — Меня зовут Джейсон Борн, при рождении Дэвид Уэбб, но тогда в Вегасе ты взяла мою фамилию. — Я любила убийцу? — Да. И не слова не говоря больше, Мария вырвала свою руку из моих пальцев и зашагала прочь, но я не преследовал её. В конце концов, нам обоим теперь нужно время. Ведь шанс она мне оставила. Глядя Марии вслед, я заметил, что в левой руке она сжимала ту самую фотографию.