Смерть героям!

Вечер. Тодороки вышел из агентства Старателя. Почти уже своего собственного. Втянул вечерний майский воздух, поднял голову. В черном небе не было ни одной звезды. Запах бумаги, её шелест и голоса членов совета директоров плотно въелись в уши, ноздри, глаза. Ещё вначале дня отвлечься на юридические проблемы ему казалось хорошей идеей, но теперь он был совершенно пуст. Всё будто происходило не с ним. Весь день за ним верной женой шла оглушающая тишина и её сынок — холод. Не было раздражающих криков, не было жара нелепой огненной бороды. Одна часть его говорила наконец-то. Другая молчала. Молчала и утягивала в странную холодную пустоту. — Завещание составлено ясно. Тяжба продлиться недолго, — суетливый нотариус вышел следом и нервно поправил очки. — Скоро уже всё будет ваше! Тодороки посмотрел невыразительным взглядом на собеседника. Он вспоминал уроки этики на последнем курсе. Там они изучали, в том числе, что говорить пострадавшим. Полночь окончательно ослепла к тому времени. Но за каждую неправильную фразу попадала плетью точно по рукам. Непедагогично, сказали бы со стороны. Но с кем-то вроде Тобио только так и работает. Сам Кагеяма был ей благодарен больше, чем всем. Нотариус нервно хохотнул и съежился под взглядом Тодороки. У него бы, наверное, отнялись руки в первый же день. — Мне нужно переговорить о передаче наследства со всеми членами семьи. Хотя… — Мне ничего не нужно. В агентстве уже готовы принять меня на пост отца, — отрезал Шото.ё — Старатель нажил немало недвижимости, — заметил нотариус. — И вы, как главный наследник, имеете полное право… — Неважно. Своя квартира у меня есть, все остальное пусть остается родственникам. Шото потер шею. От одной мысли голова болит! Беготня, нервотрепка, стервозные двоюродные родственники, которые давно положили глаз на загородный дом Старателя в Киото… Тодороки поморщился. Нервы дороже. Пусть вся родня Старателя подавится этими домами и больше никогда не появляется в его жизни. — Ох, конечно, — нотариус поджал губы. — Но решение ещё не озвучено, — воображаемая плеть Полночи бьет нотариуса по рукам. — А вам стоило бы проявить благоразумие, — бдыщь! — Может, ещё обсудим это в машине? — бдыщь! — Я прогуляюсь. До завтра, — оборвал его Тодороки, сразу же отвернулся и пошел по аллее. На ходу он натянул капюшон и маску на нижнюю часть лица. Нотариус сказал что-то невнятное ему в спину, но Шото не обернулся. Плевать. Он теперь сирота. Имеет право. Вокруг мигали неоновые вывески, справа, слева, сверху, снизу. Галдела толпа, и ночь по яркости ничуть не уступала дню. Вся эта разноцветность успокаивала, воздух приятно обдувал кожу, и свежий запах весны был приятен. Тодороки должен быть счастлив. Он много раз представлял смерть отца в детстве. Например, в шесть лет, когда шрам на лице ещё ныл, колени были усыпаны сиренью синяков, рука безжизненно свисала с плеча, и он ничего кроме слез не видел. Ему казалось, что вот он встанет, его руки сверкнут не проклятым огнем, а светом Всемогущего, и он одним ударом разнесет голову отца. А мама вернется. И больше никогда его не бросит. Шото встряхнул головой. Кулаки сжались. В тринадцать лет Тодороки впервые прогулял их «тренировку» и вернулся домой поздно вечером. Он не помнит, что было после того как закрыл железную входную дверь дома. Но прекрасно помнит, где был каждый из тринадцати швов, когда очнулся в больнице. И тогда он тоже мечтал об отцовской крови на его руках. Но все-таки… — Простите! — незнакомец слегка задел его плечом. Шото бросил ничего не выражающий взгляд через плечо, но парень тут же вздрогнул, пискнул и быстро ретировался. Шото даже сквозь зубы не мог сказать, что всё нормально. Он оказался в переулке между двумя домами. Пахло мусором, было темно, никого. Высокие многоэтажки нависали над ним, закрывали свободное небо. Тодороки хотел бы выбросить всю тяжесть из себя, как люди выбрасывают мусор. Он уставился на зеленые контейнеры. Мусор отсортирован. Вот пластик, отсек для батареек, пищевые отходы. Хотел бы он отсортировать свою голову. Вот сюда нервотрепку из-за изменения образа жизни, вот сюда переживания о своем детстве, сюда сомнения о будущем, туда прочая хрень, в которой он даже копаться не хочет. Чуть прищурившись в свете фонаря Шото заметил знакомые светлые вихры, торчащие из отсека пластиковых отходов. Он наклонился ближе. В мусоре лежало много одинакового желто-синего. Мерч Всемогущего. Фигурки, журналы, наклейки, тетради, даже ручки с фонарем. А ведь Бакуго как-то говорил, что это лимитированная версия. Послышался треск. Тодороки обернулся. Позади тихо отступал смутно знакомый человек в черном деловом костюме. Мидория? Шото подумал, что должно быть они не заметили друг друга в темноте. — Добрый вечер, — окликнул его Шото раньше, чем подумал. Мидория остановился, обернулся и вежливо улыбнулся. — Добрый вечер, Тодороки-сан! А вы… Мидория с некоторым недоумением смотрел на Тодороки, склонившимся над мусором. Шото выпрямился. — …что-то выронили? — Нет. Тут кто-то выбросил много игрушек Всемогущего. — Да. Я. Только что. — Вот как. — Не думайте, что я проявляю неуважение или разделяю новые… негативные настроения по поводу героев, — деликатно начал Мидория. — Просто это то, что надо было выбросить. Любимые игрушки. — Это терапия? — Не совсем, — улыбнулся и ничего не стал объяснять. Понятнее не стало. Разве что стало яснее желание Мидории уйти как можно скорее. Шото прокрутил всё, что между ними было и сказал: — Извините за утренний визит. У меня нет доказательств, что вы убили моего отца. Я был на эмоциях. — Что? Ох, верно. Это было очень странно. Принимаю ваши извинения. Не очень понимаю, почему вы решили, что я тут замешан. Шото сложил руки. Мидория все ещё поджимал губы и бросал взгляд в сторону выхода из переулка. — Прошлым вечером отец говорил, что хотел встретиться с вами для закупок техники в свой офис. А на следующее утро его нашли мертвым. Мидория удивленно заморгал. — Но у нас… не было назначено встречи? Вы ведь сами видели, когда неожиданно пришли ко мне, что у меня была первая встреча в восемь. Мы ни о чем не договаривались с вашим отцом. Шото посмотрел на бизнесмена. На лице не было ничего кроме недоумения. Интересно, а сейчас Тайга почуял бы веселье или ложь? На неискушенный взгляд Шото — на лице Мидории легко было прочитать эмоции. Не то, что утром. Может, он становится честнее к вечеру? — А! Теперь понимаю. Должен сказать, что ваш отец иногда пренебрегал некоторыми правилами и приходил без предупреждения. И очень возмущался, если я не мог его принять. Он относился ко мне… снисходительно. Одна раздраженная нота таки прозвучала в голосе. — То есть, причины его убивать у вас были? Мидория усмехнулся. — Скажем так, у всех, с кем ваш отец имел дело, есть причины его убить. Но это не для дела. Лишь мнение. Шото согласно кивнул. Мидория бросил последний нечитаемый взгляд за спину Тодороки — на мусор, но вновь натянул вежливую улыбку на лицо. — Все эти игрушки из детства? — почему-то заговорил Шото. — Нет. Комиксы я покупал, когда мне было лет десять-тринадцать, — бизнесмен задрал голову и улыбнулся. — Большую часть игрушек я раздал тогда, кроме самых редких. Мне казалось, это правильным. Я обожал игрушки с ним. Плакаты, фигурки, брелоки — всё скупал не глядя. Обязательно забрасывал какую-нибудь в портфель с собой! Когда было сложно, то держал, например, брелок и спрашивал: а чтобы сделал на моем месте Всемогущий? Это избавило меня от привычки ныть и опускать руки, хотя добавило много других проблем. — Например? Бизнесмен посмотрел на него со странной внимательностью. — Предлагаю искренность на искренность. Какие у вас были любимые игрушки? Тодороки удивленно приподнял брови: — Мы будем говорить о любимых игрушках? — Можем поговорить о наследстве, экономическом спаде японской экономики после 1990х. В конце концов, о гражданской панихиде по Старателю. Вы назначили дату? Шото поморщился. Ему казалось, он наяву услышал шелест договоров и бесконечно раздражающих бумаг. — Нет. Мидория лишь улыбнулся. — В детстве самые простые и светлые воспоминания. Достаточно их воскресить, чтобы расслабиться и чувствовать себя лучше. Мне казалось, вам этого не хватает. Вы выглядите измученным. — Со мной это не сработает, — вырвалось у Шото раньше, чем он подумал. Изуку наклонил голову и улыбнулся. Было в этом что-то, что приглашало говорить и рассказывать. Тодороки пожал плечами. — В детстве Старатель дарил мне игрушки только с собой. И те, только на дни рождения, праздники или за хорошую работу, — он фыркнул. — Я не хотел с ними играть. Я сжигал их, выбрасывал или замораживал и разбивал. Шото помнил, как больно обжигая, плавился в его руке пластик статуэтки. Помнил, как красные волосы становились подвижны, совсем как у оригинала. Как стекало и капало лицо на пол. Сейчас такое бутафорское убийство казалось глупым. — Хотя… Была одна игрушка, — Шото задумчиво откинул голову. — Я нашел у ворот брелок с лицом Всемогущего. Старый и потрепанный. Мне тогда было пять или шесть. У него оторвалось кольцо, на которое крепились ключи, но… Я все игрушки с Всемогущим видел или издалека в магазине, или в телевизоре. И тут одна на пороге. Я носил её везде. В кармане шорт, клал под подушку, даже в душ носил. Я знал, что отец терпеть не мог Всемогущего. Мне казалось, что теперь я не один против отца. Это впервые за всё время, что я был без матери. Но через четыре дня брелок выпал во время тренировки, и отец раздавил его. Мидория удивленно заморгал и застыл. — О. Вытянул руку и разомкнул ладонь. Брелок с головой Всемогущего. Целый, хотя и потрепанный жизнью. Шото подошел ближе, прищурился, поднял недоверчивый взгляд на Мидорию. — Эти брелоки выпускали с двухтысячного по две тысячи четвертый. Они продавались в каждом ларьке. У меня на них несколько лет подряд ключи висели! Все-таки это дорогая мне вещь, потому хотел найти для неё приличную мусорку. Шото посмотрел на него открытым взглядом. — Могу взять? — Уверены? Он довольно старый. — Это то, что нужно. Мидория светло улыбнулся. — Так, какие проблемы добавили игрушки Всемогущего? — спросил Тодороки. Улыбка бизнесмена угасла. — Скажем так, когда Всемогущий всегда рядом и смотрит на тебя, то ты вынужден быть сильным и правильным всё время. А теперь… Я не хочу, чтобы он на меня смотрел. Совсем рядом загудела машина. Мидория обернулся и посмотрел в темноту нахмурившись. — Ох, совсем счет времени потерял! А ведь завтра с утра перелет, — он быстро всучил Тодороки брелок, так что тот даже не почувствовал прикосновение перчатки, поклонился и ушел. — До свидания. Желаю вам успехов и надеюсь на сотрудничество. Когда Тодороки вышел из переулка у него, было отчетливое чувство, что какую-то часть душевного мусора он таки выбросил.