***
— И как мы докатились до этого… — О, милый мальчик, это всего лишь антураж, не более. Он не столь важен, если есть цель, — не поворачиваясь произнёс человек, вытирая влажной тряпкой лицо. — Но не переживай, это временное место дислокации. Скоро весь мир будет наш. Кабинет был пуст, занят был только офисный стол, на котором разместилась кипа сваленных бумаг и разноцветных папок, заляпанных грязью и кровью. Все важные данные из подземелья с границ Нифльхейма были вовремя спасены и вывезены сразу же, как только трое гвардейцев были обнаружены в жёлтой зоне, то есть, далеко за пределами лаборатории. Всё прошло строго по плану. Новый кабинет выглядел не так презентабельно, как предыдущий. Тот тоже не мог похвастаться помпезностью, достойной его обладателя, однако это помещение выглядело ещё более удручающе. Старый заброшенный завод игрушек на бывшей имперской окраине под Галадом, который занял масочник, вонял. Вокруг него раскинулся пустырь, оставленный в обломках, сваленных балках, разбитом стекле и оборванных проводах. Огромный кусок ничейного здания, огороженный дырявым забором с покосившейся рваной колючей проволокой, а вокруг на несколько километров опустевшая территория, разграбленная и разрушенная временем и войной. Рабочее поселение, расположенное неподалёку от галадской границы, совсем развалилось. От крупных построек, небольших спальных районов, сетевых магазинов и шума простых работяг сохранился разве что мощёный фундамент. Да и тот, собственно, гнил. — Я не переживаю за этот бардак, — сказал второй человек. — Мы здесь на виду. Там, в Нифльхейме, мы были у себя дома. А здесь… здесь надо быть осторожнее. Наше фиаско… — Да-да, осторожнее, аккуратнее, тише, лучше, быстрее. Это ты правильно подметил, мальчик мой, — подтвердил масочник, бросая разбухшую от крови тряпку на пол. — Только не фиаско это, не фиаско! Слышишь меня? Слышишь? — Отпрыск Беситии выбрался, грязная люцисская девка спаслась, а трупы и выжившие… Нет, я не жалуюсь, я не бросаю нашу идею, но представьте, сколько улик мы оставили. Достаточно пару капель крови, чтобы узнать наши планы. — Пусть знают, — безразлично ответил масочник. — Пусть знают всё. Мы ради этого здесь собрались. Разве нет? Главное нас не знают. Остальное их слабым замшелым умам неподвластно. Они… Эти люцисские недоразвитые оборванцы сами непрочь поглядеть на страдания. Помнишь как они наблюдали за гибелью их же народа в Инсомнии? Помнишь сколько глеф полегло от кукрей своих же людей? А сколько мирных страдало от разрушений? То-то же. А я помню всё. Помню, как моя семья умирала, помню как плевали в меня, в нифского мигранта, который жизнь отдал за люцисскую науку. Я, глупый, наивный и добродушный учёный, помогал им убивать своих близких. Как тебе такое, мой мальчик? Ты был так юн и преисполнен мечтами, ровно как я, и отказывался замечать недостатки. Ах, великий Люцис! Ах, мудрые Короли, живые и мёртвые, вершащие судьбы нас, простых смертных! Ах, ах, ах!.. Тьфу… Масочник театрально закатил глаза и сплюнул на пол забившийся меж зубов кусок человеческой плоти. Тёмная фигура в плаще наконец вышла на свет, подавая масочнику очередную миску с чистой водой. — Увы, не в моих силах сейчас располагать такими удобствами, как душ, даже для вас, господин. — Знаю, — поморщился масочник, проведя новой тряпкой, щедро смоченной в воде, по липкой шее. — Ты делаешь достаточно для нашего дела. Это главное. С мистером Беситией ещё не покончено. Он не выполнил свою роль. А что на счёт, как ты выразился, грязной люцисской девки, то она своё отыграла. Ей недолго осталось. — Она умрёт? — Что ты, — он слегка приподнял уголки губ. Второй этого не видел, но чувствовал. — Я, право, думал об этом, но нет. Она поведёт стадо. — Она не поддавалась. Мне не нравится это. — Нет, всё правильно. Организм, милый мальчик, должен сломаться, обмякнуть, стать нежным и мягким тестом как для пирожков. Мозг должен стать кашей. Нельзя просто взять и заливать в человека яд, надеясь, что он преобразится. Потому что не преобразится. Потому что не будет сопротивляться. Потому что… — он запнулся, задумчиво покусывая нижнюю губу. — Потому что будет не подготовлен к принятию губительных, тяжёлых и болезненных мутагенов. Организм просто умрёт. Если он умирает на первом этапе, значит он слаб. А если же умирает в процессе обращения, значит мы допускаем ошибку. Мы не пытаем людей, мы их совершенствуем. — Я знаю. Я ведь тоже проходил процесс обращения. Но мне было легче. — Ну разве не в этом ли твоя сила, мой мальчик? Погляди, кем ты стал, — масочник зачерпнул воды в ладони и плеснул ей себе по лицу. — Достаточно несколько доверенных до совершенства экземпляров, чтобы сломить величие этих ублюдков, этих дешёвых и якобы праведных воинов света, этих… этих… Он замер, чувствая бурлящую внутри ярость. Ярость, которая застилала красным глаза. Он вздохнул. Глубоко. — Всё так, да. Но она сдалась, хоть и не ведает этого. Я даже не думал, что выйдет нечто подобное с какой-то тупой оборванкой. Но инстинкты работают как полагается. Это главное. Я видел это вчера. Я слышал её. Я чувствовал. Я был готов. — Отпрыск Беситии… — А что с ним? — Он всё ещё жив и здоров, его показатели в норме. — Конечно, это же, как ты говоришь, отпрыск Беситии. Он же его кровь и плоть, стопроцентная генетическая составляющая отца. Он — клон, один из миллионов таких же клонов. Но его всё же кое-что отделяет от массы безмолвных болванов: у него есть развитое самосознание. С этим можно работать. С этим интереснее работать. Из этого можно вылепить настоящее, неподдельное произведение искусство, чтобы окончательно склонить на колени Люцис. Ты понимаешь, к чему я клоню? — Клон, сын Верстела, но он же верный товарищ, глефа покойного Ноктиса, член королевской гвардии… — мужчина ухмыльнулся. — Да, кажется, я понимаю. — Вот именно. А теперь иди, найди таких же сильных каких как ты, как я. Мы должны, если хотим видеть будущее нашим. Тебе не нужно носить маску, чтобы скрываться в толпе. Иди лечи своих пациентов. Доводи их до совершенства. Мистер Бесития на твоём попечении. За плёнкой, служившей заменой стекла, было тихо. Ни души, ни ветра, ни мошек. Масочник встал, надел маску. Если сегодня кто-то и будет кричать, то только не он.***
— Он что, парализован? — тревожно спросил Промпто, глядя на стекло, закрытое шторкой. — Нет, — отрезал Гладиолус, тоже тревожно сжав кулаки. — Не должен. — А если парализован? — не унимался Промпто, щурясь в узенькую щёлочку на стёклах. — Повторяю, он не парализован, Промпто, — убеждённо сказал Гладиолус, отрывая за ворот друга от его занятия. — Хватит выдумывать Игги диагнозы, врач-недоучка. И стой ты спокойно, что б тебя, прекрати зыркать. Сам выйдет и всё расскажет. Умей ждать. Ты сам как? — О, Гладио, отлично! Отлично, ведь мои друзья пострадали из-за меня! Гладиолус хмуро взглянул на стрелка, Промпто сглотнул и натянул рукава, скрыв под ними следы от оков. — Ох, прости, чувак, я не хотел, ты сам еле стоишь на ногах, а я тут начинаю это самое… Гладиолус чувствовал себя больным, разбитым и слабым. Туго перевязанные бинтом рёбра ныли, голова тяжелела, а в ней набатом стучал барабан. — Знаю, — ответил он, осторожно усаживаясь на кресло. Промпто заботливо подхватил его за плечо. — Знаю, что не хотел. Ты сам как, держишься? — Почти, — солгал Промпто, садясь рядом. — Ну знаешь, если бы я не полез в Нифльхейм, и… ну типа, знаешь, если бы не строил из себя эдакого опытного офицера… Эх, если бы я… — Да. Если бы ты, если бы я, если бы Игнис… Тебе самому не смешно от своих мыслей? Мой тебе совет как от главнокомандующего: если постоянно проводить параллели — страх тебя убьёт. — Ты не понимаешь. Не понимаешь, что всё дело в татуировке. Я почему-то забыл кое-что. На лице Гладиолуса впервые за весь диалог застыла неоднозначность. Он поджал губы, не зная, что сказать дальше. — Я не засыпал, когда, ну, эта хреновина откинулась, понимаешь? — тихо продолжал Промпто, уставившись в пол. — Не, типа, я уснул, знаешь ли, но я не был ранен, например, я не вырубался, я… Эх, как бы это сказать правильнее… — Ты провалился, — подытожил Гладиолус. — Я видел как ты упал. — Да! Да! Я упал! Наверное. Не знаю. Не помню. Но ты понял! Короче, я снова оказался… Ух, не думал, что так сложно будет говорить об этом, но я оказался там, в… — Я понял, продолжай. — Ну и, короче, чувак этот был таким жутким, хоть я не видел его лицо под маской, но я уверен, что он был и без неё очень жутким. Таким девчонки не достаются, понимаешь? Гладиолус не понимал, но давал возможность высказаться Промпто как он умел. — Я его… укусил. За перчатку! Укусил и чудом сохранил передние зубы, потому что вместо руки был протез, чувак, металлический протез! И он был очень тяжёлый, моя челюсть хочет ему отомстить. — Ты уверен, что это тебе не приснилось? Или как ты там это называешь? — Да, чувак, абсолютно! У меня нет двух задних зубов, которые, между прочим, раньше жутко болели от пончиков, но теперь не болят, потому что их нет! Вот вообще нет! Гладиолус устало вздохнул, недолгое время обдумывая сказанное. — Хорошо, — наконец произнёс он. — Хорошо, что мне выбили зубы? Гладиолус уже был готов согласиться, но сдержался и снова вздохнул. — Ладно-ладно, я понял, чувак, я просто… Просто чувствую себя таким виноватым во всём, — кисло улыбнулся Промпто. — Моя татуировка виновата, а я, как её верный носитель, виноват вместе с ней. — Хочешь сказать, это ты затолкал кучу людей в клетки? — Нет, но… — Или это ты их пытал? — Они знали, кто я. Знали и надеялись заполучить. Как трофей? Как игрушку? Как новый эксперимент? Гладио, это моя вина… Может быть не прямая, но косвенно я точно приложил к этому… — он замолчал на мгновение, прикрыв веки, и выдохнул: — руку. Из-за меня вокруг мертвецы, из-за меня ранили моих лучших друзей. Чувак, ты же сам это видишь, но боишься признать. — Жизнь, Промпто, не для слабых. Хочешь выставлять себя мученииком и лезть на жертвенный крест? Твоё дело. Только учти, что будешь первым на вынос вперёд ногами. Думаешь, ты единственный, кому плохо? Единственный, кто попал в плен? Оглянись уже, чёрт бы тебя побрал, и пойми, люди были в плену и до тебя. А для тебя это просто повод принять весь удар на себя. Хватит. Один уже принял, спасибо. Промпто задрожал, обида нахлынула слишком внезапно. Он промолчал. Гладиолус не смотрел на него. Он смотрел на Игниса с перебинтованной рукой, сидящего в коляске, которого выкатил из кабинета медбрат. Следом шёл врач. — Чёрт, чувак, я же говорил, говорил!.. — в полголоса завопил Промпто, округлив глаза от ужаса. Гладиолус зажмурился, опустив голову, и хлопнул себя по лбу. — Это стандартная процедура. Правила такие, если тебе неизвестно. Смотри, руками шевелит. — А ноги не двигаются! Сам смотри, чувак, не двигаются, они в коляске! — Его в руку ранили вообще-то. Промпто призадумался, но тут же настойчиво продолжил: — И чё? Рана-то ого-го какая была! И он же в коляске. Вдруг он шевелит всем, но не может стоять на ногах? На позвоночнике нерв защемило! А? А? — Это у тебя нерв на позвоночнике защемило, больной ты дурак. И не только там. Хочешь видеть Игниса инвалидом? — Ну нет, я же боюсь за него! — Боится он. Нечего гадать, сейчас всё покажет. И как двигается — тоже. — Гладио… — Нет. — Ну, а вдруг?.. — Заткнись. Игниса подвезли ближе к взволнованным друзьям. Бледный, сонный, он придерживал раненую руку. Стоило медбрату вновь скрыться дверью, как бывший советник поднялся на обе ноги и поправил одной рукой заломленный китель. Промпто мгновенно сорвался с места и бросился обнимать, тихо приговаривая под нос: — Всё-таки не… — Не парализован я, Промпто, — докончил за него Игнис. — Со мной всё хорошо, рану зашили, жить буду. Ходить тоже. — Слышал? — обратился главнокомандующий к светловолосому другу и обратил всё внимание на Игниса. — Боялся, что побежит в кабинет и сам начнёт зашивать тебе раны. — Уверен, никто бы из нас этому не удивился. А теперь, друзья, нам стоит поторопиться, пока никто не заметил, что я встал и пошёл в таком «ужаснейшем состоянии». У нас много работы. Гладиолус с нескрываемой подозрительностью посмотрел на Игниса с посиневшими под глазами кругами. — Ты работать-то сможешь со своей травмой? Что врач хоть сказал? — А тебе? Игнис вымученно поднял слепые глаза на друзей. Он устал физически, но морально ещё готов был вступить в жаркий спор с Гладиолусом. Однако делать этого он не стал, лишь хмыкнул: — Врачи любят преувеличивать. Нет никакого ужаснейшего состояния, есть только рана. Её мне зашили, дальше меня ждёт только должный бережный уход и соблюдение всех правил безопасности. — А вдруг там всё о-о-очень серьёзно, дружище? Я же видел её тогда, она… Взбудораженную речь Промпто закончить не дали. Живо развернули, толкнув его к выходу, и сами скрылись за дверью травматологии, а когда же оказались снаружи, тут же дружно потянули свежего воздуха, не пропахшего обилием лекарств. Неподалёку от входа в госпиталь их поджидал в машине капитан Кор Леонис, подперев головой боковое стекло и потирая заспанные глаза. Отоспаться ему, как и всем, не удалось. Впрочем, за годы службы он натренировался в этом сполна. Угрюмый, сдержанный, он кивком поприветствовал подходящих к нему гвардейцев. — Стареешь, маршал? — улыбнулся Гладиолус, заглядывая в окно. — Ночь, знаешь ли, нелёгкая выдалась, — хмуро отозвался Кор, жестом подзывая гвардейцев расположиться в машине. Гладиолус обогнул капот и уселся спереди и уставился в лобовое стекло. Ослабленные Промпто и Игнис разместились на заднем сидении и, не успев удобнее усесться, откинулись на спинку дивана. Кор повернул ключ в затворе и машина, не взирая на запущенный вид, где дверцы и вдоволь зияли дырами от пуль и хвастались ржавчиной по всему периметру, двинулась мягко. Они выехали на новенькую и гладкую дорогу, которую только-только положили, выудив немного гил на неё из практически опустошенной казны. Ехали быстро, но осторожно, не подрезая проезжающие машины скорой помощи, как и фургоны с уцелевшими и без повреждений бойцами, коих везли обратно в казармы. Дорога, казалось, длилась вечно, нагоняя сонливость мелькавшими по обеим сторонам магазинчиками с вычурными названиями, написанными на картонных листах, прикрытых от дождя целлофаном. Безденежье величественного государства наггняло тоску по былым временам. Стрелок подбоченился, прикрывая покрасневшие веками такие же красные глаза, а побелевший Игнис засыпал, но тут же приходил в себя, слушая шорох камней под колёсами. — Не протянет она долго, — разорвал тишину Кор, заставив брови Игниса изогнуться над оправой очков. — Дорога, говорю, не протянет. Уже превращается в сплошные камни. — На какое-то время нам и такая сойдёт, — бодро, насколько мог, ответил ему Промпто и поглядел в дверное окно, наблюдая за быстрой сменой местности. — В конце концов, ехать можно! — Ехать можно и по булыжникам, офицер, если очень нужно, — отрезал Кор и, немного погодя, продолжил: — Слышал, наместник намеревается проводить выборы, дабы избрать нового короля. — Да, — подтвердил Игнис, сразу же принимая дипломатический вид. — Именно так. Боюсь, как бы свою кандидатуру не выдвинул. — За это не стоит переживать. В Цитадели, да и не только в ней, не очень-то его величают. Он не плох, он не зол. Но поговаривали, хотел снести памятники Королей, решив, что это мешает прогрессу. — А мы и Ноктису поставить его не успели… — грустно протянул Промпто, вглядываясь в чёрные точки на небе. — Успеем, не боись, — вмешался в разговор Гладиолус, продолжая смотреть в лобовое стекло. — Так что же, есть достойные трона кандидаты или это лишь разговоры? Они хоть сражаться умеют? Мозгами шевелить? Или вон, как наш стреляющий будут? — Сам ты стреляющий, — вздохнул Промпто, не желая вступать в перепалку. — Между прочим, я прошёл долгую десятилетнюю практику, так сказать, в темноте обучался. Он слишком устал, да и болен был для того, чтобы достойно держать оборону. Впрочем, подобного у него ни разу не выходило с Гладиолусом. — А толку-то? — фыркнул Амицития, скривив губы. Понял, что сболтнул лишнего, о чём, собственно, и не думал. И Кор, и Игнис практически одновременно прервали их шумную перепалку, стоило колёсам заскрежетать на крутом повороте. Машина остановилась, Кор заглушил мотор, но выходить на улицу не собирался. Переждав какое-то время, он опустил взгляд на ноги, на руль, и всё же твёрдо сказал: — Они готовились к нападению. Долго, целенаправленно. Есть какие-то соображения? — Готовились, — утвердительно кивнул Промпто. — Знаю, что готовились. Точно. — Выкладывай. — Моя татуировка… Они называли меня мистером Беситией. Игнис озадаченно замолчал. Гладиолус крепче сжал кулаки: — Расскажи уже всем, что мне рассказал. Промпто крепко зажмурился, задрожал, вытер капельки слёз. Он вёл монолог красочно, сочно, в точных подробностях ярко расписывая, словно художник, события плена. Стыдливо, с опаской поймать любой косой взгляд, он всё равно продолжал, прикрываясь десятками вычурных слов, шуток насмешек. Все молчали. Все всё понимали. Промпто тоже наконец замолчал. Он потянул за край больничной рубашки и открыл взору всех присутствующих свой штрих-код. Игнис услышал шелест одежды, всё понял сразу, без слов. Кор как-то странно нахмурился и вздохнул. Тяжело. — Кто отдал приказ отправить именно Промпто в Нифльхейм на задание? — спросил Гладиолус. — Я. Игнис задумчиво теребил ворот кителя. — Почему именно Промпто? — У Промпто есть опыт в этом. В конце концов, он доверенное лицо покойного Короля Ноктиса, — сказал Кор. — А теперь скажите мне, офицер Аргентум, кому вы показывали свой штрих-код? — Никому! Честно-честно, никому, всегда осторожничал, чтобы, не дай Бахамут, не узнали! — затараторил Промпто, выпрямившись словно струна. — Если и было, то только случайно, когда спал, например. А спал я, сами знаете, и на земле, и голый, и… — Понял, — прервал маршал. — Из глеф или охотников не находилось никого подозрительного? — Все, — сразу же ответил Игнис, уставившись слепыми глазами на Кора. — От новобранцев до опытных бойцов. И бывшие клятвопреступники, и новые воодушевлённые «воины света». Никого нельзя исключать. — Значит, к нам могли втереться в доверие, — подытожил Кор. — Не могли, а точно втёрлись. Скажи, маршал, а так ли важны были фото? — вступил Гладиолус. — Определённо, как видишь. Но не такой ценой. За Промпто инкогнито должен был выдвинуться охранный конвой. Их трупы нашлись при зачистке. — Хм. Странно всё это. Пазл не складывается, только если это не неудачное стечение обстоятельств. — Но он называл меня мистером Беситией, значит знал хоть что-то! — Не сомневаюсь даже. Тот психопат, скорее всего, работал на Верстела и знал про его наработки с клонированием. Он ошибиться не мог: он точно знал про номерной код на твоей руке, Промпто. Но. Есть одно «но», которое не даёт мне права называть это неудачным стечением обстоятельств наверняка. Он замолчал. Гладиолус шумно воздержался от комментариев, пнув кулаком по панели. Но не повернулся. Не видел, как Игнис кривит губы в нежелании говорить жестокую правду, как Промпто, поникший, не смотрел на друзей, опустив голову, желая слиться с диваном. — Хочешь сказать, мы настолько слабы, что даже предателя не отследим? — плечи Гладиолуса сотрясались от злости. — Не отыщем того, кто сотворил это изуверство с Промпто? Промпто согнулся вновь жмурясь. Игнис со спокойствием в движениях укладывал обе руки на груди. — Мы ещё ни в чём не разобрались, Гладио. Кор оторвал взгляд от лобового стекла, резко хрустнул затекшей шеей, обратив внимание на себя. — Значит есть шанс, что предателя нет вообще. Зато появляется риск, что жертв может быть гораздо больше, чем мы нашли. Дело не одного дня, это точно. — Само собой. Похищали людей не из глеф и охотников, потому как те, в отличие от гражданских, профессионалы. Они могут дать отпор. А рычагов давления, если же никто не последует, уйма. Что на счёт Промпто… Видимо это действительно было удачным совпадением для того психопата и самое трагичное для нас. Промпто чувствовал как у него горят уши. — Надо опросить выживших. Что случилось ночью, Кор? — Говорят, опять монстр напал. Другой, совершенно. Я как раз ехал разбираться с этим. Предлагаю для начала всем вам переодеться, а потом двинемся дальше. — Ещё один? Да сколько же их из-за этой тупой татуировки?! — Да замолчи ты со своей татуировкой, — буркнул на него Гладиолус. — Сам же сказал, всех подряд тащили на дно. А ты — повод, просто ещё один повод. — … И пошло-поехало, — набрался храбрости Аргентум, закатив глаза. Все замолчали. Гладиолус упрямился, зло сверкая глазами на Промпто, одновременно с этим отыскивая поддержку в слепце. Игнис неуверенно сжимал губы в тонкую нить. — Потому что! — первым не сдержался главнокомандующий. — Просто потому что! Поехавшие они, и ты тоже, если пытаешься найти оправдание их поступкам. Захотели — сделали. Вот и всё. Уяснил? Я тебя спрашиваю, черти тебя дери, Промпто Аргентум, уяснил? Промпто захотелось сбежать, громко хлопнув дверью, высказать всё, что вертелось на языке, однако он, чувствуя место злобы забурлившую обиду, отбросил желания прослыть истеричной особой на службе. Он мотнул головой, успокаивая поток горьких слёз. — Я не ищу оправдания в лице себя. Я просто боюсь, что из-за меня продолжат страдать, — он тихо проговорил, вытирая кулачком влажные ленточки на щеках. — Продолжат, твою мать, Промпто, если ты не заткнешься. — Я боюсь забыть, Гладио! «А я просто боюсь!» — кричал внутри голос у главнокомандующего. «Так вот о чём тогда говорила Ронда. Вот что она боялась забыть, » — подумалось Промпто. Гладиолус озадаченно замолчал. Все опять замолчали. Кор устало вздохнул, прикрыв веки. В тишине слышался нервный стук костяшек Игниса о подлокотник, а за окнами виднелись подозрительно зыркающие в салон горожане, в котором сидели одни из важнейших людей государства, больше схожих на пьяных спорщиков за кружечкой крепкого пойла. — Уже, — сказал Игнис с присущим спокойствием, но в голосе различалась тревога. — Уже пострадал. Затем ты, Гладио, а потом и пришёл мой черёд. Мы ранены, мы пострадали, нам досталось сполна. Но это ведь не конец. Мы все знаем, чем опасна наша работа. И всё же угомонитесь, сейчас сложнее всего приходится Промпто. — Не сложнее, — сдул со лба прилипшую чёлку Промпто. — Поймите же, я не жалею себя. Я готов броситься в бой, всегда готов. Я готов защищать всех живых, как и прежде, чуваки. Я готов, в конце концов, выдержать ещё сотню пленов!.. Но эта татуировка… Это, святая грудь Гласии, клеймо, о котором враги знают не понаслышке. И я… Я не могу примириться с мыслью, что теперь из-за меня люди будут страдать, как ночью. Я видел всё там, ну, внутри, и всё, что внутри людей я тоже видел… — Так выйди в окно, если хочешь винить себя дальше! Ты мазохист, Промпто, раз тебе нравится воздвигать чувство вины в абсолют! — Гладио! — А ты молчи, Игги, не вмешивайся! Думаешь, я отношусь к Промпто как к идиоту? Да хрен тебе, Игги, плохо ты думаешь обо мне, знаешь ли. Я знаю, как он страдал, знаю, видел я собственными глазами, и кулачки мои только чешутся с каждой минутой всё больше от желания вырвать каждой твари хребет за такое! Хочешь меня упрекнуть в жестокости? Жёсткости? Излишней суровости? Два хрена тебе, Игги, за такие мыслишки. Мы уже похоронили лучшего друга, который смиренно шёл на смерть. А что сделали мы, верная гвардия Короля Королей? Наблюдали за этим? Тоже мирились? Вот то-то же, Игги, мирились. И тоже съедались чувством вины. Как тогда, как сейчас. Я — Щит Короля, который его не сберёг. Он плотно сжал челюсть, умолкнув со жгучим осознанием, что наговорил больше, чем нужно. И всё же признался, слыша яростный бой сердца в ушах. — Я, быть может, не хочу, чтобы наш дружище загнулся от чувства вины. Я больше не намерен терять друзей. Маршал всё понял сразу, ещё до того, как накипевшая злость со всех сторон повалилась ручьями. Амицитиев он знал лучше других, и Кларус, временами рубивший с плеча, был полной копией сына. Таким же, как родной дядя Шиенция, был всегда собранный, трезво мыслящий Игнис. И только Промпто уступал родному отцу. К счастью для всех. Раздражённый Гладиолус отвернулся к окну, практически не замечая плетущихся горожан вокруг ворот Цитадели. — Я не загнусь. Я сильнее, чем ты думаешь. Промпто Неуверенно потянулся к плечу Гладиолуса, но друг повёл им, скинув ладонь. Кор безмолвно указал жестом стрелку, дескать, не стоит. «Я знаю, — думал Гладио. — Я просто всё ещё очень боюсь». — Жалеете, капитан, что услышали, как работает ваша гвардия в тяжёлые времена? — Жалею лишь, что сразу же не вышел в окно.***
С улицы доносились без труда различимые голоса Джейкоба и нового лечащего врача. Ронда почти бесшумно приоткрыла форточку посильнее, располагаясь так, чтобы оставаться незаметной для них. Врач настаивал на стационаре, а Джейкоб наотрез отказывался от очередной палаты, которая, по мнению охотника, больше не могла считаться надлежащим местом по уходу за пациентом. Джейкоба после сотрясения немного тошнило, зашитый висок саднил, но он, в отличие от сестры, привык ко всему. Ронда же, невзирая на посиневшую ногу, которую умело вправил врач, собственноручно написала отказ, а травму головы, полученную ещё в плену и вполне естественно повлекшую за собой частичную потерю речи, было решено лечить на дому. В последний раз огласив твердое решение сестры оставаться до конца в своей комнате, Джейкоб проводил врача к воротам, закрывая за ним жутко заскрипевшую калитку. Он посмотрел на окно как-то неприятно, заставив Ронду скукситься на мгновение, но после — расслабиться, замечая как губы брата расплываются в теплой улыбке. От постоянного лежания под присмотром у Ронды затекала спина, и с каждым днём затекала сильнее. Ей хотелось на свежий воздух, поэтому последующие несколько дней она выбиралась из дома тайком и возвращалась строго за несколько часов до возвращения брата. Спрыгнув с подоконника своей комнаты и ловко приземлившись на согнутые в коленях ноги, Ронда прогуливалась неподалеку, избегая прямых взглядом соседей. Накинув на голову капюшон, спрятав под ним длинные волосы, она зашла дальше обычного впервые за несколько дней. Что-то зашелестело в кустах, за которыми простиралась лесистая местность. Ронда замерла, уставившись широко раскрытыми глазами. Райли смотрел на неё, одетый в привычно медицинский костюм. Грязный, заляпанный кровью. Райли казался живым, настоящим, каким был и раньше. До ночи. До той страшной ночи, где она, как показалось, потеряла себя навсегда. Почувствовала, как тревога затрепетала сердечко, как страх потянул где-то внизу живота, вынудив сложиться пополам и явить миру бывший обед. Вытерев губы дрожащей рукой, женщина подняла голову. Солнечный свет резанул по зрачкам, красные пятна замельтешили перед глазами. Большие, маленькие, но точно такого же цвета пятна как на стенах больницы. Как в плену. Райли внезапно исчез. Она помчалась со скоростью ракеты, неуклюже варьируя меж проходящих мимо людей. Что-то её тяготило, молотом прибивало к асфальту, а Ронда видела лишь конечную цель, игнорируя горожан, которые разгневанно бранились ей в след. В ушах почему-то непомерно много гудело, шумело, звенело издевательской какофонией звуков. С трудом, с болью в ногах, будто шла по стеклу, она затормозила налетев всем телом на Джейкоба. В аккурат растянулась подле ботинок гвардейцев. — Ронда, твою ж… — выругался охотник и не постеснялся добавить ещё пару крепких словечек, в то же время поднимая сестру на обе ноги. — Ты где была? Разве я не запретил тебе уходить без меня? Ронда, ответь же! Он осекся и понял, что его вовсе не слышат — недоверчивый взгляд женщины был прикован к чёрным одеждам. Нависло молчание. Как долго оно продолжалось, сказать было сложно. Ронда угрюмо таращила большие глаза на гвардейцев и первая разорвала тишину всхлипом. Джейкоб, надменно подняв подбородок, ясно давал понять, что деваться сестре некуда. — Эй, привет! — первым из гвардии заговорил Промпто, надеясь, что Ронда его узнает. — Помнишь меня? Я галлоны воды тебе обещал. И я их принёс, зуб даю, целых два. — Зуба? — удивлённо повела бровью она. — Нет-нет, что ты, — нервно усмехнулся Промпто. — Два галлона воды. Она узнала, немного расслабилась. Ей стало легче. Она улыбнулась. — Помню. Промпто. Я не… забыла. Он улыбнулся в ответ. Джейкоб кивком указал сестре идти в комнату, а сам неловко поглядел на гвардейцев, зная, что неловко здесь не ему одному. — Может расскажешь, что произошло? — Джейкоб насильно стаскивал толстовку с сестры, пропитанную вонью рвоты, пока Ронда ерепенилась. — Ты не должна была так далеко заходить. Опять сбежать захотела? Ронда закусила нижнюю губу, но взгляд её теплее не стал. В комнатушке, пропахшей ржавчиной и забитой канализацией, умещалось всё, вплоть до скинутых наспех разбитых вещей, которые так и не успели пойти на растопку. Гвардия привыкла к таким ароматам настоящей Инсомнии. Её окраины, к сожалению, были хуже. — Я, черти тебя дери, мчался домой, чтобы предупредить тебя о гвардейцах, а ты… — он поднёс ей стакан с чистой водой из галлона, которую притащил Промпто — Я оттягивал как мог встречу с гвардейцами, но если мы и дальше будем избегать допроса, у нас будут проблемы. У тебя будут проблемы, Ронда. Она продолжала неподвижно стоять, как вдруг тихо заговорила, зло сверкнув глазами: — Я хотела проверить. — Что, Ронда? Тебе мало проверок было? Тебя мало проверяли везде? Неужто уже позабыла? И вот тут Джейкоб понял, что сболтнул лишнего, чем вывел её из себя. — Да что ты говоришь?! — взвизгнула Ронда так отчётливо и без заминок, как не могла до этого произнести ничего кроме крика. Опешивший охотник попятился на пару шагов, поднимая обе руки. С полуоборота в него забросили полотенце, грубо, грубее, чем он заслуживал обычно, но прямо сейчас он готов был дать голову на отсечение, что заслужил праведный сестринский гнев. В воздухе повисла пульсирующая тревога. Импульс, полный ненависти, исходил от Ронды. Дистанцию, которую она очертила взглядом и дала ясно понять, что в помощи и разговорах более не нуждается, Джейкоб нарушил. И быстро пожалел. Ронда угрюмо, и вновь нетипично для всех, кто мог хоть краешком уха подслушать их перепалку, сказала: — Не. Смей Даже. На перемирие первым шёл Джейкоб, как во всех любовных и семейных делах. Иногда думал, что зря прогибался всегда, зря давал слабину, но глядя на нынешнее состояние Ронды обо всём забывал. Как только думалось ему, что сестра на удивление быстро идёт на поправку, замечал у неё вновь и вновь белизну в волосах. И ненавидел себя. — Прости. Прости меня, пожалуйста за этот срыв. Я не должен был тебе показывать слабости. Я обязан быть сильным для тебя. Я переживал и переживаю этот ужас вместе с тобой. Ради тебя. Со времён молодости Джейкоба не изменилось в женщинах только одно: взбалмошные девчонки, уставшие от назиданий строгих отцов, срывались с катушек и мчали прочь по злачным местам, пичкая себя что под руку попадёт. Ронда, несомненно, отличалась от них, но Джейкоб всегда знал наверняка, что её поведение благородной девицы отнюдь не от полученной скромности в ходе продуманного до мелочей воспитания в той самой строгости, которую возложил на неё самолично. На вид Ронда была обычной малахольной девицей, с тонкими, почти романтичным плечиками с постоянной приспущенными на них бретелями, с выпирающими ключицами, с ниспадающими очень длинными волосами, с миловидным острым личиком и огромными глазами, которые, правда, выделялись и смотрели всегда как-то по-зверски. По этому взгляду Джейкоб всегда отличал её от других малохольных девиц. Маленькая, хрупкая Ронда умела колоть там, где больнее. Больнее Джейкобу всегда было только в семье, а Ронда страдала и хотела, чтобы страдали другие. — Мне… мне стра-а-ашно, — заикаясь тихо произнесла Ронда. Ей даже подумалось, что разговаривать она может внятно лишь когда злится. Джейкоб чуял её внутренний бунт, две войны в голове, внимательно глядя на её отражение в зеркале, а женщина в ответ подняла бровь в немом ожидаемом вопросе. — Без страха живут только психи. А ты не псих, Ронда. Ты живой человек. Тебе сделали больно, ты имеешь полное право бояться. Но это не делает тебя слабой. Её сердце забилось чаще, щеки налились пунцом, подчёркивая темнеющие круги под глазами. — Нет, я сла… — захлебнулась словами Ронда и отвернулась от зеркала. Разговоры больше трёх слов ей давались с трудом. — Я слабая. Там я… я… я была настоящей… Я ничего… ничего не смогла. Она опустила голову, забралась пальцами в волосы и почувствовала тёплую ладонь на плече. Джейкоб смягчился. Он смотрел на сестру, а она заметила скопившуюся влагу в уголках его глаз. — Бояться нормально, Ронда. Я тоже боялся. За тебя. Веришь мне? — он смахнул влагу, тряхнув головой. — Я боялся как никогда раньше. И боюсь каждый день. — Но ты можешь! — воскликнула женщина, выставляя указательный палец перед собой. — Ты всегда можешь… — Нет, — вновь смахнул влагу с глаз Джейкоб уже рукой, не стесняясь. — Я не смог, когда был тебе нужен, когда ты была там. Я был бессилен, как и ты. Но, в отличие от меня, ты не должна искать оправданий. Никогда. Запомни, Ронда. Её глаза, покрасневшие и в ниточках сосудов, как и у Джейкоба, обрамились тонкими полосками морщинок. Она приподняла уголки губ — охотник не мог перестать ликовать, и вслед за ней улыбнулся. — Ты должна выйти и всё рассказать. Ради других. Ты же хочешь помочь другим, Ронда? Она осталась на месте. Джейкоб нахмурился и обречённо вздохнул. — Ты хочешь мести, сестра? Так выйди и помоги отомстить. Проглотив ком, словно перекатиполе с колючками, Ронда направилась к выходу и, не успев открыть дверь, услышала шёпот за спиной: — Я всегда рядом. Джейкоб догадывался по дрожащим коленям сестры, что она опасается говорить с людьми в чёрном. Однако он знал, что опасаться здесь стоит только её.***