***
Полусонный и едва ли осознающий происходящее, Майк нашел отца возле стойла Вельда. В конюшне было темно и тихо, а еще — непривычно пусто, и Голден-младший несколько секунд вглядывался в темноту, чтобы понять, что в этот раз она не обернется исполинским конем и не цокнет копытами, поворачиваясь к нему, чтобы поприветствовать. Снаружи, понемногу набирая силу, завывала вьюга. Она была еще совсем безобидной, но в ней чувствовалось что-то пугающее, и Голден-младший невольно подумал, что она похожа на подростка — еще не окрепшего, но уже такого, в котором видны задатки будущего могущества. Она была как щуплый паренек с кольтом в руке… От этой мысли его почему-то передернуло, и в животе стало холодно. — Отец, — сипло позвал он и замолк, не зная, что сказать. Брайан обернулся, и Майк успел заметить, какая тень отчаяния пробежала по его лицу прежде, чем оно приняло привычное, сосредоточенно-серьезное выражение. — Здравствуй, — негромко, но торопливо отозвался мистер Голден. — Ты уже, думаю, сам знаешь… Скажи — куда он мог пойти? Ты ведь был с ним все это время… нет, я знаю, он не сказал бы прямо, но все-таки… — Я не знаю, — сбивчиво прошептал Майк. Почему-то голос предательски дрожал, в голове путались между собой сонно-разношерстные мысли. Мальчишка с кольтом, резные снежинки, боль в боку, чужая, но сильная, словно своя… с детства не мог избавиться от этой нестерпимо сильной эмпатии — все чувствовал на себе. Даже если не видел того, кому больно… — Майк, — мягко, но чуть более напористо позвал его отец, — пожалуйста, подумай. Ты ведь знаешь, какой он идиот, вбил себе в голову что-нибудь снова, а сам погибнет совсем один на холоде. Еще и рад этому будет — потому что не даст никому убить себя, кроме как себе самому. Да тебе ли это я говорю? Ты сам понимаешь. Сын молчал, но исключительно потому, что слова застревали в горле, и было их слишком, слишком много. Когда Брайан позвал его в третий раз, подходя ближе и сжимая в кулаке уздечку Вельда, который, покачивая головой и сопя, процокал за ним следом, Майк вдруг зажмурился и замотал головой. — Я не знаю, куда он ушел! — отчаянно выкрикнул он, чувствуя, как его буквально переполняет странной яростью. Он вдруг с изумлением понял, насколько зол на Ворона был прямо сейчас. Как ему хотелось догнать этого костлявого придурка, сгрести его в охапку, притащить домой и буквально кинуть на кровать и укрыть одеялом, а еще дверь за ним захлопнуть и караулить его окно до утра, чтобы он не смел сбежать никуда. Как он мог! Как он мог, они ведь уже были семьей, и он знал, конечно, он знал, что он значит для них всех, — он же был сыном, он был братом, другом, а он просто взял и ушел, бросив все позади… А он ведь даже ни разу не отнекивался, когда Майк шутил про жеребят и свадьбы, ни одного разу не дал понять, что этого всего не будет, только смотрел в сторону и грустно улыбался, засранец! Внезапно распалившись, зажмурившись и хрипло дыша от злости, Голден-младший почти на крике выпалил: — Я не знаю, куда он ушел, я не знаю, чего он хочет этим добиться, не знаю! Когда мы были с ним на конной прогулке, он спрашивал меня о городах, которые лежат к северо-западу… еще говорил про Офшут, про северо-западное направление, про океан, только к чему ему это? Говорил, хочет посмотреть на большую воду, но не зимой же, не в бурю! Спросил вчера, правда ли буря будет, когда шериф упомянул об этом… знал, хотел, чтобы следы замело, чтобы мы его не нашли, только зачем, я не понимаю, я не понимаю его! Он вздрогнул, ощутив на плече теплую отцовскую руку. Брайан смотрел на него с грустной теплотой, и это было совершенно привычное его лицу и давно знакомое Майку выражение. И все-таки оно теперь напоминало кое-что… — Все в порядке, — тихо сказал он. Вельд за его плечом шумно всхрапнул и перебрал копытами. — Я понял. Спасибо. Он убрал руку. Майк встрепенулся, растеряв всю сердитость и загоревшись вдруг новым желанием: найти, помочь, вернуть. — Я с тобой, — торопливо потребовал он. — Нет, — вдруг посерьезнел Брайан. — Иди домой. Во-первых, я не могу оставлять семью без мужчины в доме. Во-вторых, если ты будешь там, все может пойти не так. Я давно заметил… при вас — при тебе, Белле и особенно при Джее, — он пытается выглядеть молодцом и иногда ведет себя, как идиот. Быть может, если я один смогу поговорить с ним, то чего-то и добьюсь. А ты иди домой. Спи. А если не сумеешь — то просто жди, когда вернусь, и все. Майк хотел было возразить, но запнулся на полуслове и замер посреди конюшни, глядя вслед уходящему Голдену-старшему, чей силуэт, блеснув серебром в воротах, исчез из виду на миг. Вдруг ощутив ни с того ни с сего странное волнение, он бросился следом и, схватившись за край тяжелых ворот, крикнул вслед: — Пап! Он сказал тебе что-то, да? Брайан, уже сидящий в седле темно-серого мустанга, обернулся и одарил его отстраненно-мягкой улыбкой. — Иди домой, — сказал он негромко. Его голос был едва слышен через нарастающие завывания вьюги, темное пончо, наброшенное на плечи, неистово трепали порывы ветра. — Простудишься ведь.***
Майк возвратился домой в чрезвычайно странном расположении духа. В первый миг после того, как он сорвался на крик в конюшне, ему было невероятно стыдно, а теперь это чувство словно бы свернулось клубочком внутри него и улеглось на сердце, немножко тяжелое, но — стерпеть можно. Он смотрел перед собой пустоватым взглядом и думал, но уже не так сумбурно и судорожно, а медленно, успокоенно. Ворон… да, это было обидно и больно, а еще — признать это почему-то казалось куда более стыдным, чем то, что он расстроен, — он боялся. Очень-очень боялся того, что где-то там, в степи, человек, ставший ему братом, может погибнуть — сегодня ли, завтра ли… и не меньше пугало именно то, что он, наверное, сам хотел этого. Или не хотел? Но к чему тогда сбегать именно среди зимы? — Майк, — тихо позвала его Белла. — Что же будет теперь, а? Он поднял голову, прищурился. Сестра сидела напротив него — за кухонным столом. Ее лицо было непривычно бледным, и Майку вдруг стало безумно жалко ее. Он никогда не видел, чтобы ее тепло-карие глаза были наполнены такой отчаянной горечью. Даже тогда, когда она сидела на полу в коридоре, обняв свои колени, и все ждала — как смешно звучит — весть о смерти вестника смерти. «Потому что тогда, — подумал он, — она точно знала, что он погибает, любя ее. А теперь она не знает совсем ничего о нем, потому что он своим побегом перечеркнул то, что мы успели узнать и придумать о нем. Он погибнет, но будет при этом совсем один, независимый, гордый одиночка. Так он гораздо больше похож на того Ворона, о котором мы слышали — на такого, который никого не берет в спутники». Голден-младший вздохнул, кладя подбородок на сцепленные кисти рук. «Она, может быть, даже и верила где-то в глубине души, что если он уйдет, не предупредив нас — значит, бросит нас всех… что будет исполнен благодарности, но никогда не сможет по-настоящему почувствовать то, что чувствуем мы четверо… мы пятеро относительно него. А если бы остался?..» — Я не знаю, что будет, — негромко сказал он, — но мне кажется, я все-таки понял его. Белла осторожно улеглась на стол щекой и прочертила указательным пальцем невидимую линию по шероховатой доске. — А я не понимаю, — ее голос чуть дрожал. — Быть может, он ушел, потому что не любит… нас? Майк мягко улыбнулся и накрыл ее ладонь своей, холодной от уличного мороза. — Нет, сис, — ответил он. — Он ушел, чтобы нас защитить. — От чего защитить? — переспросила сестра. Майклу подумалось, что ответ уже у самой у нее вертелся на языке, но ей не верилось до конца в то, что она права, и было стыдно и неловко за эту мысль, и только отчаянно хотелось, чтобы он сказал о том же вслух. — От себя, — тихо произнес он. — Потому что больше всего на свете он боится терять тех, кем дорожит. А он дорожит, я знаю. Если бы ты только могла слышать, как много он говорил мне всего… о тебе особенно, о папе. Даже немного о шерифе. Знаешь, он ведь даже и не считает, что Джей дурак, хотя и называет его так. Белла шмыгнула носом и улыбнулась. — Он сам дурак, — откликнулась она. — Разве не он защитил нас, когда та банда атаковала Камтаун? Или когда спас меня… или когда помог тебе с Вельдом, или… — Он знает, — Майк прикрыл глаза, глядя на свечку из-под опущенных светлых ресниц, и игра крошечного язычка пламени вдруг показалась ему самым умиротворительным зрелищем на свете. — А еще он знает, что будет, если к нам придут те, кто узнает, кто он такой. — Но у нас ведь есть шериф, — вдруг выпрямилась Белла. — А у шерифа, — парировал брат, — есть маршалы со звездами о пяти концах на шляпе. Вроде Робертса, который всегда хладнокровно докапывается до правды. Или вроде Гарретта, который стреляет в виновных и невиновных. Или вроде десятков других маршалов, которые отстрелят голову нашему очаровательному стражу закона, если узнают, с кем он пил сидр из одного кувшина и катался в одном седле. Она умолкла, потупив взгляд, а потом шумно вздохнула. — Ты прав, — произнесла она, потирая виски. — Ты прав… я знаю, он не вынес бы, если бы увидел, что мы погибли из-за него. Только вот все-таки… разве мы заслужили видеть его погибшим из-за нас? Разве он не знает, как больно он нам сделает, если добровольно пойдет на смерть? Разве… Майк подвинулся чуть ближе и заглянул ей в глаза, ожидая, пока она обратит внимание; потом печально улыбнулся и ответил: — А как ты думаешь? Она вдруг хмыкнула в ответ — все еще невесело, но уже совсем без той отчаянной и безнадежной горечи, которую брат заметил в ее глазах в самом начале. — Я думаю, — сказала Белла, — что папа сумеет его догнать и поговорить с ним. Что он может даже послушаться его и вернуться назад. А еще — что ты теперь улыбаешься точь-в-точь как он. — Перенял, — фыркнул Майк. — Прости, не буду. — И правда, не надо лучше. А не то в этой грусти можно ненароком утонуть. Она вдруг тихо засмеялась, и Майку захотелось ответить ей чем-нибудь хорошим — пошутить ли о Вороне или о себе самом, или о чем-нибудь еще, сказать ей, что все будет хорошо, и грустноглазый друг обязательно вернется к ним двоим, а дальше жизнь потечет своим чередом снова… Но Белла вдруг замерла, словно прислушиваясь к чему-то, и в ее глаза вернулась странная тревога. — Что с тобой? — позвал ее Майк и, еще не договорив, сам догадался, что тишина, окружавшая их двоих плотным кольцом, вдруг изменилась, задробилась на мелкие кусочки и осыпалась уродливыми осколками на пол. У них на крыльце, за крепкой деревянной дверью, кто-то хрипло переговаривался с кем-то, топтался на ступеньках и чем-то назойливо щелкал. И прежде, чем Майк успел даже подняться со стула и неожиданно для самого себя осознать, что ему совсем не страшно, хотя должно быть, и что он чувствует себя как-то иначе, пришельцы осмелились постучать. «Постучать» — мягкое, ненавязчивое, вежливое слово. Так Ворон приходил по утрам на порог спальни Майка, чтобы спросить, пойдут ли они сегодня в степь выгуливать коней. Так мама касалась двери Беллы, чтобы позвать ее к ужину. Так шериф сделал целых три, а может, и четыре раза — в остальные разы он залетал в дом без стука и раздавал всей семье Голденов смущенные «здравствуйте, привет, добрый вечер, рад вас видеть». И, хотя в голове у Майка и пронеслось слово «постучать», спустя несколько мгновений, уже тогда, когда он стоял в коридоре, ему подумалось, что слово это как нельзя отвратительно подходит ситуации, когда в твой дом среди ночи вламываются двое незнакомцев с кольтами наперевес и направляют их на тебя. Дышать вдруг стало удивительно легко, даже чуть более свободно. С улицы пахнуло снегом и холодом, и этот поток морозной свежести, беспардонно вклинившись в теплый уют домика Голденов, принес с собой странную уверенность. Поэтому Майк, кажется, даже не вздрогнул, когда услышал: — Быстро на улицу, и молча, мать твою, или мы сейчас продырявим здесь всех к чертям! …а фразе, следующей за этим он уже совсем, совсем не был удивлен.