***
В Монреале погода заметно прохладнее, чем в Ванкувере. Но несмотря на это, было очень солнечно. Это немного спасало. Если бы было ещё и пасмурно, можно было окончательно погрязнуть в уныние. В этом городе было неприятно находиться, Джона словно что-то вытесняло отсюда. И было понятно почему. Он всё-таки прилетел сюда на не самое приятное мероприятие в своей жизни — на похороны отца. Идти туда совершенно не хотелось. Как только Джон вышел из самолёта, сразу же захотелось сесть на обратный рейс. Пришлось силком заставить себя выйти из самолёта, а теперь приходится заставлять ехать в родительский дом. Джон чувствовал странную вязкую тяжесть внутри, от которой не отделаться. Сложно было поверить, что придя домой, отца он там не обнаружит. Его отец был человеком, который, казалось, не мог быть слабым, не мог ничем серьёзным заболеть и даже умереть. Головой-то Джон понимает, что мог, как и все люди. Его отец — тоже человек. Вот что удивительно! Обычный человек! При жизни он слабо напоминал человека с чувствами, со своими слабостями и с переживаниями о чём-либо. Была лишь жёсткая выправка, бесконечная занятость и табу на слюнтяйство. И как он позволил себе умереть? Как это он позволил инсульту отнять у него всё? Такая ироничность не спасала от тоски, но немного разбавляла её. Здесь всё так же, как пять лет назад. И от этого ещё более тоскливо. Джон и сам не знал зачем прилетел сюда, если он так сильно этого не хочет. Ведь он отказался в начале, но он всё же здесь. Может быть из уважения или решил, что не должен быть настолько хреновым сыном. Опять он не может понять самого себя. Возникает вопрос, а стоит ли? Он сидел на улице возле кофейни в ожидании кофе и мечтал остаться возле этой кофейни на весь день, а потом уехать в Ванкувер назад, и не видеть похоронной церемонии, не видеть мёртвого отца и живую мать. Здесь было очень одиноко. Ибо в памяти всплывает время, прожитое здесь, когда Джон всегда ощущал себя одиноким. Каждый раз, возвращаясь сюда, Джон ощущал это одиночество кожей. В прошлый раз, когда был здесь с Эмори, и в этот раз тоже. В его уныние вторгся Блейк. Он пришёл с двумя чашками кофе из кофейни и протянул одну Джону со словами: — Такого как ты просил нет. Они сказали, что не готовят кофе с цианистым калием. Поэтому я взял обычный американо. Устроит? — Хоть что-то, — ответил Джон и взял свою чашку. — Жаль, что я не успел познакомиться с твоим отцом, — сказал Беллами и сел рядом с парнем. — А мне нет. — Всё так плохо? — Я бы не хотел, чтобы его грязь коснулась тебя. Поэтому, это более, чем удачный исход. Беллами молчаливо глотнул кофе и лишь о чём-то задумался. Он был слегка ошарашен ответом. — Ты, наверняка, не понимаешь меня, — продолжил Джон, глянув на парня. — Возможно, я выгляжу тварью. А может быть, так оно есть. Но мне пофигу. Единственное на, что не пофиг, так это то, что ты это видишь, что это всё-таки касается тебя, и ты видишь меня в таком неприятном свете. Но я даже не смогу это скрыть. И считаю, что это не нужно. Ты честен со мной, теперь черед за мной. Ты сам этого хотел, считай напросился, а я предупреждал. — Я не осуждаю тебя, Джон. Я не знаю эту часть твоей жизни. Ты мне её так и не открыл. — Потому что не хотел, чтобы ты видел меня таким ужасным. Это нелюбимая моя сторона. Она проявляется только по отношению к ним. Поэтому я надеялся её скрыть. Но она настолько сильная, что даже сейчас я не горюю, как должен это делать нормальный сын. Мне может тоскливо ужасно, есть съедающая грусть, но это как потерять дальнего родственника. — Ты скорбишь. Каждый это делает по-своему, — ответил Беллами. — Если ты любил родителей, тебе было реально плохо. Это повлияло на всю твою жизнь в дальнейшем. По сравнению с тобой я чувствую себя бессердечным. — Самообман. Ты построил мнимую бессердечность сам, чтобы не расчувствоваться и стоять крепко. — Только это почему-то не работало с тобой. Когда мы расстались. — Со мной тебе нет нужды прятать чувства. Это ведь тебе и было страшно? Ты привык, что люди, которых ты любишь, причиняют тебе боль. И ты закрываешься от них. А со мной было по-другому. Джон впервые задумался над тем, что его взаимоотношения с семьёй могли зародить в нём этот ебанутый страх чувствовать себя ненужным. Этот самый страх помешал их отношениям с Беллами. Недоверие и неуверенность, которые исходили из глубокого прошлого. Джон не верил, что его могут полюбить, потому что даже собственные родители не любили его. Но Джон надеялся, что больше эта фобия не вернётся и никогда не помешает ему. Что жизнь ему предоставила болезненный, но очень поучительный урок. И теперь Джон не совершит подобных ошибок, а будет верить Беллами и сможет всецело отдаться его любви. И что он, действительно, навсегда отдалиться от своей прошлой жизни; от своей старой «семьи», воспитание которой мешает ему быть счастливым.***
— Мне страшно, — тихо произнёс Джон, белый как мел, дрожа от нервозности, перед дверью церкви, где уже началась панихида. — Я с тобой, — ответил Беллами и крепко сжал его руку. Это казалось нереальным — пересилить себя и войти внутрь. Джон просто не мог заставить себя это сделать. Как с собой бороться он тоже не знал. — Я не могу, — хрипло выдавил из себя Мёрфи. Его глаза судорожно бегали по двери, а упрямый ком в горле невозможно было сглотнуть. Единственным спасением был Беллами. Джон не знал, как бы он справлялся, если бы того не было сейчас рядом. — Пересилив себя сейчас, сделав этот трудный шаг вперёд, ты избавишь себя от угрызений совести на всю жизнь. Как мы уже выяснили, наши внутренние проблемы мешают нам жить и строить будущее. То, что ты чувствуешь — это боль. Не страх и не тоска, а боль. И она должна быть. Не прячься от неё. В данной ситуации она более чем уместна. И ты не будешь лишнем, ты не будешь один — я буду с тобой. Всегда. Джон не стал размышлять, чтобы не останавливаться, он зашёл внутрь вместе с Беллами. Уже всё началось. Они сели на последние ряды, где собираются знакомые умершего. Мама была где-то на первом ряду, но Джон её не находил взглядом. Первый ряд — ряд для семьи и родственников, был полупустым, но Джон не решался, опоздавши, пойти через весь храм. И он не решался сейчас встреться с матерью лицом к лицу. Он увидел ее только, когда процессия была закончена. По пути до кладбища, она всё-таки заметила сына издалека и лишь задержала на нём взгляд на доли секунд, а после продолжила свой путь. Джон не увидел в этом взгляде каких-либо эмоций, но его нервы стянуло от напряжения. После похорон все пришли на поминальный обед в дом скорбевшей семьи. Джон вместе с Беллами просочился мимо них в гостиную — просторную комнату с большими окнами, через которые проникало много солнечных лучей. Джон сел на диван и пытался перевести дух от произошедшего. Внутри его странно колотило, словно он подхватил какую-то инфекцию и его охватил озноб — так это ощущалось. Но снаружи он выглядел только подавленным, и никаких признаков заболевания. — Ты не пойдешь к остальным? — спросил Беллами. — Нет. Не хочу… не могу. Беллами сел на пол перед ним, и взял его руки в свои. Джон сразу же направил взгляд на него, вырывая себя из размышлений. У него все ещё не проходило чувство нереальности происходящего. Словно он нарисовал себе в воображении Беллами, и разговаривает вроде как с ним, а на самом деле сам с собой. Как бывает у одиноких детей, когда они создают воображаемых друзей и верят, что они настоящие. Благо, у Джона такого в детстве, насколько он помнит, не было. Но сейчас он создал себе воображаемого парня. Что ж, очень удобно. И вроде как не один, и в тоже время не предоставляешь ему никакой опасности, не задалбываешь своими заскоками, и не втягиваешь в неприятности — всем хорошо. Особенно хорошо психотерапевтам — им прибавилась работёнка. Правда, Джон больше склонялся к тому, что это всё-таки настоящий Беллами перед ним. Просто его мозг долго переваривает информацию. Блейк слишком спонтанно вновь объявился в его жизни. Это в общем-то в его духе. Но в этот раз ещё более неожиданно и резко он снова был рядом, как ни в чём не бывало, снова стал родным, и любящим. Джон, с тех самых пор, как в его жизнь вторгся Беллами и завладел ею, вообще не может контролировать происходящее. Он в этой жизни, как носок в стиральной машинке, просто колдыбасится в быстром круговороте, не успевая ничего понять. И с Беллами так всегда, пора бы уже привыкнуть. Но Джону пока ещё трудно быстро адаптироваться к такому скоростному режиму его парня, который очень резок на поворотах. Но по крайней мере, Джон больше не боится, что его снесёт с дороги. Он принял то, что таков темп жизни его парня, так он живёт и к этому Мёрфи теперь готов. Они просто как два разных мира, которые уживаются друг с другом, найдя точки соприкосновения. Беллами давно пустил его в свой мир, а теперь это должен сделать Джон — тогда и произойдёт полное неразрываемое воссоединение. — Помнишь, когда мы делились с тобой сокровенным, показывали свою изнанку друг другу, и ты мне рассказал о катастрофе своей жизни? — начал Джон. — Я тогда слукавил на счёт себя. Раскрыл не то, что следовало. В общем, как и всегда, сыграл нечестно. — Ты хочешь мне что-то рассказать о себе? Можешь сделать это когда посчитаешь нужным. И я ни к чему не принуждаю. — Я не могу больше откладывать честность с тобой на потом. — Тогда не откладывай. Я готов тебя выслушать. — Это сложно. Помоги. Беллами сжал его руки сильнее и наклонился к ним, чтобы поцеловать. Тёплые губы нежно коснулись ладоней. От этого невинного жеста у Джона кровь ударила в голову. После Блейк направил проникновенный теплый взгляд на парня. В этом взгляде было столько тепла, света и любви, что он мог поставить на ноги, и исцелить от любой болезни и от любого горя. — Я буду любить тебя, чтобы там не произошло, — произнёс Беллами. — И я хочу знать тебя. Любым: добрым и злым, благородным и провинившимся, сильным и слабым. Когда любят, не перебирают за какие заслуги, черты характера или поступки — а любят, и принимают всего и сразу. Твои слабости я люблю точно также, как и сильные стороны. От этих слов по телу Джона пробежались невидимые мурашки, глаза заблестели влажностью, а мысли снова пришлось собрать воедино, чтобы иметь возможность соединять буквы в слова, а слова в предложения. — Когда-то мои родители во мне души не чаяли. Если быть точнее, то они обожали себя во мне: когда я говорил то, как говорят они, и когда делал то, чего хотят они. Они заключали меня в строгие рамки своего видения и не позволяли даже вздохнуть так, как хочу этого я. До определённого времени я им это позволял — дети не знают, как противостоять родителям, тем более таким, как мои. Но один случай изменил мою жизнь, и если бы не он, то не уверен, что я бы стал в итоге тем, кто я есть сейчас. Джону было непросто об этом говорить. Теперь он понимал, как сложно было Блейку открыться перед ним, и как ему пришлось переступить через себя ради этого. И сейчас Джон видел внимательный взгляд парня, который готов проникнуться каждым его словом, понять его смысл именно таким, каким передаёт Джон, и пережить это вместе с ним. Мёрфи ещё никогда не видел такого участия у собеседника, и это волшебным образом его подбодрило. Он собрался с мыслями и продолжил: — Когда мне было 13, я сжёг нашу школу. Беллами не дал никаких сильных эмоций, услышав это: ни удивления, ни осуждения, а только то же внимание. И этим Джон был ему очень благодарен — это именно то, что ему сейчас нужно. — Если начать с предыстории, моя подруга молила меня о помощи. Она рассказала мне о том, о чём не могла поговорить ни с кем. Она доверилась только мне. Потому что верила, что я не оставлю её. Её совратил преподаватель. Он заставил её делать грязные вещи, но не спал с ней, по её словам. Он запугал её, заставил раздеться и снял на видео. Она просила помочь ей избавиться от этих материалов. Сказала, что знает, что он прячет их у себя в кабинете. Я был удивлён, что за этим она обратилась ко мне, а не к родителям или в полицию. Но она сказала, что не хочет, чтобы всё это вышло наружу, чтобы полиция видела это видео, чтобы об этом говорили на суде — ей было больно. И я видел, как ей было больно. Она слёзно просила помощи. Я — её единственный друг, и ей не к кому было обратиться с такой просьбой. Сначала я пытался проникнуть в его кабинет, но ничего не выходило. Было бы глупо с его стороны, если бы в его кабинет был открыт лёгкий доступ. В итоге он только заподозрил, что я веду себя странно. Он ничего не делал, но его пристальный взгляд, наведённый прямо на меня, был пугающим. Он меня словно сканировал, а мне приходилось изображать спокойствие, что было нелегко. Я не мог ей помочь, и это меня изнашивало. Я не спал ночами, думая о том, что мне делать, только всё бестолку. И я пришёл к радикальным мерам. Я поджёг его кабинет, и вместе с ним видеоматериалы. Но в итоге сгорело пол школы. Мне было 13. Я не умел решать такие проблемы — слишком серьёзные проблемы для такого возраста. Мои родители узнали, что это моих рук дела. И тогда их благосклонность ко мне исчезла. Они стали жёсткими и холодными, прессовали постоянно, говорили, что им стыдно за то, что я их сын. Поначалу мне было больно. С годами я привык и отдалился. Голос Джона стал подводить его, он дрожал, но зато это было искренне. А Беллами всё ещё крепко держал его руки. — Я понимал, что мне пиздец. Но эта была необходимая жертва ради помощи близкому человеку — человеку в беде. Я бы не смог её оставить, не смог бы жить с прежним спокойствием, если бы не помог. Она надеялась на меня, и мне было не всё равно. Мне пришлось уничтожить взаимоотношения с родителями, но я не жалел об этом. В итоге это изменило меня и мою жизнь: я уехал в Ванкувер и встретил тебя. Ты правильно сказал, что когда в нашей жизни происходит катастрофа, правильный вопрос будет не «за что?», а «для чего?». Для чего ты появился в моей жизни? Для того, чтобы вытянуть меня из холодного мира, из боли, из упрёков, из самоедства, из чувства вины за свою жертву, из чувства собственной безнадёжности. И для того, чтобы втянуть меня в свой мир, более тёплый и уютный, где есть любовь. Я хочу остаться в твоём мире. Я не смогу сюда больше вернуться. Ты же видишь, как здесь плохо, как мне здесь плохо. Скажи, что мне не место здесь, а место с тобой. Дом — там, где ты. И я хочу домой. Очень хочу домой. — Ты будешь дома. Я не отпущу тебя, даю слово, — ответил Беллами и подарил одним взглядом столько уверенности и тепла. Джон не мог оторвать от него расчувствованного взгляда. И ему стало легче, как только он открыл то, что не знал никто — ни Эмори, ни все его близкие друзья, и он сам похоронил эти воспоминания, словно это всё было не с ним. И тут от избавился от груза, он рассказал — и нашёл поддержку. Неужели он подарил такое же облегчение Беллами тогда? Джон заметил, что в комнату вошла его мать и перевёл взгляд на неё. Беллами проследив за траекторией взгляда парня, обернулся и поднялся на ноги. — Соизволил всё-таки явиться? — начала женщина с упрёков. — С чего это вдруг ты решил отложить дела и явиться на похороны отца? Разве это так для тебя важно? — Я здесь, как ты этого и хотела. Что ты хочешь от меня? — Я хочу, чтобы мой сын имел хоть каплю совести и уважения к умершему отцу. Если этого нет, то не стоило являться сюда. Я приняла твой ответ — можешь быть свободен и порхать на все четыре. Прежде всего, Джон не хотел никаких скандалов перед Беллами. Он не хотел, чтобы тот вообще когда-нибудь побывал здесь и увидел, как ужасно здесь обстоят дела. Он хотел отгородить его от этого — не совершить ту же ошибку, что и с Эмори. Но когда Беллами сказал, что летит с ним (он не спрашивал разрешения, он ставил перед фактом), Джон не сказал ни слова против. Он бы и не смог тогда. Присутствие Беллами было слишком долгожданным, чтобы от него отказываться. — Он приехал к своему отцу, и имеет право это сделать, — ответил за него Беллами. — В такой нелёгкий для всех день не стоит выяснять отношения. — А ты вообще кто? — пренебрежительно произнесла женщина. — Я его семья. — Это Я его семья! — Несомненно. И покойный отец тоже. Поэтому Джон здесь. — А ты здесь зачем? И соизволь представиться по-человечески. — Я Белами Блейк, — с уверенным спокойствием отвечал парень, полностью игнорируя раздражительность собеседницы. — Дату и место рождения я, с вашего позволения, опущу. Но самое главное — это то, что я люблю вашего сына. И поэтому я здесь. Я нужен ему сейчас, и только поэтому я здесь. Я не задумываюсь над другими причинами, я здесь не потому, что так правильно, якобы это моя обязанность, и я должен поддержать своего парня. Я не должен. Я здесь именно потому, что нужен. Потому что, когда я потерял близких, мне нужен был кто-то родной рядом. У меня был такой человек — моя сестра, только она и спасла меня, иначе бы я затерялся в этой беспросветной боли. Я знаю эту необходимость быть нужным в трудное время. Людей спасают только люди. По одиночке мы слабы. Это понимает и Джон. Поэтому он здесь. Потому что, среди толпы людей, кто собрался здесь сегодня, вы будете чувствовать себя одиноко. Вам нужен родной человек в трудную минуту. И Джон здесь по той же причине, что и я. Чтобы быть рядом с тем, кого любит. И не потому, что должен, а потому что нужен. Миссис Мёрфи молчаливо застыла, а на глазах её появились слёзы. Джон в этот момент даже открыл рот от изумления. Он видит слёзы своей матери впервые за всю жизнь. Она показала, что она тоже живая и что у неё есть чувства. Женщина подошла к дивану пошатывающейся походкой, словно у неё болит всё тело, и села рядом с сыном. — Я думала ты не приедешь. Почему ты отказался вначале? — Мне было паршиво, — сказал Джон и посмотрел на Беллами, встретив его взгляд. — Я словно лишился чувств. Я лишился себя. И мне всё вокруг было до лампочки. — Теперь это не так? — Теперь нет. — Прости, что ничего не знаю о тебе. За то, что так мало интересовалась. Если ты думаешь, что я не любила твоего отца — то это не так, — сквозь слёзы говорила мама. — Если ты думаешь, что я никогда не любила тебя — я любила и люблю. Я просто никогда не умела это правильно выражать. Потому что я не состоявшаяся мать, и даже жена. Я только сейчас это поняла, когда осталась одна. Джон даже не мог ничего на это ответить. Для него слышать что-то подобное из уст матери не просто удивление, а настоящий шок. Будто бы его мать подменили. Беллами тихо произнёс, что принесёт воды, и удалился из комнаты для того, чтобы оставить их наедине. — Ты больше не с Эмори? — спросила мама. — Она по-прежнему мне важна. Но она не моя девушка. — Ты теперь с ним? — Да. Только не смей сказать и слова против, — угрожающе предупредил парень. — Или больше не увидишь меня. — Я и не хотела, Джон, не хотела, — жалобно произнесла она. — Я не в праве больше… не в праве учить тебя. Я вижу, что ты его любишь. Я не слышала о чём вы говорили, но я видела вас прежде чем зайти в комнату. Я видела, как ты смотришь на него. Этот взгляд расскажет больше, чем любые слова. И я вижу, что он достойный тебе парень. Я даю своё благословение. Джон не мог поверить тому, что слышит. Это точно та женщина, что воспитывала его на протяжении 18-ти лет? — Серьёзно? Чем Эмори была плоха? — Эмори замечательная. Ты умеешь выбирать окружение, Джон. А я нет. Мать в скорости ушла к поминающим. Джон отказался идти с ней. А Беллами явился к нему со стаканом воды. — Что ты сделал? — спросил Джон. — Воды тебе принёс. — Что ты сделал с моей матерью? Как? Как ты это сделал? Она никогда такой не была. Я не вспомню и одного раза, чтобы она плакала, и чтобы говорила о любви. И она никогда не слушала, а только гнула свою политику. В этом они с папой были одинаковы. Много лет она была такой. И тут приезжаешь ты, говоришь с ней пару минут, и она совсем другой человек! Вот, блять, как это?! Объясни. Беллами смотрел на парня улыбающимся взглядом. Джон был таким живым сейчас, и вновь на время стал эмоциональным. — Люди в отчаянии более подвержены изменениям, — ответил Блейк. — И я говорю сейчас не только о ней. — Твоя энергия такая сильная. Ты способен создать мир буквально из ничего. И при этом ты хочешь быть со мной. Ты сумасшедший, наверное! Я раньше не замечал. — Кто-то же должен чинить то, что ты ломаешь, — с улыбкой подметил Беллами. — Как ту полку в гримёрке. — Не правда. Мы вместе её сломали. — Технически, это твоя рука держалась за эту полку, а значит сломал ты. — Но это из-за твоей страстности мы разнесли гримёрку. — Перекидываешь ответственность, Джон? — с игривой серьёзностью спросил Блейк. — В тот вечер ты сказал, что никуда не денешься от меня. — И, как видишь, я здесь.***
За окном погас последний луч заката, и город окутала темнота. Джон сидел у камина и смотрел на огонь. В детстве камин был его любимым местом: здесь было тепло, и Джон любил наблюдать за игрой огня. Любил до тех пор, пока не сжёг своё учебное заведение. Но теперь ему до этого нет никакого дела, и он не испытывает никакой тяжести от воспоминаний, ему наоборот вновь приятно сидеть у камина. Его впервые за долгое время не выворачивает при виде родительского дома. В один миг, как Беллами здесь появился, он изменил отношение Джона к этому месту, изменил всю атмосферу, превратив её каким-то образом в уютную. До понимания Джона никак не могло дойти, как он это сделал. Это всё ещё удивляет. Вот вроде бы и знает Беллами больше года, но не устаёт ему удивляться и восхищаться им. Столько лет Джон не выносил даже мысли об этом доме, а сейчас, он чувствует себя здесь комфортно — не просто терпимо, а комфортно! Столько лет его отношения с родителями усугублялись, с каждым годом становились лишь мрачнее, и не оставляли и надежды хоть на какой-нибудь просвет. Но в дом пришёл Беллами, и мать растаяла, попросила прощения у сына и даже сказала, что любит его. Всё-таки его энергетика создателя сильнее разрушительности Джона. Создавать и строить не легко, но для Блейка это привычная сфера, и он делает это, не замечая каких-либо трудностей. Беллами вновь объявился, и одним только своим присутствием осветил комнату в восприятии Джона. — Октавия хочет с тобой поговорить, ты не против? — спросил Блейк и протянул свой телефон. Джон внутри себя забеспокоился, но снаружи он лишь кивнул и взял телефон парня. Он не ожидал, что девушка захочет с ним говорить. Но нервничал он не из-за страха перед разговором, а из-за того, что вновь услышит её голос, которого так не хватало всё это время. — А я принесу тебе поесть, — продолжил Беллами. — Только не говори опять, что не хочешь. Не станешь есть, я тебя с ложки кормить буду. — Нет, я на самом деле голоден. Спасибо. После чего Беллами удалился на кухню. Он здесь уже обосновался как хозяин дома: свободно передвигался по всему дому и легко в нём ориентировался. Человек, для которого не существует границ. Джон ответил на видеозвонок Октавии. — Джон, привет. Я хотела выразить тебе свои соболезнования. Жаль, что я не могу быть рядом сейчас. Я очень далеко. Но если я нужна тебе, ты можешь только сказать. — Не стоит, Октавия, всё бросать из-за меня — со мной Беллами. Но ты нужна. Увидимся лучше в Ванкувере, когда ты сможешь прилететь. — Вы с Беллами всё решили? — Да. Ты на меня не злишься за то, что я бросил его? — Разрыв отношений — это вина обоих, а не только твоя. А я и подавно здесь третья лишняя. Я злилась на вас обоих за то, что вы такие придурки, но вы вроде исправляетесь. — Из-за всех сил пытаемся, — ответил Джон, попытавшись улыбнуться. — Прости меня за то, что подвёл. Я помню наш разговор на кухне, когда ты сказала о том, что рада, что я у него есть. А я отказался от семьи. Близкие так не поступают. Я могу ещё считать тебя родным человеком? — Джон, — с некоторым удивлением и лёгкой строгостью произнесла девушка. — Я каждый раз бросаю своих близких. Я уезжаю по своим делам, оставляя брата и своего парня. Я не уезжаю навсегда, но всё равно чувствую, что я их бросаю. Потому, что долгое время я не буду знать в какой момент они смеются; в какой грустят; где гуляют и что видят; что чувствуют в тот или иной момент. Я не проживаю эти моменты с ними. Я где-то далеко, занята своим делом и знаю о их жизни лишь по рассказам из скайпа. Но я по-другому не могу. Я чувствую себя нужнее здесь, и потому разрываюсь. Я, конечно, могла бы остаться в Ванкувере и быть со своими близкими, но я буду чувствовать себя нереализованной. И я не могу спокойно жить, зная, что кому-то нужна моя помощь, а я просто наслаждаюсь жизнью. Мне повезло иметь таких понимающих близких людей. У меня лучшие брат и парень, а теперь у меня ещё есть ты. Знаешь, как приятно, когда число понимающих близких возрастает? Меньше чувствуешь себя сумасшедшей. — Ты не сумасшедшая. Ты удивительная. — Эти два определения находятся на тесной границе, — ответила девушка и тут же развернула тему на него. — Пообещай мне только одно. Не выпендривайся больше и не упускай своё счастье, ибо оно очень дорогого стоит. Если мой брат делает тебя счастливым, не вздумай отпускать его. Ты можешь уйти от него только в том случае, если ты этого действительно захочешь. А если любишь, будь добр быть рядом. Это всё, что ему от тебя нужно. Разве это не прекрасно? Когда всё, что от тебя требуют, это быть рядом? — Я обещаю не выпендриваться, Октавия, обещаю. — Помнишь, ты говорил, что не понимаешь почему он к тебе так сразу потянулся? Теперь-то ты это понял? — Если честно, нет. Это до сих пор непостижимо моему пониманию. — Ты как правильное дополнение к нему. Ты восполняешь то, чего нет в нём, и тоже самое он в тебе. Вы можете быть такими разными, и всё равно похожими друг на друга. А такие взаимоотношения могут быть очень крепкими. И ещё, он тебя правда любит. И это не изменится. Что бы кто не говорил, ты можешь быть в нём уверен. Потому что для нас с Беллами семья — это не просто громкое слово. Мы знаем ценность любви. И пусть пройдёт хоть сто лет, можешь не сомневаться в том, что любит он тебя или нет. Вообще никогда не задавайся этим вопросом. — Спасибо тебе, О. Я невыносимо скучал по тебе, — ответил Джон. Его сердце наполнилось теплотой до краёв. Мысленно он крепко обнял девушку. Он чувствовал такое облегчение, от того, что она простила его. Потому что она важна. Она родной человек Блейка, а значит и его. И любил он её, как родную сестру. Пусть у него и не было родных братьев или сестёр, но сейчас он почувствовал ощущение родства с ней. По-другому это назвать нельзя. Как только разговор был закончен, Джон двинулся на кухню к Блейку. Его нет несколько минут рядом, а уже начинается ломка. Всё это из-за долгового расставания, теперь невозможно насытиться. Перед тем как войти на кухню, он увидел, что его мама о чём-то разговаривала с Беллами. Когда Джон вошёл в комнату, она пожелала им доброй ночи и крепко обняла сына, поцеловав его в висок. Она выглядела очень измученной и подавленной. Сон ей был сейчас необходим. — О чём вы с ней говорили? — спросил Джон, когда мама ушла в свою спальню. — У нас одна общая тема — ты. — И что она сказала? — Чтобы я всегда был рядом с тобой и сделал тебя счастливым. — Это она так сказала? — Да. И я дал ей слово, которое собираюсь сдержать. А что сказала тебе Октавия? — Примерно то же самое. — Женщины всегда беспокоятся, что мы без них не разберёмся, — отшутился Беллами. — Но без их заботы нам действительно было бы плохо.***
Джон валялся в постели и представить не мог, как можно сейчас уснуть после настолько насыщенного эмоциями дня. Таких дней у него давно не было. Пока Беллами был в душе, Джон смотрел на снимок в фотокамере. В голове пронеслись воспоминания, как он ночами просматривал свои фото, сортировал их и редактировал. Как он видел в этом творчестве свою жизнь, и как восхищался ею. Теперь он держит камеру в руках, но прежних чувств она не вызывает. Это лишь бездушная техника, как и его смартфон, например. Неужели любовь к фотографированию больше не вернётся? Или ему нужно дать время прийти в себя. Блейк вышел из душа и лёг рядом с парнем. Джон отложил камеру на тумбочку и всё внимание переключил на него. Снова находиться в одной постели с Беллами — было чем-то нереальным, и вызывало столько наслаждающихся восхитительных чувств. Джон снова чувствует в себе много нового, что и описать нельзя. Кажется, что все языки мира слишком скудны, чтобы описать и половину всех чувств, что испытывает Джон рядом с Беллами. — Что с тобой происходило? — начал Джон. — Ко мне приходила Эхо. И она была так разбита, и напугана. — Зачем к тебе приходила Эхо? — Она хотела, чтобы я спас тебя. Но вышло всё наоборот. Ты меня спас. В который раз. — Скажи, Эхо как-то замешана в нашем расставании? — неожиданно для Мёрфи, спросил Беллами. Джон бы не хотел об этом рассказывать, но и лгать он теперь тоже не хотел. Точно не Блейку. Их отношения, достигнутые через боль, вытерпевшие столько, достойны большего. — Я боюсь, что ты будешь злиться, если я расскажу тебе об этом. Вина всё равно, по большей части, моя. — Я обещаю, что не буду злиться, — уверенно заявил Беллами. — Разрыв с тобой был условием, чтобы она не засадила брата Эмори. Я знаю, что я сделал неправильный выбор. Я не должен был поступить так, должен был послушать тебя. — Ты сделал тоже самое, как тогда, когда сжёг школу. Ты переступил через себя и сделал то, что должен был, несмотря на боль. И это благородно, Джон. — Но ты бы не сделал такой выбор, верно? Ты бы так со мной не поступил… — Бывают ситуации, когда нет правильного выхода, а есть варианты, и каждый из них требует определённой жертвы. — И ты нормально воспринимаешь то, что я принёс в жертву тебя? Звучит ужасно, но выглядит это так. — Главное понять, что тебе дала твоя жертва. Эмори сейчас счастлива; её брат на свободе; мы с тобой вместе, и мы начали всё заново, ещё больше осознав, как мы важны друг другу. Когда итог таков, то как можно считать жертву напрасной? Прости себя за это, как я простил. Иначе это будет мешать тебе строить будущее. Я знаю о чём говорю. Джон вымученно улыбнулся. Первая улыбка, которую он произвёл за долгое время. Возможно, ему становиться лучше. Но его сердце всё ещё являлось заложником тяжёлых оков. — Тебе нужно поспать. Сегодня был трудный день. Да и ночью в самолёте ты почти не спал, — с заботой сказал Блейк. — Не могу позволить себе уснуть. Вдруг я проснусь, а тебе нет, и окажется, что и не было. Всё что сегодня произошло больше похоже на сон, чем на реальность. Даже ты. Я боюсь, что ты лишь плод моего воображения. Это ощущение такое сильное временами, что мне реально страшно. Может ты меня трахнешь? — Значит, только мой член может доказать тебе, что я настоящий? — усмехнулся Беллами. — Мне хочется, чтобы ты был как можно ближе ко мне. Я не знаю, как можно быть ещё ближе. — Я, конечно, очень соскучился по тебе, но впечатления после похорон твоего отца меня не особо заводят. — Тебе помочь о них забыть? — игриво спросил Джон и прильнул к его губам. Джон со всей страстью отдался в поцелуй. Он был для него как разряд тока в сердце для коматозного. Или как глоток воздуха для тонущего. Когда его поцеловал Беллами возле фонаря, шок перебил любые другие чувства, а теперь можно было насладиться вкусом любимых губ сполна. Джон сел на парня сверху, прижимаясь к нему своим телом. Руками он обвил голый торс парня, собирая тепло его тела и эту приятную гладкость кожи. Джон почти и забыл каково это прикасаться к нему. Сейчас это даже не просто желание. Невыносимая нужда заставляет вцепиться в парня всеми руками и ногами; целовать его губы, шею и плечи; сходить с ума от каждого прикосновения и вообще от возможности к нему прикасаться. Беллами сразу же ответил взаимностью. Он перехватил парня обеими руками и уложил на кровать, накрывая его тело своим, попутно снимая с него остатки одежды. Его ласки совмещали в себе две несовместимости: нежность и буйную жгучую страсть. Блейк очень скучал. Это чувствовалось. Об этом говорило каждое его прикосновение и то, как он был готов растерзать тело Джона своей нежностью. Джона совершенно не волновало, что это может быть аморально. Сегодня похоронили его отца, в этом доме спит его мать, которая находится сейчас в трауре, а Джон в этот момент отлично трахается, и ему до безумия хорошо. Сейчас для него вообще ничего неважно. Важен только Беллами, и то, что он наконец-то рядом. Джон даже не относится к этому как к сексу, а как к чему-то более возвышенному: как к тому, где любовь и духовная откровенная близость на первом месте, а потом уже страсть и удовольствие. Конечно, он получает невозможное количество физического удовольствия от процесса, но то, что он чувствует внутри не сравниться ни с чем. Он чувствует долгожданное уединение с тем, кого любит до одури. Чувства к Беллами он никогда не мог контролировать и никогда не сможет — но этого и не нужно теперь. Джон больше не хочет ничего контролировать, он будет просто верить и слепо идти за своими чувствами, как Беллами его и просил на мосту. Как жаль, что через столько боли пришлось пройти, чтобы наконец прийти к этому осознанию. Но теперь оно ещё более ценно, а его отношения с Беллами стали самым важным в жизни парня, ничего важнее нет. Беллами был нужен всегда, но теперь он был частью Джона, и даже заполонил большую его часть собой. В доме царила тишина, которую Джону было не жаль заполнять своими громкими стонами. Он за столько времени впервые был счастлив на сто процентов, он получал истинное удовольствие. Ничего этого не омрачало и на малую долю. За всю жизнь у Джона таких моментов было столько, что можно было на пальцах пересчитать. Даже когда появился Блейк, он вместе с любовью принёс много волнений и страха. А теперь Джон не боится. Он принимает в себя Беллами во всех смыслах. — Ты же помнишь, что спальня твоей матери не особо далеко? — прошептал на ухо Беллами в ответ на громкие стоны парня. — Похуй, — выдавил из себя Джон, тяжело дыша и вбирая в себя воздух, захватывая вместе с ним запах с шеи Беллами. И в этом слове описано всё отношение Джона ко всему вокруг. Похуй на всё, что за пределами этой кровати. Его вновь переполняют чувства как в первый раз, как каждый раз с Беллами. Джон так сильно скучал, будто бы их расставание длилось года. Поэтому он так крепко вцепился в тело парня, и прижимал его к себе, обив его бёдра ногами. Он заключил его в такие объятия, с которых не вырваться. Но Блейк и не пытался вырываться, а наоборот, он размашисто влетал в Джона и доводил того до оргазма.***
После бессонной, но страстной ночи усталость на утро дала о себе знать и просыпаться совершенно не хотелось. Но в полудрёме Джон понял, что что-то не так. Он открыл глаза, и он был один. В одну секунду по телу побежали мурашки. Выглядит всё так, как он себе воображал в страшных догадках: как он просыпается в одиночестве, а Беллами нет. Беллами — это сон, вымышленный парень, злая усмешка судьбы. И всё это время его не было рядом. Просто Джон так сильно не хотел быть один; не хотел один ехать на похороны отца; хотел, чтобы с ним был Он — вот и придумал себе это всё. Джон поднялся с кровати и почувствовал боль во всём теле. Это слегка успокаивало его — хоть какой-то намёк на то, что Беллами всё-таки был с ним этой ночью. Или же он настолько сошёл с ума, что всё это с собой делал сам. Он стал судорожно искать вещи своего парня. В этой комнате должно быть хоть что-то из его вещей. Хоть что-нибудь, что докажет, что Блейк здесь. Джон чувствовал, как сходит с ума, или уже сошёл — и это было так страшно. Его начала охватывать внутренняя паника, а она не знала, что такое границы здравомыслия. В таком состоянии нельзя что-то правильно анализировать. И Джон заставил себя успокоиться. Приложил все усилия и взял волю в кулак. Он успокоил себя тем, что даже если Беллами окажется лишь иллюзией, то Джон вернётся к реальному Беллами и сделает всё возможное и невозможное, чтобы вернуть его. Потому, что после того, что он почувствовал вчера, он понял, что это не просто желание — быть с Беллами, а необходимость. Адекватная полноценная жизнь без него невозможна. И это та любовь, за которую стоит бороться, даже с самим собой. «Если ты чувствуешь к кому-то настоящую любовь, то сделай невозможное, расшибись о стену, переступи через себя сотни раз, но сбереги её.» Джон оделся и вышел в гостиную. Он замер от увиденного, ещё будучи на лестнице. В доме было много людей: мед работники и полиция. Джон совершенно не мог понять, что происходит, а страх сковал всё его тело, не позволяя двинуться с места. Только когда он увидел Беллами, он смог выдохнуть с небольшим облегчением. По крайней мере, тот был настоящий, и с ним всё в порядке. Но всё ещё стоял вопрос о том, что здесь происходит. Беллами, заметив парня, сразу же подошёл к нему. Его взгляд был наполнен тревогой, и Джон занервничал ещё сильнее. — Что здесь происходит? — Джон, — начал Беллами и обнял его за плечи, притянув к себе. Было видно, что он взволнован и ему сложно говорить. Санитары вынесли тело, накрытое белой простынёй. Джон видел это через плечо Блейка, и его тело передёрнуло как в нервном тике. Беллами прижал его как можно сильнее, почувствовав это, и то, что парню становится тяжелее устоять на ногах. — Это был её выбор. Она этого захотела сама. — Что? — спросил Джон, не слыша собственного голоса. — Там твоя мама, Джон. — Нет, нет, нет, нет, — начал шептать Мёрфи, не веря в происходящее. Стоять он уже действительно не мог, если бы Беллами его сейчас не держал, беря вес его тела на себя, он бы свалился на пол от бессилия. Реакция была не запоздалой, как у него бывает обычно. Его сердце разрывало от боли, а из груди вырывался крик, на который совершенно не было сил, и он застрял в горле. Этот крик иглами пронзал горло и грудную клетку. Джон буквально вчера обрёл мать — ту, о которой всегда мечтал, которая заботится о нём и вообще способна на чувства. Но такая мать оказалась слишком слаба, и Джон потерял её. Выдержать очередную потерю, одну за другой, и не свалиться в пропасть уже казалось невозможным. Если бы Беллами его не держал, так бы и случилось. Джону даже страшно представить, если бы его не было. Но Беллами есть. И он — не сон, не иллюзия, не фантазия.***
Джон успел только подумать о том, что всё у него будет теперь по-человечески. Что он будет нормально общаться с мамой, что будет приезжать к ней по возможности вместе с Беллами и всё будет так, как он давно хотел. Но мечты в который раз разбились о жестокую реальность. Мать попрощалась с сыном на кухне, попросила Беллами оберегать его, и ушла спать, предварительно наглотавшись таблеток. Джону до сих пор было сложно поверить, что она на такое способна. Его мать — это сильная стойкая женщина, которая не позволяла себе и на минуту быть слабой. Но что-то её сломало: смерть мужа или осознание того, что она одинока. Ему было непросто оправиться после их потери, хотя раньше он думал это будет не так сложно, что он слишком отвык от них. И если смерть отца была для него эмоционально ещё как-то сносной, то потеря мамы, которая показала свою другую сторону, перед тем как уйти на покой, была в разы тяжелее. И вот уже прошёл месяц, а отпустить боль насовсем не удаётся — стало легче, конечно, но всё же. Джону очень помогало то, что Беллами был всегда рядом. Парень даже не ходил гулять с друзьями без него, а Джон не мог выходить каждый день, и тогда Блейк сидел с ним дома. Они смотрели фильм, готовили вместе ужин или занимались сексом — иногда могли совмещать чуть ли не всё сразу. И Джон, зная какой его парень не усидчивый, и как для него необходимо общение в шумной большой компании, иногда гнал его прогуляться с друзьями и отдохнуть от своего общества. Беллами категорично отказывался. Он говорил, что не хочет сейчас быть без него, и что за четыре месяца разлуки он уже «наотдыхался» без него. Это так умиляло. Джон в такие моменты сразу же таял и притягивал парня для поцелуя. Переносить трудности вместе с Беллами намного проще. Без него Джон бы точно не справился. Каждую ночь, засыпая рядом с Блейком, он слёзно благодарил Вселенную, что у него есть этот человек. И теперь Джон понимал ценность семьи лучше, чем когда-либо. Самый важный для него человек — это Беллами. А потом идут Монти с Джаспером, Октавия, Эмори, Джексон и даже Финн. С последним он больше не виделся, и не знал, стоит ли ещё видеться. Но он помнил то, что тот для него сделал. Он помнил его поддержку, и то, что он пришёл к Беллами и нашёл слова. Скорее всего, это и стало толчком к тому, чтобы Блейк сделал шаг навстречу Джону, несмотря на то что Джон делал сто шагов назад. Возможно, благодаря именно Финну, Беллами сейчас с ним. А казалось бы, он был просто пареньком, который не вмешивался в жизнь Джона, и не пытался ему навязать правильность и мораль. Майское яркое солнце пробивалось сквозь ветви деревьев Магнолии, его лучи полосами падали на широкие плечи парня и на копну вьющихся чёрных волос. Парни сидели на лавочке недалеко от кафе, и ели мороженное с орехом макадамия и кленовый сиропом — погода позволяла. Джон не мог налюбоваться тем, как Беллами выглядит под солнечными лучами. При каждом его движении полосы солнца перемещались по его волосам, и даже падали на лицо, задевая и подсвечивая ресницы. Джон даже почувствовал приятнейшую ностальгию о том, когда он ловил такие кадры, и, созерцая Блейка, сразу тянулся за камерой. Но он уже не фотографирует. С тех самых пор, как разбил своё камеру, он больше не сделал ни одного снимка, если не считать того, что Беллами сделал его руками. Сейчас у него был новый фотоаппарат, но он его оставляет дома. Но теперь Беллами начал брать его с собой вместо Джона. Он всё ещё верил в то, что к Джону вернётся его прежняя страсть, и он будет снова жить с тем же интересом, создавая прекрасные работы. Беллами очень хотел, чтобы Джон занимался своим прежним хобби. Потому что тогда бы он смог жить полноценной жизнью, наполненной страстью. Ведь реализация в каком-то деле очень важна для счастливой жизни, а Беллами хотел именно этого для своего парня. Как только подул несильный ветерок, лепестки Магнолии посыпались прямо на них. Джон замер, смотря на эту простую, но восхитительную картину перед собой. Розовые лепестки осыпали плечи Беллами и запутались в его волосах. Такой нежный приятный цвет отлично сочетался с чёрной смолью его волос, а беспорядок на голове очень подходил к его лицу. Беллами не спешил смахивать с себя лепестки и сидел без движения, заметив взгляд своего парня. Он прекрасно знал этот взгляд, и уже ждал от него каких-то действий с лёгкой улыбкой. — Где камера? — спросил Джон. — У меня в рюкзаке. Джон взял его рюкзак, который лежал рядом с ними на скамейке, и достал фотоаппарат. Невероятно приятное чувство — держать камеру в руках. Джон быстро разобрался с настройками, установив которые ему нужны, как будто и не расставался со своим любимым делом. Он делал один кадр за другим, ловя солнечные лучи под правильным ракурсом, и крутясь вокруг Блейка. В глазах Беллами отражались краски весны, и это придавало снимкам столько красочности и живости, столько романтичности и изящества образу. Сильной личности Блейка со своей создающей тёплой энергией это очень шло. Он, как и всегда, выглядел непринуждённо. Он умел получаться на фотографиях. Не так, как это делает основная масса людей, не связанная с профессиональным позированием перед камерой, которая выглядит скомкано и напряжённо на фотографиях. Беллами был актёром — это было его преимуществом. Джон вообще не знал, с чем Блейк может не справится. Он во всём был хорош. Джон снова смотрел на любимого через объектив, и в его сердце разжёгся огонь. Он не мог остановиться, фотографировал и фотографировал, и все кадры казались идеальными, гармоничными, наполненными светом и красотой. В нём снова проснулся прежний интерес. Огонёк разгорелся в пожар. И чувства совсем не мешали ему фотографировать, он делал это так же профессионально, и был погружён в работу. Его сердце ожило окончательно, и забилось совсем по-другому. Теперь он точно уверен, что прежний Джон сгорел, тем самым уступил дорогу новому Джону. Новый Джон для нового Беллами. Они прошли все препятствия, отпустили тяжесть прошлого и дали их отношениям дорогу в светлое будущее, где нет места боли и страхам. И они никогда не были счастливее, чем сейчас.