Почему не падает небо

      Иней залепил ресницы, плотно укутав их своей колючей пушниной, и тем самым мешал взору, хотя глазам однообразно представали лишь сплошные белые плащи, в которые завернулся промерзший хребет. На вершине ветер усилился, закаленным холодом пронзая кожу, и Ньют подтянул шарф, укрывая половину лица. Он взглянул на Тину, которая шагала уже не так бодро, опасно пошатываясь при подъемах, и подумал о необходимости поскорее найти благоприятное место для ночлега.       Темнело. Солнце, едва коснувшись робкими лучами девственно чистого сияющего небосвода, очень быстро опустилось к горизонту, на прощание очерчивая дымчатым светом контуры резных хребтов. Пронзительно лазурные тени от них расстелились по снежным полотнам, сгущаясь с каждой минутой; когда холод начал неистово впиваться в тело даже сквозь толстые слои одежд, Ньют понял, что время действия отогревающего зелья истекло и остановился на мгновение, чтобы достать из кармана пузырек. Тот легко соскользнул с его непослушных пальцев, и одновременно с ним Тина, неудачно споткнувшись, повалилась в снег, но тут же встала на ватных ногах, чтобы продолжить путь. Силы ее постепенно покидали, однако она, не смея расслабляться, упрямо обгоняла Ньюта на несколько метров вперед, огибая взглядом вид, что панорамной лентой открывался с вершины.       Застывшие фьорды расползлись в объятиях кривых извилин горных пород, что простирались заостренными макушками к такому же онемевшему небу, которое тоже будто бы покрылось прозрачным слоем беспробудного льда. У берегов чернела оголенная земля — Тина знала, что на спуске, совсем рядом со снежными покровами, ластился зеленоватый мох и даже цвели мелкие робкие цветки. Но здесь — здесь, на высоте несколько сотен футов над ними, покровительствовала вечная мерзлая синь, зима, упорно выбивающая остатки тепла из утомленных тел путников.       Тина упала вновь, окунувшись в снег, и на этот раз она с ужасом поняла, что сил на то, чтобы подняться, у нее уже не осталось, хотя холод пробрал ее до озноба, заставляя отскочить. Быстро закинув пузырек с зельем в нагрудный карман куртки, Ньют тут же поспешил к ней и, согнувшись, с легкостью подхватил ее на руки, точно она была пушинкой.       — Н… Ньют, опус-сти меня, — почти в отчаянии пробормотала она дребезжащим голосом, почувствовав внезапно загоревшееся желание в бессилии размякнуть в его сильных руках. — Я и сама могу идти…       — Не разговаривай, — скомандовал Ньют, видимо, не удостоив вниманием значение сказанного. — А то застудишь горло.       Тина хотела было возразить, тихо прицокнув языком, но глаза Ньюта, выглядывающие из-за шарфа, выражали непоколебимую решимость, и она лишь смиренно вжалась в его грудь, упорно борясь с подступившей к отяжелевшим векам грузной сонливостью, что отовсюду сеял холод.       — Возьми зелье в кармане, — сказал Ньют.       — М-мн… Кхм, мне не холод-дно, — промолвила Тина, старательно выдерживая твердый тон голоса. Поймав его внимательный взгляд, она тут же добавила: — Зелье еще действует.       — Ты дрожишь, — недоверие сквозило в его ясных глазах под белесыми от инея бровями.       — Я н-не…       — Тина, — Ньют вздохнул. — Без движения ты сейчас совсем окоченеешь. Выпей зелье, пожалуйста.       Сопротивляться мягкой, но непоколебимой настойчивости Ньюта было бесполезно, и Тине ничего не оставалось, кроме как с деланно насупившимся лицом полезть к нему в карман на куртке и сжать в руках теплый пузырек.       — Это что, последний? — Она недоуменно скосилась на Ньюта, поняв, что обычно набитый отмеренными необходимыми порциями карман теперь был совершенно пуст.       Ньют мельком бросил на нее взгляд.       — Нет, конечно.       Настала очередь Тины буравить его подозрительным взглядом, но она зажмурилась, когда очередной порыв ледяного ветра настиг их, заставив Ньюта сбавить шаг.       — Тебе помочь открыть? — В хриплом голосе — нетерпение вперемешку с беспокойством. Он не любил, когда Тина упрямилась в вопросах, где то было совершенно, по его мнению, неуместно, но она, не мешкая, откупорила зелье, сделала крошечный глоток и тут же почувствовала, как парное тепло приятно расползлось по всему застывшему телу, напрочь укрепив желание забыться сном до самого утра. Но Тина упорно не поддавалась ему, помня, что ее покачивает не в колыбели, а на руках Ньюта, который тоже устал и наверняка изрядно промерз, хоть он никак не выдавал этого за силой и бодростью тела и духа.       Вскоре Ньют остановился, наконец спустившись к ложбине, где не буйствовали ветры и было тихо.       — Вот это место, — выдохнул он расслабленно. — Остановимся здесь.       Вместо ответа Тина проворно соскользнула с его рук на ноги и, требовательно всучив ему в руку пузырек с оставшимся зельем, выхватила волшебную палочку, чтобы наложить защитное заклинание на спокойный гладкий участок, который должен был послужить им для ночлега. Ньют нахмурился, отметив, что количество зелья в склянке практически не изменилось — Тина отпила всего пару жалких капель, которых ей хватило бы всего лишь на несколько минут.       — Сальвио гексиа, — негромко раздавался ее голос, и по взмаху палочки прозрачная пелена смыкалась над их головами подобно колпаку, который ограждал их от непрошенных гостей. Ньют, все же решив не выказывать Тине своего недовольства, засунул пузырек в карман и принялся заниматься палаткой, которая благодаря заклинанию незримого расширения представляла собой внутри просторную миловидную квартирку со всем необходимым.       Мрак загустел до глубокого индиго, затянув благородные плечи гор в непроглядную полярную ночь, но теперь это не имело никакого значения, потому что внутри палатки уютно горели керосиновые лампы и только волшебный огонь в банке, на котором варился ароматный суп, пламенел ярко-синим в средоточии теплых домашних оттенков, которым бы Тина дала одно определение: Ньют. Цвет Ньюта включал в себя целую палитру оттенков — сушеных трав, пергамента, веснушек, старой холщовой рубашки с наскоро закатанными рукавами и свежего какао, за который он с лучистой улыбкой поблагодарит, но к которому не притронется, напрочь позабыв, когда погрузится с головой в работу. Да, пожалуй, вот какого цвета все же были его глаза — ни янтарного, ни зеленого, ни орехового, а именно ньютовского, в которых весь он сам, с теплом солнца веснушек и сердца, которое любит так невозможно искренне, так оглушающе нежно, что Тина порой слепнет, попадая под самую щедрую порцию согревающих до костей лучей.       Зелье и впрямь было бесполезно рядом с ним по этой части.       Ньют вдруг скользнул к выходу из палатки, оторвавшись от своей рукописи.       — Ты что?! — вспылила Тина, подхватив его за плечо. — В одной рубашке? С ума сошел?       — Решил проверить, — заглянув-таки в щель, Ньют с улыбкой приблизился к Тине и обмотал ее своим полосатым шарфом. Она тихо засмеялась, ткнувшись головой ему в грудь, и обняла его.       — Значит, не дождавшись утра, вздумал поохотиться за драконом на ночь глядя? — с нежной усмешкой произнесла она.       — Нет, я просто хотел, чтобы ты взглянула на кое-что.       Тина оторвалась от него, чтобы посмотреть ему в глаза, и хитро прищурилась, сморщив нос.       — Там северное сияние, — пояснил Ньют. — Легко объяснимое учеными-не-магами природное явление, которое совершенно необыкновенно по своей сути.       Он улыбнулся шире, заметив, как возбужденно засветились глаза у Тины.       — А мне ты объяснишь? — с благоговением прошептала она.       — И на показательном примере, — живо отозвался Ньют, натягивая колючий свитер с горлом. Быстро одевшись, они вылезли наружу, и Тина не сдержала тихого вскрика, который тут же рассеялся в снежном безмолвии вместе с облачком прозрачного пара.       Над их головами пульсировал, точно подхваченный вихрем, занавес из зеленоватого света, полосой растянувшись по темному полотну неба, на котором робко серебрились звезды. Его мягкий свет изящно плясал, невозможный, словно то был след магии, оставленный палочкой, словно кто-то грозился вспороть небосвод, чтобы серебро посыпалось ему в карманы мантии, но нет — молчаливые звезды оставались на своих местах, подмигивая под горящим зеленью шлейфом. Было светло, как в летние сумерки в Дорсете, хотя холодная ночь уже изрядно щипала глаза, призывая ко сну; но Тина широко распахивала их, упорно стремясь пропустить через них да внутрь это чудо, которое на языке Ньюта приобретало куда более ясные и понятные очертания.       Тина честно старалась вникнуть в каждое его слово и даже бросала какие-то невнятные междометия в качестве ответной реакции — потому что, Мерлин, он так старается, а она не может даже понять, что из себя представляет солнечный ветер, о котором он только что подробно рассказал, — но тишина созерцания, в которую устремлялся разум, позволила ей беспомощно раствориться в атмосфере под небом, которое светилось так, словно феи собрались здесь со всего света, чтобы устроить полуночный карнавал, который отдавался далеким шелестом их тонких прозрачных крыльев.       Ньют замолк, вглядываясь в северное сияние, и Тина, неожиданно оглушенная тишиной, машинально повернулась к нему: его глаза горели небесным пламенем, который отражался в них, нырял в зрачок и окрашивал радужку зеленью травы, подминавшейся под босыми ногами, казалось, где-то в совершенно ином измерении, потому что здесь властвовали только толстослойный снег и непреодолимый холод. Но глаза его искрились ярче звезд и теплее солнца, которое ненадолго высовывалось из-за горизонта, как бы нехотя выполняя свои обязанности; Тине, в общем-то, не было до него дела, потому что рядом с ней был человек, сотканный весь из цвета Ньют, а это были исключительно теплые оттенки, что грели даже в самую непроглядную зиму.       Он посмотрел на нее, и их взгляды плотно сплелись, как прядильные нити под пляской спиц, сцеплявшей их петлями. Тина улыбнулась в шарф, который хранил сладостный аромат Ньюта.       — Видишь, там немного виднеется фиолетовый у кромки, — он вытянул руку. — Фиолетовый излучают молекулы азота, тогда как кислород отвечает за зеленый.       А Ньют отвечает за тепло и рыжеватость веснушек, которые готовы соскочить с кожи прямо ей в ладонь, которой она ластится к его щеке перед сном, прижимаясь к нему всем своим телом, завернутым также и в его свитер поверх ее собственного — он вечно пышет жаром, тогда как Тина поджимает ледяные ступни к его ногам, заставляя его вздрогнуть.       — У тебя плохое кровообращение, — задумчиво констатирует Ньют, перебирая в голове возможные пути решения этой проблемы. Тина хлещет отогревающее зелье один пузырек за другим, пока не остается ничего, и тогда Ньют делится с ней своим, так и не признав, что он еще в самом начале тайком подложил ей почти все свои пузырьки. А она и не заметила, лишь заподозрив неладное, когда сжала в руке его последнюю из оставшихся порций.       Ньют излучает теплый цвет и отвечает за то, чтобы Тина не мерзла ни единой клеткой, а Тина в самом деле удивляется, почему, хотя он и так ей предельно ясно все объясняет.       — Да… — Она не сразу оторвалась от Ньюта, чтобы снова вспорхнуть взглядом к светящейся тесьме. Ньют внимательно наблюдал за ней, угадывая за промедлением ответа и ее севшим голосом что-то сокрытое.       — Тина.       — М-м? — У нее глаза немного стеклом — то ли она из последних сил противилась сонливости, то ли влага стыла в них от морозного воздуха; она чуть щурилась и часто моргала, а ресницы уже поседели от инея.       — О чем ты думаешь? — Ньют приблизился к Тине, наблюдая за игрой зеленого света на клочке ее лица, выглядывавшего из-под шарфа.       — Я… Я думаю, — она выдала неловкий смешок, — думаю о том, что это… это удивительно.— И она снова устремила взгляд на сияние. Ньют кивнул.       — Честно говоря, и впрямь странно осознавать, что это всего лишь электрический заряд…       — Да нет, я имела в виду… — Тина осеклась, взглянув на него — Ньют слушал ее очень внимательно. — Удивительно даже не это.       — А что именно?       Тина вздохнула.       — Знаешь, — тихо проговорила она, — когда я была маленькой, я всегда задавалась вопросом… Почему не падает небо. — Она мягко улыбнулась. — Мы с папой любили смотреть на звезды перед сном, и всякий раз я думала, что вот еще немного, еще чуть-чуть, и этот небосвод обрушится на наши головы, задавит нас своей тяжестью, а мы… Мы ничего не сможем сделать.       Но папа как-то успокоил меня. Он сказал, что небо держат звезды. Они как бы… что-то вроде булавок, понимаешь, — Тина смущенно усмехнулась, а Ньют улыбнулся ей так ласково, как умел улыбаться только он. — Папа сказал мне, что звезды всегда остаются на небе, несмотря на то, что по нему постоянно куролесит солнце, которое их прячет, и луна, которая затмевает их собой…       — В новолуние ты можешь ее и не увидеть, — говорил он, — но звезды будут всегда. Тебе нечего бояться, Тинни. Свет всегда с тобой, даже когда темно.       На пару секунд Тина прикрыла веки, темнота под которыми тоже подсвечивалась зеленым сиянием.       — Когда родители умерли, — ровным тоном продолжала она, — я решила, что все это ошибка. Их больше не было рядом, а эти звезды будто враз померкли, соскочили, чтобы позволить небу упасть… Вдруг стало так темно.       Голос ее некстати подвел, и она замолчала. Время, когда приходилось цепляться руками за небосвод подобно титану, чтобы удерживать его лишь собственными усилиями, нельзя было назвать спокойным. Нет, тогда Тина боялась во сто крат сильнее, чем в детстве. Она боялась, что не справится, потому что видела свет только на золотистых локонах Куинни — и все же его было недостаточно, чтобы окончательно спугнуть тьму, которая подобралась к ней так близко. Ей казалось, что и золото сестры скоро потухнет и в конце концов Тина потеряет все, что только у нее осталось.       Но этого не случилось, потому что ворвавшийся в ее жизнь Ньют, как оказалось, излучает теплый — да там череда оттенков всевозможных, которые пылают ясно, как раннее летнее утро, сплетенное из отзвуков зелени, через кружево которой пробивается к постели свет. Звезды меркли, таясь в полотне, а этот свет ярко искрился всполохами, имея загадочную природу, и Тина все не переставала удивляться — почему?       — Папа оказался прав, — хрипло промолвила она. — Но только позже я поняла, что под звездами он подразумевал тех… кто любит. — Тина сцепила руки в варежках. — Кто придерживает небо… для кого-то. — Она стушевалась, явно неудовлетворенная своими метафоричными изысками, в которых она упражнялась разве что только в детстве, когда мир вокруг представлялся куда более сказочным, чем сейчас. И потому ей было так странно вспоминать прошлое и делиться тем, что таится внутри вен — она раскрывала их наружу и пыталась говорить на витиеватом языке маленькой девочки, которая верила лишь в то, что ей ласково нашепчут на ухо звезды вдали.       Тина растерянно взглянула на Ньюта — Ньюта, который электричество, что зажигает их; та ложка меда, что делает пресные будни необычайно вкусными. Так кажется Тине, которая смакует их с удовольствием, которая горит и сияет, как и эта россыпь серебра, но иначе — у нее все же теплые глаза горячего шоколада, которое она ему подает прямо в руки, чтобы не забыл, чего доброго, и за которое он сердечно благодарит, целясь пухлыми губами в ее острый смеющийся уголок рта.       У нее теплый румянец на щеках, когда он туже подтягивает ей шарф, из-под которого вылез покрасневший кончик ее замерзшего носа. Тину внутри почему-то все еще до боли щемило от этой его фантасмагорической заботы, с которой он проделывал эти простые ритуалы, но она сияла ярче Сириуса в ясную ночь.       Ярче, чем когда-либо.       — Разве можно было допустить, чтобы небо упало, Тина? — нежно произнес Ньют.       Тина тихонько засмеялась, когда он подхватил ее за плечи, чтобы прижать к себе. Оно казалось теперь таким легким, что сдерживать эту материю теперь не составляло почти никакого труда.       — Это и удивительно, — сказала она, подняв к нему голову. — Удивительно, что всему теперь нашлось объяснение.       А все потому, что Ньют держит тоже и питает ее огнем, хотя та, может, и не догадывается, что сама отдает ему не меньше; они вспыхивают искрами, и тогда все законы физики ломают перед ними свои догматы, потому что они создают новую теорию притяжения.       Они просто сходятся атомами, соединяются правильно, стык в стык, эти двое, что синхронно опускали ресницы в начале и со стоном терзали друг другу губы, будто в схватке, после; и так зарождается любовь, с которой они потом придерживают друг для друга небесный купол. Они любят это; они никогда не позволяли такой близости — ни себе, ни другим. Но теперь без этого нельзя — без этих зелий ей в карман, чтоб не простыла, без нее на руках, такой хрупкой и упрямой; без ее теплого напитка и продолжения рукописи ее почерком, потому что он не замечает, когда сон все же морит его, но это же еще не все — про шведского короткорылого нужно обстоятельно все расписать, ведь потом же ему выступать с этим докладом перед собранием Конфедерации магов, а затем прочитать лекцию, посвященную драконам, в Хогвартсе и отдать книгу с правками в печать, на очередное переиздание с дополнениями, и еще…       И еще так много всего, что они любят делать друг для друга, потому что любовь на их языке — это инородный ток, который пускается по венам-проводам, соединяя этих двоих в одну электрическую цепь.       Они просто сходятся — вот и вся теория, которая, в общем-то, не нуждается в доказательствах.

***

      Закат разлился янтарем по Дорсету — день упорно клонился к вечеру. Он дурманил Ньюта, который с каждым прощальным лучом солнца в окно хмурился сильнее, от нарастающего волнения начиная заглатывать окончания слов — такие колючие, словно шипы, что раздирали и без того обезвоженную глотку.       Ньют облизнул губы, перелистнул страницы, чтобы вернуться к началу, и вздохнул. Он бы, конечно, предпочел обойтись без всяких выступлений перед важной многочисленной публикой, среди которой его имя теперь пользовалось авторитетом, но что он мог поделать? Выходить из собственной зоны комфорта ему уже приходилось и не раз, но Ньют так и не привык к тому, что его личность окутала широкая и такая грузная слава; более того, сам факт этого казался ему предельно удручающим.       Ньют никогда не хотел числиться в знаменитостях, никогда не стремился к всеобщему признанию — он об этом и не мыслил совершенно, занимаясь лишь тем делом, без которого просто не представлял своей жизни. И потому он не догадывался о том, каких размеров плоды в последствии принесет его детище — а ведь отношение волшебников к фантастическим зверям изменилось на корню, и это произошло благодаря труду Ньюта в виде книги, первое издание которой сразу же причислили к обязательному перечню учебников для школьной программы в Хогвартсе… А с последующими переизданиями она разошлась по всему миру, став универсальным пособием не только для учащихся разных школ чародейства и волшебства, но и для каждого мага и даже маггла в любой точке земного шара, позволяя всем понять, как прекрасен мир, что вокруг, которым правит не только человек.       Тина знала, что для Ньюта сегодняшний вечер выдастся тягостным испытанием, который он успешно пройдет с присущим ему достоинством. Но перед этим необходимо было его ободрить — как и обычно в таких случаях; то была ее миссия, с которой, конечно, она справлялась на ура.       А все потому, что именно ласковый блеск ее глаз и стелющийся бархатом голос придавали ему сил, чтобы справиться с этой неприступной личиной, которая заставляла его сутулиться сильнее, чем обычно, а руки подрагивать в какой-то несдержанной пляске.       Ньют суетливо ходил по комнате, снова повторяя заученную речь, но замолк на полуслове, когда увидел, как Тина спускается вниз по ступеням, уже облаченная в выходное платье. Оно было строгим, но прекрасно подчеркивало хрупкость ее точеного стана, подпоясанное на талии атласной лентой, которая сзади расходилась скромным бантом; изящная сборка складок на груди и слегка завитые воланы на рукавах из светлой плотной ткани, что была чуть румянее ее кожи; и юбка, спадающая струей вниз, из-под которой проглядывались щиколотки и простые туфли в тон.       Тина смущенно улыбнулась ему, а Ньют стоял, обездвиженный, зажав в руке стопку с листами, которые разлетелись вихрем по полу, когда он невольно ослабил хватку пальцев.       — Тина, — почти бесшумно вымолвил он, не отрывая от нее беспомощного взгляда, — милая… Ты прекрасно выглядишь.       Тина, покраснев, опустила голову, чтобы оправить подол платья, и ее открытая длинная шея под завитыми локонами коротких волос изогнулась, словно дразняще подставляясь под нетерпеливые поцелуи, что зноем жглись на его губах.       — С-спасибо, Ньют, — мягко произнесла она. Приблизилась и сбила ему и себе дыхание, хотя они были уже не первый день как женаты.       — Уже пора, — Тина захватила с собой один из его лучших галстуков и платок для нагрудного кармана пиджака, который отпаривался заколдованным утюгом на гладильной доске неподалеку. — Ты готов? — Полоска материи с шорохом скользнула под воротник его рубашки, послушная ее ловким тонким пальцам.       — Да… Наверное, — Ньют неуверенно улыбнулся, воззрившись на тень от ключицы в выемке у нее под шеей. — Я… — Он перевел взгляд на нее и невольно запнулся. — Я справлюсь. — Это относилось и к завязыванию галстука, с которым он не привык возиться дольше пары секунд благодаря волшебной палочке, но обоим нравилось, когда это происходило простым не-маговским способом — руками. Тина находила в этом особенную магию, когда можно было сосредоточиться на куске ткани, стоя возле него так близко, чтобы чувствовать запах, тепло и дыхание на лице, чувствовать его безоружный, въедающийся в каждую клетку кожи взгляд на себе — и растворяться в этом. Она знала, что это простое действие его успокаивало, и потому не торопилась с движениями, снова оттягивая галстук за конец, распуская, чтобы начать заново эту игру, которая умиротворяла обоих до размеренной пульсации тихо бормочущих в такт сердец.       — Конечно, ты справишься, — закончив с галстуком, Тина взмахнула палочкой, и пиджак птицей вспорхнул к Ньюту, который тут же его надел. — Вот так… Отлично, — задумчиво приговаривая, она прошлась ладонями по его плечам, оценивающим взглядом осмотрев его, и затем, сложив платок вдвое, аккуратно вложила его в нагрудный карман. Чуть оттянув пиджак за лацканы, она с удовлетворением вздохнула и взглянула немного отрешенному Ньюту в глаза.       — Ньют, это всего лишь очередное выступление на твоем счету, которое ничем не будет отличаться от предыдущих.       — Я знаю, — Он что-то прикинул в уме. — М-м… Как думаешь, вступление стоит все-таки сократить или оставить как есть?       — Я думаю, что тебе стоит перестать себя накручивать, — ласково улыбнулась она и снова разрезала палочкой воздух, чтобы листы пергамента собрались в стопку, с шелестом вспорхнув с пола. Тина обхватила их руками и вручила Ньюту.       — Спасибо, — улыбнулся он, а Тина, вдруг встрепенувшись, отпустила его руку, чтобы обернуться к зеркалу, потому что почувствовала, как гребешок, которым она поддела локоны с левой стороны, начал понемногу сползать. Спинка ее платья была с небольшим вырезом, который тупым углом оканчивался ровно на одной из выпирающих косточек ее словно бы вырезанного из мрамора позвоночника — Ньют заметил это с оглушительной отчетливостью, потому что губы его помнили, как они прижимались к этим самым косточкам, твердым, островатым и лиловым в темноте их спальни. Она тихо посмеивалась, когда он так делал, и чуть поджимала плечи кверху, когда он добирался до самого верхнего позвонка, ныряя носом в ее растрепавшиеся волосы со сливочным ароматом.       Ньют сделал это снова, нетерпеливо отложив стопку с листами на стол и вспорхнув к ней одним широким шагом, когда Тина наклонила голову, высвобождая прядь волос из хватки зубцов гребня. Она вздрогнула, ойкнув, и тут же расплылась в улыбке, опустив ресницы; нежный трепет его губ на ее коже заставлял ее покрываться мурашками и одновременно с тем вспыхивать горячими следами, которые пускали колючий ток куда-то поглубже хребта костей.       Ньют — электричество, и Тина светится; и так светло вокруг, что жмурятся глаза, хоть это и бессмысленно совершенно.       — Мы чуть не забыли про последний штрих, — тихо засмеялась она, когда Ньют, поведя носом по ее мягким локонам, положил подбородок ей на плечо, сцепив пальцы с ее.       — Ложка «Феликса Фелициса», пожалуй, и впрямь не помешала бы, — усмехнувшись, произнес он. Их пальцы раскрылись, точно лепестки бутона, разошлись и плотно слились друг с другом — ладонь к ладони. Обе узковатые, с длинными пальцами, только у Ньюта она была побольше, немного шероховатая, мозолистая, когда как у Тины была шелковистая гладкая кожа… И только на указательном красовалась тонкая розовая зарубцевавшаяся царапина, оставленная нарлом.       — Перестань, — Тина развернулась, и они оба вспыхнули, когда она оставила на губах Ньюта поцелуй, что приятно обжег ему кожу. — Я думаю, этого будет вполне достаточно.       Ньют по-мальчишески улыбнулся, потянувшись к ее прядям пальцами, чтобы ласково заправить ей за ухо. Тина еще чувствовала ласку его прикосновений на своих волосах, даже когда он уже опустил руку, чтобы с готовностью согнуть ее в локте, расправив плечи. Она оперлась на нее, и вдвоем они трансгрессировали из Дорсета прямиком в Лондон.       И только забытая стопка листов с докладом на столе да оставленный гребешок, который подарила Куинни, около трюмо свидетельствовали о рассеянности своих хозяев... Впрочем, не стоило бы их в том попрекать. Ведь ее локоны еще помнили трепет его пальцев, податливо ложась за ухо и вызывая на ее лице улыбку, когда в зале Тина с гордостью смотрела на Ньюта, который моментально завладел вниманием слушателей, ни разу не сбившись и не запнувшись на полуслове.       Потому что удача, подаренная Тиной, еще долго окаймляла его губы тающей сладостью.