Грань

В квартире пахнет затхлостью и, намного ярче, одеколоном. Его собственным, недавно купленным одеколоном, тем самым о котором трещали в каждой рекламной ленте. Такеши тошнит от этого запаха. Ему не нравятся ни его подверженность следовать тенденциям, ни его амплуа хорошего мальчика. Запах идет от валяющейся на подоконнике мятой рубашки, несет за версту и оседает в глотке противным комом с оттенком сандала и цитрусовых. Такеши сидит на кухне, поджимает босые ноги и ставит их на перекладину высокого стула — линолеум холодный до ужаса. Вся квартира — сплошной холод. Необжитый угол холостяка. За окном все сливается в монохромном сером, по стеклу ползут потоки воды — ливень набирает обороты. В стакане теплый виски. Алкоголь обжигает слизистую, разбивает комок в глотке и опаляет внутренности теплом. Ямамото стремительно встает, открывает створку оконной рамы и выбрасывает рубашку: моментально намокшая, та камнем падает на серый тротуар и медленно ползет вниз по улице вместе с грязным потоком воды. Такеши довольно усмехается. Становится даже легче, словно выбросил проблему. Но дело-то не в гадком парфюме и пропахшей сандалом рубашке. Дождь врывается в комнату — бьет по подоконнику тяжелыми каплями и оседает на теле мелкими брызгами. Такеши вдыхает полной грудью, по коже ползут противные мурашки: от сырости и прохлады твердеют соски. Изнутри контрастом — тепло от виски. Такеши думает о том, что всё не так уж и плохо — брендовый флакон можно и выбросить, квартиру обжить, а одиночество… Так нужно. По другому не получается. Невозможно по другому, кого он обманывает этим своим «Так нужно». И осознание бесит. Как стояк по утрам и дрочка в ванной — быстрая. На скорую руку. Такеши захлопывает окно и смеется от получившегося каламбура. Все именно так — на скорую, сука, руку. Быстро, смазывая в голове возбуждающие картинки и едва ли не оглядываясь на собственную стену ванной. Как будто затрещит нежно-персиковый кафель, из бреши выглянет кто-то из Хранителей и спросит: «Дрочишь? А на кого?» — вот от долбанного уточнения станет хреново на полную катушку. Правильные парни не дрочат на мужчин. Правильные мальчики женятся на хороших девочках и заводят семью. Ямамото пользуется услугами проституток, — когда совсем прижимает, он приходит в публичный дом, в тот, в котором учтиво кланяются и умеют держать язык за зубами. В последний раз у него не встал. Девчонка вздыхала вымотано, кривила искусно напомаженными губами; через тонкую ткань пеньюара просвечивала аккуратная грудь с яркими ореолами и крупными сосками. Красивая и совершенно не возбуждающая. У девушки не было острого кадыка, бледной кожи и хриплого, усталого голоса. Как и плоской грудины, вместо роскошных мягких сисек. Такеши сопел, жмурился от досады, чувствуя, как чужой язык порхает вокруг его мужского достоинства и понимал, что это всё. Крах. Достоинство покоилось во рту шлюхи не подавая признаков жизни. Не помогало ничего — ни услужливо подбрасываемые мозгом фантазии, ни попытки облапать проститутку за упругую задницу, ни искусный минет. Тогда Ямамото молча поднялся, вытер блестящий от чужой слюны член, — все такой же вялый и безучастный, — застегнул ширинку и ушел, бросив деньги рядом с использованной салфеткой. В спину неслись извинения… Ямамото понимал, что девчонка не при чем. Правильные мальчики не хотят быть оттраханными мужчиной. В случае Такеши Ямамото выбор сузился до одного единственного человека. Скуало Суперби. Что ж ты так вляпался, родной? Чего тебе не хватало-то, твою ж мать, Ямамото? Такеши усмехается и закидывает в себя очередную дозу алкоголя. Скуало не хватало и не хватает. Просто так бывает. В какой-то момент он представил, на секунду, на крохотное мгновение, как Скуало его целует. Злой Скуало сверкал глазами и кричал… Кричал на Ямамото. На тупого тормознутого Ямамото: играл желваками на острых скулах и смотрел по-змеиному — с прищуром. Тонкие губы кривились в уничтожающей усмешке. Остановиться Такеши уже не смог. Смотрел и смотрел и смотрел. Сложно хотеть человека, который считает тебя дерьмом. Картофельными очистками, гнилой кожурой валяющейся на помойке недельку. Такими, сука, прогнившими с мерзко-сладковатым запашком, от которого выворачивает наизнанку. Во рту появился привкус желчи. От вони разлагающихся овощей Такеши тошнит. Это хуже, чем запах трупов. Такеши снова смеется, громко, заглушает сожаление шумом — смех гуляет противным эхом по комнатам и возвращается на кухню как отголосок истерики. Доигрался, Ямамото? Допрыгался… Внутренности — прокисшее васаби. Такеши — перебродившие суши. Несъедобен. В этот вечер Такеши напивается. Как в дешевых драмах. Словно он не взрослый парень, а плаксивая главная героиня, страдающая от неразделенной любви. По закону жанра она должна будет встретить другого, и забыть о том, из-за которого так убивалась — ведь он окажется недостойным. В случае с Такеши — недостоин он. И от этого понимания немного — до сбитых о стену костяшек — больно. Утром будет еще хуже. Утром будет стыдно, а пока Ямамото смывает кровь с разбитых кулаков, чуть не падает, поскользнувшись на мокром кафеле и бредет в спальню. Такеши просыпается неохотно, щурит отекшие глаза и прячет голову под одеяло: свет раздражает. В голове пусто и звонко, где-то там, в районе затылка, бьется назойливая мысль «Надо было задвинуть шторы». Во рту омерзительная вонь и вязкость — бодун не щадит никого. Противный пиликающий звук врывается в покореженный похмельем мозг, как назойливая муха. Ямамото рычит и резко садится на постели, желудок сжимается болезненным спазмом и к горлу подкатывает тошнота. Зря ты так, Такеши, ох зря. Заблюешь сейчас весь пол. Телефон не успокаивается, верещит, как недотраханная сука и не думает замолкать. Такеши медленно поднимается и бредет на кухню — почему-то нестерпимо болят суставы — на руках сбитая в хлам кожа. Что, Ямамото, накрыло? Накрыло. Как? Выяснил отношения со стеной? Полегчало? Такеши, долбанная ты принцесска. Невыебанная. Просто смирись. — Да? — голос хриплый, во рту запах дерьма и желчи. Его снова мутит — не полегчало. Нихуя не полегчало, ни физически, ни морально. Гокудера истерит… Собрание через сорок минут, а его, Ямамото — нет. Джудайме спрашивает, где он, Хаято тоже интересно, где, он, блядь! —  Да скоро буду я… — чертов Хаято орет и крошит в ошметки барабанные перепонки. — Во время приеду, ну. Хранитель Урагана сопит недовольно в трубку. Да пошел ты на хуй, Гокудера Хаято. У Гокудеры не возникает вопросов правильности и неправильности. Живет в свое удовольствие, поебывая, время от времени тощих баб, и не влюбляется в мужиков. И член в заднице почувствовать вряд ли хочет. Такеши включает воду в душевой кабинке и смиренно ждет, когда пойдет тёплая. Может, Гокудера и мечтает быть разложенным и заебаным каким-нибудь чуваком, вот только это вряд ли… А может его страпонит очередная подружка. От мыслей, что Хаято насаживается на резиновый хер становится жарко. Склочный громкий Гокудера стонет мелодично и жадно глотает воздух, руками раздвигая свои тощие ягодицы. Страпон — силиконовый, синего цвета, черт его знает, почему синего — размеренно погружается в Хаято. Такеши мотает головой, прогоняя ненужные грязные мысли и встает под струи воды. Хороший мальчик Такеши Ямамото. Похрен, теплая вода или нет. Внутренности как противное трясущееся желе, член — восставший из пепла, сука, феникс. Что, Такеши, возбуждает подобное? Возбуждает. Просто признайся себе. Такеши признается. В тот миг, когда раскатывает по вставшему члену выступившую смазку. Годера стонет на одной ноте и сам насаживается на страпон. Такеши скользит ладонью по стояку и чувствует, как от каждого движения сжимается анус. Да, блядь, в него, чтобы долбился в сжимающуюся дырку, и длиннющими своими патлами по спине, нежно-нежно. У-мо-ля-ю. Охеренно. Никакие сиськи перед этим не сравнятся. Член стоит как каменный и внизу живота ворочается глыба — тянет вниз, к истоме. Синий страпон, блестящий от смазки растянутый анус, стоны, хрипы, и рука… Вверх-вниз. Под мерными струями воды. Такеши прерывисто выдыхает и размазывает большим пальцем смазку, проходя по уздечке. В башке кавардак: Хаято кричит, девка с искусственным членом стонет… Такеши даже знать не хочет, как та выглядит и воображение подстраивается. От лобка и дальше — девушка большое размытое пятно. Как же охеренно. Такеши трясет. Он сжимает яйца в ладони, сдавливает их до боли, продолжая дрочить и хрипло стонет, кончая на запотевшее стекло душевой кабинки. Задница пульсирует, прося большего, а тошнота, на удивление, проходит. И только в башке гулкий пустой звон и стыд. Идите на хуй. Не стыдно. Не стыдно. Почти. На подсознании понимание — где собрание, там и Суперби. Скуало.