Достигая уровня

Саске сидел в одинокой больничной палате, безучастный и уставший. Всех остальных он давно выставил, но до сих пор был на грани. Не ожидал он увидеться с Итачи снова, причём так скоро, и уж точно не ожидал вот так потерять себя. Это был по-настоящему идиотский шаг: бросаться на Итачи в лобовую, зная о силе брата. Из головы не шла младшая версия собственного голоса, шепчущая, что никому и никогда не быть таким же сильным, никому не победить Итачи. Когда-то это делало Саске несказанно гордым, но теперь приносило лишь горечь. Горечь от возможной правды. И всё же он старался не думать о том, что произошло, о том, как Итачи даже не удостоил его повторным взглядом. Больно было думать, что какой-то добе оказался для Итачи важнее, чем Саске был, чем когда-нибудь будет. Он зажмурился от навернувшихся на глаза слёз. Но совсем не важно, как сильно он старался думать о чём угодно другом, о том, чтобы усерднее тренироваться, становиться сильнее, о той ночи, когда его Аники стоял перед ним, обрызганный кровью их семьи, — всё без толку. Единственное, что населяло его голову, так это память о холодных руках Итачи на своей коже, о тепле его дыхания на своём лице, когда брат придвинулся к нему. Саске бросило в дрожь, пальцы прошлись по нежным синякам в тех местах, где пальцы Итачи вминались в его кожу. Глаза прикрылись при воспоминании о прикосновениях — тех прикосновениях, которых он не испытывал много лет, и сколь бы жестокими и извращёнными те ни были — он не мог не воспринимать их как сокровище. По телу волной прошла дрожь при мысли о близости Итачи, о его силе и непобедимости. В глазах Саске Итачи никогда не перестанет быть богом, тем, кто сформировал его разум, тело и душу. Саске очень хотелось бы думать, что всё это время он не подчинялся воле брата, но в душе он знал, что именно так всё и обстояло. Даже сейчас он хотел, чтобы Итачи им гордился, хотел быть достойным имени своего старшего брата. Ведя пальцами по отметинам и морщась от ощущения на грани боли, он даже не заметил, как закрылись глаза и слегка участилось дыхание. Он вспоминал о руке брата, раздвигая собственные пальцы поверх темнеющих очертаний, и хотя своя рука была меньше, слабее, почти казалось, будто это рука Итачи вновь его сжимала. Саске почти и не заметил как пальцы надавили сильнее, как лёгкое жжение боли высекло искры голоса брата. Внутри вновь заиграли те слова, но он не вполне их понимал да и не то чтобы особо старался. Всё вокруг немного померкло, и до Саске внезапно дошло, что собственные пальцы сжались слишком крепко, перекрывая ему воздух. Он слабо улыбнулся, разжимая их, потом сгибая у себя перед лицом. Почти то же самое, и всё-таки не совсем. Он уронил руки с сухим смешком, который сгинул в горле, когда они упали ему на бёдра и Саске зашипел от непредвиденного удовольствия. Глаза увеличились, когда он осознал, что возбуждён. Дыхание участилось ещё сильнее. Этого не должно было больше произойти, не происходило уже очень давно. Он так успешно отказывал себе в этом, отталкивая от себя эту часть после ухода брата. Но опять же, дело, вероятно, в том, что Итачи оказался рядом, оказался так близко. Саске затрясло от чего-то среднего между самоотвращением и облегчением. Если он сможет дать этому выход, всего один раз, то, быть может, сумеет снова от этого избавиться. И пальцы вновь скользнули к наливающимся гематомам, и он сдвинулся по жёстким больничным простыням. Другая рука съехала на живот, потом под покрывало, и легла на выраженную выпуклость на шортах. Он мог позволить себе эту минутную слабость, чтобы назавтра всё это ушло. Взгляд переместится к окну, за края неба в котором цеплялся свет, уже почти не видимый на горизонте. Стало довольно поздно, и Саске был уверен, что сегодня его больше не побеспокоят, ведь дело шло к ночи. Не сдержавшись, он испустил тихий стон, покатав распалённую плоть в ладони, вжимаясь в собственную руку. Накатило опьянение, как только его вновь окутало знакомым запахом. Саске мог вспомнить каждую деталь; единственная польза от его шарингана. Снова закрыв глаза, он вспоминал, какой холодной была кожа Итачи, и представлял, как та рука могла бы согреться от тепла его тела. Собственная свободная рука вновь скользнула по нежной шее, и Саске, не устояв, чуть усилил давление, и маленькие вспышки боли напомнили ему, что его брат действительно находился так близко, что всё это не было обычным сном, фантазией. Мысленно, однако, он вообразил, что могло произойти, если бы Наруто и того синюшного чудилы не оказалось рядом. Как Итачи мог бы усмехнуться ему, как мог бы прижаться поближе, когда впечатал Саске в стену. Ощущение беспомощности оказалось волнующим, но только в отношении Итачи, который был несовместим с какой-либо рациональностью. Саске должен был показать себя сильным в глазах брата, но знал, что Итачи всегда будет сильнее его, и знал об этом всегда. Он мог видеть Итачи, чувствовать дыхание брата на своей коже, то, как Итачи усмехнулся над ним, когда победил, когда поднимал Саске за шею. Он мог видеть, как другая рука Итачи легла ему на бедро, в том месте, где шорты чуть съехали вниз после удара о стену. Итачи стал бы выводить маленькие круги на внутреннем изгибе его бедра, легко, самым кончиком большого пальца, прежде чем переместиться выше, скользя руками по животу Саске и ухмыляясь. У Саске сбилось дыхание, он ощущал теплеющую кожу Итачи, который задрал ему рубашку, невесомо проводя кистью руки по соскам, дразня их, до тех пор пока те твёрдо не выступили над бледной кожей. Они бы покраснели, как розы, став чувствительными, и Саске тихо шипел бы от удовольствия. Итачи вонзил бы ногти, оставляя на их пути такие царапины, чтобы распороть кожу до появления нескольких капелек крови, но при этом не вызвать настоящего кровотечения. Потом Итачи провёл бы рукой обратно по оставленным ранкам, и те защипало бы от соли на его влажных от пота пальцах. Затем Итачи бы немного отстранился, говоря Саске, что тот слаб, что он сломается, и что Итачи лично об этом позаботится. Потом старший вновь прильнул бы к нему, неожиданно обхватывая Саске через шорты, ухмыляясь над ним и вслух высказываясь о том, каким же надо быть больным, чтобы возбудиться от подобного обращения, как будто Саске сам этого не знал. Саске гуще залился краской, воздух в маленькой больничной палате стал удушающим, а его тело сейчас было горячее, чем когда-либо в жизни. Он зашипел от наслаждения, сжимая эрекцию через слои ткани и представляя, что делает это не его собственная рука. Расстегнув пуговицу, он стащил элемент одежды до колен, потом и вовсе отпихнул подальше, рукой тем временем уже бегло скользя по оголённой коже своего возбуждения. Он мог видеть, как это делает Итачи, стягивая с него шорты и давая им спасть на пол, легонько дразня его твёрдый ствол, ждущий, почти такой же розовый, как соски, и влажный. Итачи подался бы вперёд, обхватывая член Саске одной рукой, а другой по-прежнему впиваясь ему в шею, и шептал бы, какая Саске шлюха, раз наслаждается этим, как это неправильно и как сильно следует за это стыдиться. Саске покраснел от слов Итачи у себя в голове, хватка на члене упрочилась, покуда рука на нём двигалась медленно, дразняще, именно так, как — Саске знал — двигал бы ею старший брат. Пальцы Итачи вокруг его шеи сжимались бы с прежней силой, и член Саске в ладони брата оставался бы таким же твёрдым, сочащимся настолько, чтобы сделать каждое движение скользящим и плавным, когда пальцы Итачи наконец-то обхватили его как следует, в бесконечно более желанный крепкий захват. Саске мог слышать собственные задыхающиеся мяуканья, и как бы они его ни ужасали, остановиться он не мог. Он знал, что Итачи наслаждался бы этим, этими его звуками, тихими, слабыми и отчаянными, под стать самому Саске. Зрение несколько поплыло, по комнате танцевали пятна, и до Саске дошло, что собственные пальцы опять грубо впиваются в шею, туго сдавливая горло. Он ослабил их, задышав сильнее теперь, когда дыханию ничего не препятствовало. У себя в голове он мог видеть, как Итачи позволил упасть своей более крупной ладони, скользнув по боку Саске и давая ему самому рухнуть на пол уже без сил подняться самостоятельно. Он знал, что Итачи опять усмехнулся бы над ним, напомнил бы, как слаб Саске, что позволил этому произойти, утратил контроль. Потом пальцы Итачи опустились бы ещё ниже, разводя ему ноги и дразня промежность возле ануса. Саске мог ощутить, как собственный вход пульсировал возле его пальца, тёплого и сухого, и обвёл его по кругу за секунду до того, как втолкнуть палец внутрь, морщась от боли после резкого проникновения на сухую. Но ведь именно так Итачи бы и сделал, не уделив ни секунды его комфорту, во всяком случае не в тот момент. Он подвигал пальцем, шевеля им у себя внутри, а другой рукой всё ещё гладил член, сильно, но медленно, подводя себя к неминуемому пику. Было больно, и он содрогнулся от почти что режущего толчка, ощущая на пальце тёплую струйку чего-то влажного — крови, по всей вероятности. Эта мысль доставила непонятное утешение, и Саске начал разрабатывать себя уже двумя пальцами, шире растягивая пострадавшее колечко мышц. И тут его пальцы проехались по какому-то месту, от которого в закрытых глазах затанцевали искры. Он ещё раз нажал на то же место и жёстко прикусил губу, вновь ощущая во рту вкус крови. Ему слышался голос Итачи, который шептал о том, какой Саске испорченный, о том, что драгоценный младший братик превратился в дешёвую шлюху. Саске почувствовал тепло слёз на своих щеках, но не остановился, не смог остановиться. Кажется, всего за один удар сердца он кончил, доведённый до грани, и в этот миг практически мог ощутить запах Итачи, почувствовать холодное давление его кожи, и на мгновение он позволил открыться своему рту, и губы сформировали крик знакомого ему имени. Итачи. После этого он ощутил всеохватывающее расслабление, тело обмякло, и вся энергия вновь его покинула, но он ничего не мог с этим поделать. Саске едва нашёл силы вынуть из себя пальцы, и его аж передёрнуло от сопроводившего это действие тошнотворного звука в мёртвой тишине комнаты. Только потом он осознал, что до сих пор плачет, но остановить себя не мог. А снаружи, устойчиво восседая на каменном выступе окна, улыбалась тёмная фигура. Его бледная кожа практически сияла во тьме. А потом он ушёл.