По щепотке соли

— Ну давай, расскажи мне, как он заставляет тебя трястись от желания, как ты не спишь ночами, громя свой дом, когда в который раз не получается свести запись, в которой уместно звучала бы его ксилофня... — Маримба, идиот, — усмехнулся Джунхи, цедя сквозь зубы минералку. Безостановочно хлопают визгливые двери гримёрки — он морщится от этого звука, бегло проглядывая сегодняшний сет. Рядом уже знакомые лица репортёров, вьющихся рядом с начала их тура, а также пара людей из стаффа с шипучим аспирином в стакане, от которых его партнёр Хун отмахивается как от стаи назойливых мух. Полчаса до саундчека, а этот кретин ужратый в говно ещё с самого утра. Сполз жопой по креслу вниз и неодобрительно сверлит взглядом его спину. — Вместо попыток подогнать наше звучание под его перделку тебе давно стоило остудить свой член в нежных ручках этого чистоплюя, ю ноу? — Ты же знаешь, людям я всегда предпочитаю инструменты. С его маримбой я переспал бы не задумываясь...— Джунхи оживился, прикладывая палец к губам. Через щель в двери из-под лестницы вверх просачивается густой матовый звук, уплотняя воздух до невозможности дышать. Ещё немного, и он потечёт. После концерта парень допускает вероятность появления его фоток в сети со влажными штанами. Только гляньте на этого ебучего фрика, который то ли обкончался, то ли обоссался прямо на сцене. Апогей бреда или результат великой любви к певучей деревянной штуке, оживающей неземным этерным звуком в руках молчаливого музыканта. — И какого хера он в нём нашёл. — Хун бормочет едва слышно, используя ручку кресла в качестве пепельницы. Воняет жжёным пластиком, перегаром, кислым дымом от косяка и тягучими сладкими мыслями, дремлющими в промежности. — Он волшебник, — задумчиво произносит Джунхи. Волшебник склонился в углу над инструментом, разминая кисти с зажатыми в пальцах маллетами. Чёрные волосы завесой спустились на лоб. Наверно, ему хорошо слышно, как Хун за установкой невдалеке бормочет под нос о том, как Джунхи хотел бы использовать его палочки в своей анатомии. Пускай злится. Он как обделённая вниманием псина, что огрызается на хозяина, убегает в лес, но после всегда возвращается, преданно вылизывая руки. Грёбаный собственник, желающий запереть Джунхи в клетку душного звука своего компа — он не переносит на дух ни одного из их сессионных музыкантов, спорит о стиле, дико ревнует, на недели запирается в одиночестве в студии и выдаёт какой-то дикий трэш, который сам потом с ругательствами отправляет в мусорку. Потому что без участия Джунхи его музло как колёса без трипа, и он сам это прекрасно понимает. Маллеты требовательно простучали по пластинам и замерли в воздухе — замер и Джунхи, оборвав на полукрике проверку микрофона. Обернулся, оценивая контраст между ними. Кислотная неоновая майка на нём против неприметной тёмно-синей худи парня на маримбе. Неровно накрашенные губы против маски, скрывающей лицо их сессионщика. Джунхи любит чувствовать себя белой вороной, приглашая подобных музыкантов — Хун говорит, что у в жопе у партнёра играет этакое типичное позёрство, однако...Тому нравится сталкиваться с противоположностями, стирая границы между шумами их экспериментальной электронной банды и живым инструментальным звуком. Джунхи не помнит, чем закончилась их последняя репетиция позавчера вечером, но заляпанный блевотиной кейс от синтезатора живо напоминает и о вылопанной в одну морду бутылке бурбона, и о долгих тщетных попытках выродить из себя тонкую нить мистической мелодии, что прошила мозг насквозь, не давая покоя, но и не выходя наружу новым звуком. — Да ты как старый дед, блять. — Хун не может пройти мимо, не вставив свои едкие пять копеек. — Скоро на сцену без ночного горшка и тазика выпускать тебя не будем, — неожиданно вторит он мыслям Джунхи и смотрит на него как чёрт на репу, когда тот начинает бессмысленно лыбиться в ответ. Клавиши застонали в атональности под напрягшимися фалангами пальцев. Он сам на себя готов надеть маску и застегнуть на запястьях наручники, чтобы не разгромить всю аппаратуру на сцене к такой-то матери, поддавшись минутному дикому импульсу. Да когда уже начало, чёрт возьми? Ему нужно чудо, которое изменит мир перед его глазами. Ответит на все вопросы и превратит грязный слякотный Шеффилд за стенами клуба в безлюдную пустошь. Эхом вдалеке отзовётся таинственный звук, впуская в свой мир. ...От созвучия нота в ноту к тотальному хаосу, перед которым Джунхи падает на колени, в упоении касаясь губами вибрирующего пчелиным ульем пола. Затянувшийся из-за неполадок с электричеством лайв близится к концу, гул толпы нарастает шквалом, захлёстывает с головой, выплёвывая в лицо горячее дыхание. Счастлив ли он в такие минуты? Привалился к опущенной микрофонной стойке щекой, молча высчитывая секунды до откровения, снисходящего до него, такого маленького и беспомощного перед сотканными из бесконечности призрачными нотами, которые он так давно искал. Воздух пульсирует, затрудняя дыхание — будто он вернулся в материнскую утробу, запертый в клетку глухого дремотного биения огромного мягкого сердца. Последние мгновения на откуп сгорбившейся в углу сцены тёмной фигуры, вмиг вспыхивающей неоном огней прожекторов — всё внимание на волшебника. Тот сжался над инструментом, нерешительно подняв маллеты. Всё заканчивается слишком быстро. Обрывается дразнящим полузвуком, так и не впуская за запертые двери потаённого. Тающий голос пластин заглушается звоном брошенной кем-то на сцену бутылки. Чей-то раздражающе громкий смех. Сцена в причудливой паутине проводов заполняется светом. Джунхи мутным взглядом обводит гомонящую аудиторию и стафф, встаёт, пошатываясь. Шоу окончено. —...Впусти уже! — Просьбы Хуна всё больше напоминают угрозы. — Только не говори мне, что ты там режешь вены, чёртов чувствительный ублюдок. Неважно, что ты себе напридумывал, но всё прошло как надо. Хоть его партнёр и мудак, однако он всегда видит, что с ним происходит. Стоило Джунхи сразу после окончания свинтить в туалет, как этот монстр тут же пошёл дубасить в дверь. Стоит здесь уже добрых минут десять, уговаривая как ребёнка. Возможно, вспомнил, как десять лет назад выводил его, тогда еще одноклассника, из школьного толчка, зажимая вспоротые ножницами запястья Джунхи, а парой лет позже прятал от полиции за торговлю наркотой. Если бы не музыка, они оба точно поехали бы с катушек. Или скололись. Пропали, не увидев света. Хун за дверью беспомощно матерится на чём свет стоит, пока Джунхи вывинчивает кран, подставляя голову под холодную воду. Свет? Какой, к чёрту, свет? Он давится в приступах истеричного смеха, тупо глядя на бледного как смерть тощего парня с загнанным взглядом, кривящего тонкие губы в отражении зеркала. Они вытащили друг друга за шиворот из дерьма, чтобы протянуть подольше. Варясь в другом дерьме. Этот, за дверью, так боится, что Джунхи сейчас испортит всё своими выходками. До смешного. Похоже, никто так и не понял смысла шоу. Завтра эти клоуны из газет снова будут лить мёд на их перфоманс, умышленно оставляя за скобками и грубую фальшь его ненастроенного синтезатора, и вылетевшие из головы сумасбродные тексты... А он выдавит из себя мучительный смешок, шаря по карманам зажигалку, и скажет, что всей этой хуйне пришёл конец. Конец опостылевшей груде железа, которую он разнесёт к такой-то матери, конец контролю со стороны токсичного напарника. Пуля в лоб имиджу печальноглазого эксцентричного невротика. Музыка? Если маримба волшебника замолкнет, отправляйте термин в помойку. Всё в помойку... Домой, на захламлённую мансарду старого дома на окраине богом и чёртом забытого города. А дальше?...Да кто его знает, что дальше. Но это завтра, а сейчас он как следует напьётся. Звук. Он вьётся красной пульсирующей нитью, минуя двери душного паба и выводя Джунхи наружу. Прокладывает русло на мокром от дождя асфальте, манит и зовёт за собой. Чёртов лайв и вибрирующий на кончиках нервов, ниспадающий вниз мягкий отзвук живой маримбы — мысли об этом душат до слёз, вызывает самые искренние чувства, которых он не испытывал уже очень давно, одинокий и уставший. Откровение чистой любви за порогом клетки. Джунхи счастливо улыбнулся, подставляя лицо порывам осеннего ветра. Волшебник даже не удивлён, впуская его в полутёмный номер отеля на требовательный стук в дверь. Хотя — удивлён или нет? все эмоции скрывает всегдашняя повязка на лице музыканта. Тихим голосом предлагает выпивку, и, получая отрицательный ответ, усаживается напротив. Его силуэт расщепляется надвое, дрожит — парень смотрит на него как зачарованный. — Я пришёл за парой демок, которые мы сводили неделю назад. — Демо?..Да, конечно. Диски в прозрачных обложках ложатся на журнальный столик. — Мне нравится работать с вашей группой, — говорит он. — Вы отличаетесь от других. — Нету больше группы. И не будет. — Пересохший язык с трудом ворочается во рту. — В этом нет смысла, ведь никто так ничего и не понял. Финальные секунды...Как тебе это удалось? — Что именно? Я уже и не помню, что делал. Импровизация прямо на месте. Он издевательски равнодушен и спокоен, руки спрятаны под стол, не шелохнётся, прикрыв серые в полутьме веки. Незнакомец-чародей из тёмных сказок детства Джунхи, он обрёл физическую оболочку, коснуться которой парень никак не может набраться смелости. — Портал. — Портал?... — Брови маримбиста поползли вверх. — Твоя маримба это портал. А ты проводник. Душу бы отдал за то, чтобы войти в эти двери. Я только что понял, что грохот моих железок...это просто мусор. А смысл вовсе не там, где я его искал. — Нетерпеливый ребёнок, которому не терпится узнать все тайны мира, — усмехнулся волшебник. По столу прошуршал грубо огранённый стакан. — Свет... Свет хочу увидеть. Прочь из этих помоек, — горячо шепнул Джунхи. Свет на донышке стакана заискрился-засиял багряным. Глотку перехватил жгучий спазм — а затем отпустил, разливаясь холодком по желудку. Туман в голове рассеялся разом, будто мутное стекло протёрли мыльной тряпкой. — Откуда ты знаешь, что там свет?.. А не непроглядная тьма. Или небытие. Парень кусает губы в невольной улыбке. Кажется, будто он знаком с этим человеком уже тысячу лет, и наперёд знает всё, что тот готов сказать. Или о чём он умолчит — но не пряча вопросительного тягучего взгляда бархатных чёрных глаз. Если тьма это ты, то даже рад буду в ней потеряться. —...Ты что-то сказал? — Ночь пролетает быстро, рассветными лучами выписывая незатейливый рисунок на его оголённом плече. Джунхи хочет дотронуться, но тот уворачивается. Придерживает за рубашку, мягко опуская вниз. Прохлада пластин защекотала кожу до сладкого озноба. Его певучая маримба, страстная любовница и нежная мать, она заполняет его изнутри своим звуком, пока волшебник освобождает его от одежды. Закончив, он склоняется над парнем, почти касаясь лица волосами. — Не передумал? — Голос его звучит совсем глухо, вибрирует будто из самых недр груди. — Ты шёл за мной столько времени, чтобы спросить разрешения войти? — Джунхи порывисто тянет руку вперёд. Сдёрнутая маска упала на пол. Волшебник улыбнулся невидимыми губами, в его руке сверкнуло острое жало маллета. Маска скрывала пустоту, зияющую черноту вместо рта, от которой Джунхи не может отвести ошеломлённого взгляда. Сердце забилось размеренно и крепко, отдаваясь стуком в нервных окончаниях, а затем тело прошила острая боль. Вот она, правда. Он рассмеялся, запрокинув голову, даже не пытаясь зажать рану на груди. Истеричный смех переходит во всхлипы, те — в плач. Бесконечно прекрасная мелодия жизни и смерти звучит, изливаясь потоками из его собственного горла. Расширенными зрачками парень уставился в высокий потолок, поплывший перед замутнённым взглядом. Пластинами из окрашенного кровью дерева вымощен его путь в рай. — За знание всегда приходится платить. — Волшебник пальцем плавно провёл по его мокрой от слёз щеке. — Мне нравятся твои глаза. В них так много боли и грусти, и это делает их потрясающе живыми. Но чтобы узреть настоящее, нет необходимости видеть. — Да и к чёрту, — хрипло отзывается Джунхи. ...Мир наполнен сотнями, тысячами звуков — шёпотом за стеной, чьим-то смехом, лязганьем машин и щёлканьем птиц. Джунхи жадно ловит их все, открыв скрипучее окно во двор. Промышленный район, где он родился и вырос, наполняет воздух смрадом, а голову — нескончаемым шумом, путая мысли; однако парень привычно разбивает его на слои, терпеливо расшифровывая слой за слоем. Скрип входной двери двумя этажами снизу. Шорох касающихся друг друга тел. Звуки жадных объятий. Хрипы предсмертной агонии за соседней стеной. Джунхи слышит их все — а когда хочет отдохнуть, тянется за берушами. Снег валит. Даже снежинки разбиваются о лицо с тонким хрустальным звоном, который парень немедленно пытается воспроизвести, но терпит неудачу. Записать бы — да никто не услышит. Кроме него. И под рукой ни одного инструмента. По правде говоря, Джунхи не касался своих "железок" вот уже несколько месяцев. Никто не звонит, не спрашивает о материале, не интересуется делами. После того, как парень переехал в свой родной город и поселился в мансарде старого кирпичного дома, он будто перестал существовать для всех; и его это устраивает. Наконец-то предоставлен самому себе. Закончилась фальшь, и журналистам больше нет до него никакого дела. Никому теперь нет до него дела. Кроме одного. Джунхи улыбнулся. С улицы услышит знакомые шаги из полуоткрытого окна и неуверенным шагом пойдёт открывать дверь. Дудочка кипящего чайника сольётся тонким голосом с неумолкающей в голове мелодией, той, что он пытался записать когда-то, но не смог. А теперь уже и не нужно. Хлопает тугая дверь, впуская его запах. — Я здесь. Чай нагрел?... Не нужно было, я ненадолго. Окно нараспашку, как обычно... — Не закрывай, душно. — Снегу на подоконник наметёт, как потом убирать? — Оставь. Тот промолчал. Ветхая ставня легонько скрипнула от порыва ветра. — Помоги лучше с лестницей, хочу на крышу. — Совсем спятил, — вздохнул тот, однако прошуршал какими-то пакетами, ставя их на пол, и загремел выдвижной лестницей. Крепкие руки сжали плечи, но Джунхи чуть отстранился. — Да я сам. На крыше все звуки обостряются в разы — они нахлынули потоком со всех сторон, и Джунхи остаётся только безмолвно и жадно впитывать их, затаив дыхание. Они никогда не соврут, вестники правды. А тот, что присел рядом — парню странно чувствовать рядом с собой его присутствие. — Помоги бинты снять. Тот потянул за концы обрывков, ослабляя тугую повязку. Холод снежинок колет непривычно открытое лицо. Джунхи прислушался, опустив голову — и нахмурился. — Совсем урод, да? — Говорит он в тишину, почуяв настроение человека напротив, и слепо шарит рукой по шиферу. В ушах снова звучит песнь — тонко и неумолимо, сквозь шум завода в квартале отсюда, пробиваясь через пелену грязного снега, в котором они примостились на крыше как два озябших воробья. Песнь смерти. Джунхи знает, что стоит чуть подтолкнуть человека напротив с покрытого льдом настила, как уже через несколько секунд всё закончится. Оборвётся кровавая нить этой песни. Сладко заныло сердце. Джунхи успел отвыкнуть от этого чувства. Он протягивает вперёд руку. Тот молчит, бинты с шелестом устилают заснеженную крышу под руками. После сильного пожара в студии, нескольких погибших и тяжёлой травмы, лишившей парня зрения, у Джунхи и правда не осталось больше ничего — и никого. Впору вниз головой, под грязный парапет, встретить лицом потонувший в декабрьской слякоти асфальт, потому что за теми манящими запертыми дверями не было ничего. Могильный смрад вечной пустоты. Осторожное прикосновение пальцев к покрытым рубцами впадинам, раньше бывшим глазами. — Не урод. Просто идиот... — Почему бы тебе не обнять меня уже? — Перебивает нетерпеливо. Тот ведь не догадается сам, о чём уже знает Джунхи. И когда Хун замолкает, заключая его в неловкие объятия стылых, но бережных рук, звуки наконец начинают отступать. Этот человек и есть его охраняющий дух. Он, а не тот волшебник с певучей маримбой, который исчез — будто его и не было. А всё произошедшее было просто игрой воспалённого мозга, напичканного веществами. Может быть. В подарок оставившей после себя способность пересекать грань запредельного. Тонкая линия смерти обогнула их гибким змеиным хвостом и исчезла под крышей, напоследок отразившись вспышкой в незрячих глазах. Джунхи вздрогнул, вцепившись в чужой рукав, Хун зашептал что-то в губы неразборчиво, притягивая к себе за рубашку. Непрошеная, но так горячо желаемая нежность. Лицу тепло от его дыхания, кровь закипает в сосудах от прикосновений, пока из-под низу тянет безжизненной стынью. Непривычно звучащие хрупкие аккорды разбивающихся о их лица снежинок наконец принимают форму. — Пошли, пошли отсюда. Давай в дом, — сипло прошептал парень, медленно вставая. — Но... Хун. — Он обернулся, встав в проёме. — Что? — Хун тоже понижает голос до шёпота, вызывая улыбку на полоске заветренных губ. — У тебя есть ключи от студии?