Комната №66

Утро наступило внезапно. Ксения не помнила, как утонула в лишённом образов, густом и бездонном тумане сна. Минувший день был слишком тяжёлым… Теперь девушку снова вынесло на берег реальности, и всё же она продолжала тонуть в вязком незнании, что ей чувствовать и чего ожидать. Это было странно: её жизнь ныне зажата в тиски, и она сама дала на это согласие, но всё равно внутри неё не утихает трепещущее ощущение страха неизвестности перед лицом нового дня. Её разбудил стук клюва по оконному стеклу. Какая-то бесстрашная маленькая птичка из числа тех, что осмеливаются вить гнёзда на деревьях во дворцовом саду, в это утро подлетела именно к зарешёченному окну второго этажа. Ксения вспомнила, что это считалась доброй приметой — предзнаменованием радостных вестей. Вот только она сама была беспомощной птичкой в клетке. И неоткуда ей было ждать того, что согреет сердце. Разве что… В этот момент вновь раздался стук, теперь уже в дверь, и в комнате потеплело от улыбки девочки-служанки. Оставив поднос с завтраком на прикроватном столике, Катя обрушилась на Ксюшу с объятьями. Девочка не могла скрывать эмоций. — Вы не представляете, что было вчера!.. — восторженно начала она. — Мой отчим не знал, сердиться ему, что зря проделал путь ко дворцу, или радоваться тому, что я остаюсь. У него было такое выражение лица! А я… Спасибо, спасибо Вам! Не знаю, как… что именно произошло, но… это ведь Вам я обязана тем, что осталась? — она сделала паузу и нерешительно добавила: — Его Величество простил Вас за побег и поэтому разрешил мне остаться? Ксюша улыбнулась сквозь горечь печали и ласково провела рукой по раскрасневшемуся от ярких чувств лицу девочки. — Можно сказать и так… — ответила она. Катя чувствовала, что это было лишь отголоском правды, но понимала, что ей не стоит выспрашивать подробностей. Когда служанка покинула комнату, Ксения, отпив из стакана немного сока, подошла к оконной решётке — ей было легче думать, глядя на залитую солнечным светом панораму сада. «Вы не представляете, что было вчера…» — и верно: на своё счастье, эта девочка с радугой в глазах не могла и представить всего того, о чём Ушакова страшилась вспоминать. Вчера там, в стенах подземелья, Дмитрий назвал её единственной, кто действительно искренне верил в утопичные идеалы повстанцев. Может быть, это всегда было правдой? Что если те, кого она вела в бой, на самом деле никогда не разделяли убеждений, которые столь безоговорочно она возвела в статус истинных законов жизни... Что если все эти люди были лишь себялюбивыми мечтателями, готовыми предать ради собственной выгоды? Ксения не была уверена, что ей стоит делать именно такие выводы. В конце концов, если тень близящейся смертной казни или тюремного заключения заставляла захваченных в плен участников восстания изменять былым жизненным правилам, это не делало их чудовищами. Напротив — это показывало, что они были людьми. Слабыми, боящимися… любящими жизнь. Только, выходит, они ни во что не верили: ни в повстанческое движение, ни в королевскую власть — просто слепо шли, гонимые алчной жаждой… Однако правила этой игры гласили: если тебя не убили в первой же схватке, прозреть всё же придётся. Прозреть и с ужасом обнаружить, что ты не готов принести былую жизнь в жертву призрачной мечте. И вот ты уже не хочешь идти вперёд, но уже не можешь вернуться. И вот — ты уже в кандалах на дворцовой площади… Так война надкусывала души тех, кто оказывался не готовым платить её страшную цену, а затем выбрасывала за борт их тела. Остальные становились монстрами, каких Ксюша уже видела: расчетливыми, жестокими, полными ненависти. Но одно она знала точно: был среди прочих тот, кто в любой ситуации остался бы верен своим воззрениям, тот, кто молча принял бы смерть, не предпринимая попыток выторговать лучшей участи. Да, он умер бы, не узнав, не увидев, в каких кровожадных монстров война превратит людей, за которых он отдал жизнь, и не поняв, сколь обманчивы и наивны были его собственные мечты и устремления. А, раз так, получается, он умер бы напрасно. Но его нельзя было бы упрекнуть в отсутствии благородства и душевной стойкости. Она знала его с десяти лет, она была уверена в нём до конца, до последнего вздоха… Так значили ли королевские слова, что Николай Соболев был жив? Нет, но они давали ей надежду, что он не был пойман. Девушка закрыла лицо руками. Больше не было сил находиться в тисках удушающих мыслей. Больше не было сил находиться в душном отчаянии этих стен. Но — если это не было иллюзией, рождённой её измождённым сознанием — король включил дворцовый сад в границы её клетки… * * * Время близилось к полудню, но в тени раскидистых деревьев ещё таилась утренняя свежесть. Пропитанный пряными ароматами сад утопал в тёмно-зелёном бархате с редким вкраплением первого осеннего золота. Солнечный свет здесь был рассеянным и мягким, а небесная лазурь ощутимо близкой. Источая перламутровую нежность, сияли белые розы. Рассыпаясь тонкой мелодией по листве, звенели птичьи голоса. Не было ни стражников, ни каких-либо слуг — только тёплая тишина. Но, в противовес 37-ой комнате, тишина живая, дышащая… Босые стопы Ксюши несмело ступали по изумрудному соку травы — ей хотелось в полной мере ощущать каждый шаг… Было немного не по себе находиться внутри той картины, что она привыкла видеть в оконном обрамлении, но это было приятное ощущение. Девушка не заметила, как уголки её губ вытянулись в непроизвольной улыбке. Не такой уж длительный срок она была лишена возможности общения с природой, но по ощущениям — вечность. Ксюша раскинула руки и глубоко вдохнула полный живительных нот воздух фруктового сада. Её глаза были закрыты, ветер ласково касался тонкой бледной кожи, и по всему телу медленно распространялось тепло ранней осени. Девушка запрокинула голову и открыла взор голубой бесконечности неба. Как же удивительно было вдруг обнаружить, что она, как и прежде, способна чувствовать аромат цветов, любоваться их яркими красками, наслаждаться звуками птичьих трелей и мягкостью тёплого ветра… Иными словами, обнаружить, что она всё ещё способна жить. Может быть, это, и впрямь, стоило того, чтобы мириться с нынешним положением взамен заключения в тюремном подземелье… Ксения поёжилась и обхватила руками плечи, сдавливая пробудившуюся внутри дрожь. Её взгляд упал на уже успевшие зажить запястья, и в памяти всплыли вчерашние слова Григория. Лекарь был прав — она должна двигаться вперёд, даже если не видит дороги. И даже больше — она не должна бояться этого движения, ведь страх лишь истреплет ей душу. Какое-то время назад в сумраке тюремных стен Ксении думалось, что страх является признаком того, что она ещё жива, но теперь посреди душистого сада она понимала: главное доказательство жизни — в другом. В способности, невзирая на душевные раны, воспринимать прекрасное, замечать его мелочах и уметь ценить. Девушка вздрогнула от звука неожиданно хрустнувшей ветки и обнаружила, что в нескольких метрах от неё под яблоней стояла полноватая женщина в переднике и собирала в плетёную корзину сочные плоды осенних дней. Должно быть, взгляд Ксюши был слишком пристальным, так как в следующее мгновение кухарка обернулась и произнесла слова приветствия. — Простите мой неряшливый вид, я не ожидала кого-либо встретить здесь в этот час, — продолжила она, подходя ближе. — Вы гостья Его Величества? — Гостья… — тихо повторила Ксюша это столь далёкое от неё определение. — Пожалуй, это не самое подходящее слово, — произнесла она на выдохе. — Ах… — сконфуженно потупила взгляд кухарка, догадавшись, что перед ней та самая обитательница дворцовых стен, за едой для которой приходит Катя. — Как Ваше имя? — произнесла она, поспешив прервать затянувшуюся паузу. — Ксения, — отозвалась девушка — А меня зовут Капиталина, — произнесла она. — Вы… Вы ведь помните, какой нынче день? — проговорила она, желая свести беседу к какой-нибудь непринуждённой теме. Ушакова слегка нахмурила брови в попытке вспомнить… Но она знала лишь, что наступила осень. Дни недели, конкретные числа, значимые даты — всё это перепуталось в её сознании. — День Семейных Уз, — тепло улыбнулась Капиталина, напоминая правильный ответ. — Тот самый, когда принято печь яблочные и тыквенные пироги. Сотни мурашек распространились по телу Ксюши. Она так любила этот неофициальный, но известный в каждом доме праздник… Сколько уютного, светлого, настоящего связано у неё с этим днём… Слишком много, чтобы забыть. И слишком много, чтобы иметь силы вспоминать теперь. — А разве, — произнесла она несколько несмело, — это празднество не считается народным? Неужели во дворце в этот день тоже пекут традиционные пироги? Кухарка хотела было что-то ответить, но Ксюша отвлеклась от беседы, заметив замелькавшую меж стволов фигуру… Незнакомый мужчина порывистым шагом прошёл мимо, бросив на девушку враждебный взгляд… — О, не обращайте внимания, — произнесла Капиталина, увидев тревогу на лице Ксении. — Он нынче на всех смотрит исподлобья. Это Александр — бывший командир одного из… как это называется… разведывательных отрядов. Говорят, он не справился с заданием по поимке какого-то преступника, за что и разжалован теперь в тюремные стражники. Через пару дней он должен заступить на службу в новом качестве, а пока что вот ходит как неприкаянный… Вы простите, — торопливо добавила кухарка, — мне пора возвращаться на кухню. Я отложу Вам пару кусочков пирога — пусть Катя принесёт к ужину. Ксюша кивнула в знак благодарности. Все оставшиеся светлые часы дня девушка провела в благодатной тиши сада. Воздух обволакивал горьковато-сладкой осенней теплотой, небо падало в ладони грибным дождём… Здесь разум пленницы был свободен от тяжёлых дум, а сердце — от раздирающих чувств. Здесь удавалось не думать ни об утраченном, ни о том, что ожидает впереди. Просто чувствовать жизнь, струящуюся по венам… * * * Вернувшись к вечеру в комнату, Ксения обнаружила поднос с дымящейся чашкой чая и тарелкой с выпечкой. Девушка улыбнулась, мысленно благодаря Капиталину. С одной стороны, она была рада нынешнему случайному знакомству, но c другой… Не встреть Ксюша кухарку, она не вспомнила бы о сегодняшнем негласном празднике и мысли её не унеслись бы в родную деревушку на волнах разрывающей грусти. Отец… Как он там без неё?.. В памяти огоньками болезненной ностальгии вспыхивали уютные мгновения тёплых вечеров, когда она подолгу беседовала с ним на разные темы, делилась наблюдениями, планами… Теперь, вдали от родных мест, Ксюша понимала, насколько при всей своей жажде странствий и приключений была привязана к дому. И, пожалуй, особенно скучала она по этим чудесным вечерним разговорам. Беседа была для неё особым видом душевного единения. О многом говорили они и с Колей. С ним она делилась самыми сокровенными мечтами, яркими и прекрасными — теми, в которые так хотелось верить… Их юношеский задор когда-то оправдывал всё, рисовал в воображении прекрасные картины, шептал, что невозможное возможно… А на деле… О, она могла бы уберечь Николая от ужаса, коим обернулось их предприятие, если бы прозрела чуть раньше. Если бы чуть больше дорожила тихими радостями их уединённой деревенской жизни… А он, в свою очередь, уберёг бы её душу от тех отчаянных страданий, на которые обрёк её венценосный мучитель… Ксения тяжело вздохнула. Коля… Если он всё-таки жив, значит холод одиночества не поселится в доме её отца. По щекам Ксюши потекли ручейки светлой грусти. Двое дорогих её сердцу людей, может быть, сейчас вот так же вспоминают о ней… Как жаль, что она не может знать наверняка. Мысли дрожали, как дрожат веки от подступающих слёз. Мысли не смели отдёргивать пропитанные запахом родного дома занавески воспоминаний. Лишь заглядывали в щёлочку и, обожжённые острой тоской, стремились прочь — в послезакатное небо над дворцовым садом… Нет, ей не под силу сладить с этой пылающей ностальгией — в конце концов, она в ней задохнётся… А сад… Он медленно тонет в сумерках, сверкая бутонами роз, и, пока взгляд Ксюши блуждает меж листвы, душа её может дышать ровнее… Дверь предупредительно скрипнула, оповещая о королевском визите, и девушка спешно смахнула с ресниц солёные капли, чтобы за несколько секунд, которыми ограничено количество шагов от порога до подоконника, попытаться придать своему лицу безэмоциональное выражение. — О чём ты думала до моего прихода? — между тем проговорил Ларин, проходя внутрь комнаты. Ксюша смутилась. Она знала, что король не примет отказа отвечать на заданный вопрос, но что она могла сказать ему?.. — Я думала о своём отце, — произнесла она наконец, — о том, что скучаю по нему… по нашим с ним разговорам… — Стало быть, тебе не хватает интересного собеседника? — произнёс Дмитрий, обжигая её взглядом. — Назови тему, и я поддержу её. — Что?.. — в испуганном недоумении переспросила девушка. — Тему, моя дорогая. Для разговора, — с усмешкой повторил он, наслаждаясь её смятением. Ксения надрывисто вдохнула, отгоняя нарастающий озноб. Она никогда не ощутит себя готовой к телесной близости с тем, чей взгляд сейчас был ощутим физически… Но, если бы сейчас его руки занялись завязками её корсета, а губы жалящими прикосновениями легли на её шею — она готова поклясться, что нашла бы силы вытерпеть. Силы не пропустить, ни за что не пропустить его дорогами плотского мира к миру её души. Только его интерес к ней никогда не был сугубо физиологическим. — Я… — растерянно пробормотала Ушакова. — Что ж, хорошо, — усмехнулся Дима, — поговорим о тебе. Его насмешливо-игривый тон пугал её. Подобно хищнику, он загнал свою жертву в угол, но не спешил приступать к расправе. Животный голод был ему не знаком. Он находил удовольствие в другом — в мучительной игре, в изящной пытке… Но, кажется, в этот раз было и что-то ещё… Что-то ещё в королевском взгляде и голосе, помимо нестерпимо знакомых ей плотоядных искр — какая-то подчёркнуто наигранная, искусственная весёлость, сродни той, в чьей тени скрывают незаживающие раны. — Так что же делало общение с твоим отцом столь приятным? — продолжил он. — Неужели, то печальное обстоятельство, что он безропотно благоволил любой затее своей дочери? — Он лишь признавал её право на собственное мнение… — чуть слышно отозвалась Ксюша. — Стало быть, «право»? — едко переспросил король. — Так оно у неё было? — Я имела в виду только, что его мнение было иным… — сбивчивым голосом проговорила девушка. Дима неожиданно улыбнулся. — Неужели, эта служанка настолько тебе полюбилась? — проговорил он, испытующе глядя на Ксюшу. — Ведь иначе ты не старалась бы быть столь притворно и приторно учтивой, верно? Её смирение раздражало его. Какая ирония. Какая издёвка. Так как же, по его мнению, ей следовало вести себя с ним? — Что Вы хотите от меня услышать? — произнесла Ксюша, с усталым непониманием взглянув на короля. — Что-нибудь настоящее, — ответил Ларин, приблизившись к ней. Он смотрел на неё так, что девушку охватывал отчаянный леденяще-огненный трепет от осознания того, сколь сильно он жаждет обладать ею. Пронизываемая обжигающей синевой его взгляда, Ксения понимала, что в следующее же мгновение может оказаться захваченной в поток безжалостной страсти… — Пожалуйста… — прошептала она и уронила взгляд куда-то между складками платья и паркетом. Она знала, она помнила, что мольбы способны лишь подогреть пыл королевского желания… но сказанное не было мольбой. Она просто обнажала перед своим мучителем испуг израненной души. Она просто давала ему то настоящее, о котором он просил. Дмитрий заключил её склонённую голову в плен своих ладоней и плавным движением заставил девушку вновь поднять на него влажные глаза. На нём больше не было маски насмешливой властности — он почему-то хотел, чтобы она видела это. Медленно и осторожно он коснулся губами её дрожащих губ так, как в лоб целуют дочерей: без жара плотоядного пламени, без напора вожделения, но с невесомой нежностью… И, как бы ни страшили Ксюшу моменты, когда Дима пересекал черту, за которой ютилась её нескончаемо боящаяся его прикосновений душа… как бы отвратительно Ксюша ни чувствовала себя, оплетённая путами вынужденной беспомощности — она не могла назвать происходящее насилием. Но от этого было лишь страшнее. Поцелуй не продлился долго, иначе он непременно перерос бы во что-то куда более страстное и, при всей невозможности, даже взаимное… но Дима разорвал прикосновение ровно в тот момент, когда Ксюша на него почти ответила… — Приятного чаепития, — с непривычной для её слуха мягкостью произнёс он, бросив взгляд на нетронутый поднос, и вновь передал девушку во власть безмолвного уединения. Сотни секунд одна за другой растворились в густеющих сумерках с того момента, как за Лариным закрылась дверь, а Ушакова всё ещё в холодном оцепенении смотрела ему вслед, испуганно ожидая, что вот-вот дверь распахнётся вновь и на сей раз взрывоопасная энергия, бушующая в королевском взоре, не пощадит её… Но была лишь тишина, остывший чай и сиреневый отсвет наступающей ночи. Была лишь узорчатая тень от оконной решётки, тонкий яблочно-тыквенный аромат и нестираемое ощущение меж пылающих линий губ… Ксюша должна была успокоиться. Должна. Только как? Успокоиться означало понять. Понять, что именно происходит и как ей воспринимать это… Ей вдруг подумалось о том, что Дмитрий, должно быть, помнил, какой нынче день, а стало быть, знал, чем будут заняты её мысли, то есть… то есть он приходил, чтобы сыпать соль на её раны. Но… но в чём заключался смысл? Неужели, это, в самом деле, доставляло ему наслаждение? Ксюша сделала пару глотков чая – душистая терпкость заваренных трав всегда приносила ей успокоение… но на очередном глотке самообладание подвело её, и чашка чуть было не выпала из рук. В пределах этих стен чая было недостаточно. Разум пленницы метался в стремлении разгадать мотивы королевских действий, но безуспешно. Ведь мысль о том, что в этот день не только у неё внутри взрывы тоски оседали пеплом, не приходила ей в голову.