***
Первая ночь, проведённая Ксенией в стенах подземелья, обернулась для неё мучительным испытанием. И дело было не в мёртвом холоде каменных стен или наводящей тоскливый ужас темноте безжизненных теней… Нет, главная причина заключалась в том, что девушка вновь оказалась в ситуации непростого выбора. Минувшим вечером она металась в томительном ожидании королевского ответа, и вот, наконец, стражник подошёл к решётке её камеры с плошкой воды, что заменяла в подземелье ужин. – Вот, возьми… – проговорил он, – Жажда, небось, уже замучила… – Вы говорили с королём? Передали ему мои слова? – в отчаянном волнении перебила его девушка. – Передал… – неохотно отозвался тот, – И, если бы у меня был выбор, я не стал бы озвучивать тебе ответ Его Величества. Ведь ты же, шальная, чего доброго, ещё и согласишься… – он посмотрел на Ксюшу с чем-то средним между жалостью и осуждением и, вздохнув, продолжил, – Девчонка сможет остаться во дворце, если ты сутки проведёшь в пыточной камере. – Что ж… – тихо произнесла Ксюша, потупив взгляд, – я готова. Стражник удручённо покачал головой. – Опомнись, глупая! – произнёс он, – Ты хоть представляешь, на что соглашаешься? И ради чего всё? Ради соплячки, которую выгнали со двора? Раз выгнали, значит было за что! – стражник почти перешёл на крик и вдруг резко остановился, – В общем, так, – строго отчеканил он после недолгого молчания, – окончательное решение ты должна принять к завтрашнему утру – есть время одуматься. А вообще… – с раздражением добавил он, – какая мне, в конце концов, разница… Страж порядка быстро скрылся в сумраке тюремного коридора, а Кэлен всю ночь преследовал звук его удаляющихся шагов. Нет, стражник ошибался – времени у неё не было. Отчаянно долгая, полная терзаний ночь просто-напросто стала первой в числе ожидающих узницу мук. Сутки в камере пыток. Слишком много, чтобы не чувствовать, как жгучее смятение подкашивает ноги… но, скорее всего, недостаточно, чтобы умереть. Останется ли она калекой, сойдёт ли с ума от боли, но закон о том, что женщина не может быть подвергнута казни, всё же будет соблюдён. Какая жестокая изобретательность. Ксюше ошибочно казалось, что она готова к любому королевскому ответу. Это было не так. Ещё недавно, участвуя в повстанческой деятельности, она верила, что ценой своей жизни способна помочь тысячам… Теперь же, пережив болезненное отрезвление от былых мечтаний, она понимала: по-настоящему помочь даже одному человеку может оказаться крайне нелегко. С огнём в глазах ведя повстанческий отряд к дворцовым стенам, она и впрямь была готова к слепому самопожертвованию, но теперь… теперь, когда её желание помочь Кате являлось совершенно осознанным и куда более реальным, всё равно было бы самообманом считать, будто она способна с лёгкостью переступить порог камеры пыток... Ведь, как бы то ни было, Ксюша продолжала ощущать рождённое как чудо среди страданий желание жить. Вот только жизнь… вернее, существование здесь было для неё бессмысленно пустым, потому она и хваталась, точно за спасательный трос, за эту возможность помочь, возможность вернуть радость в детское сердце. Успеть бы только до утра найти силы хоть немного свыкнуться с мыслью о том, какая за это назначена цена.***
Рассвело. Вернее, это там, за пределами тюремного подземелья, меж мягкой ткани облаков, первые солнечные лучи обозначили начало нового дня. Здесь же не было ни закатов, ни рассветов, как, впрочем, не было и ночи с её звёздами и пряными запахами. Было лишь своё, особое время суток – серое, унылое, бесконечное… И только сквозь щель у потолка в камеру проникали пропитанные светом пылинки… Золотистые и лёгкие, они, словно живые, кружились в воздухе и неизбежно гасли, умирая на холодном полу, где, обхватив колени руками, сидела измученная тяжёлыми мыслями девушка. Ксюша недвижно ловила взглядом отблески наступившего утра и с отчаянным усердием рисовала в воображении тот момент, когда Кате сообщат, что та может остаться в замке… Сил на страх у Ушаковой уже почти не было, но оставались силы верить, что предстоящее ей сегодня будет не напрасным. Стражник легонько кашлянул у решётки. – Ну что? – спросил он тихо, почти боязливо. – Ничего… – так же тихо отозвалась Ксюша, – Моё решение не изменилось. Страж порядка лишь тяжело вздохнул и достал связку ключей, чтобы открыть дверь камеры. Следуя за ним по гулким тоннелям тюремных коридоров, Ушакова невольно вспомнила, как в недавнем разговоре с королём произнесла вот это же сквозящее тоской слово «Ничего» и как почему-то ей стало от этого легче… Может быть, так бывает всегда, когда начинаешь свыкаться с неизбежным… Скрипом ржавой двери резко оборвался пронизанный оглушающей тревогой путь, и Ксюшу обдало могильным холодом. Наверное, он, этот холод, этот ужас, этот плотоядный сумрак, рождался именно здесь и отсюда распространялся по всему подземелью. Стражник не успел попрощаться, а девушка не успела прочесть в его глазах беспомощное сочувствие… Грубые руки другого тюремщика втолкнули её внутрь, и сиплый голос сказал что-то о палаче, который должен вот-вот подойти… Ксюша боялась осматриваться, но было невозможно уберечь взгляд от острого блеска жутких предметов и конструкций, названия которых она не могла знать, а назначение должна была изведать. Сотни металлически колких мурашек предчувствием боли распространились по телу девушки… Сутки. Целые сутки в тисках этого страшного места. А ведь, наверное, так должно быть чуточку легче – когда знаешь, сколько именно отпущено на мучения. Только Ксюша, увы, этого не чувствовала. – Ты можешь быть свободен, – внезапно услышала она голос за спиной. – С Вашего позволения, – учтиво произнёс стражник, и звук закрывшейся двери дрожью пробежал по телу Ксюши. В испуганном недоумении она обернулась, страшась даже предположить, что всё это значит, ведь этот голос принадлежал… – Ты хорошо представляешь, на что идёшь ради едва знакомой тебе девчонки? – размеренным тоном произнёс Дмитрий, приблизившись к ней. Происходящее виделось Ксении беспощадным издевательством. Молча сносить мучения – ей даже в этой возможности было отказано. – Да… – чуть слышно отозвалась она, стараясь не смотреть королю в глаза. Но, коснувшись пальцами её подбородка, тот заставил девушку поднять взгляд и повторить ответ. – Да, – произнесла она вновь уже несколько громче. И тут что-то внутри неё надорвалось… – Да, да, да! – прокричала Ушакова, и каменные стены подземелья отдались глухим эхом… – Да! – и отчаянно горькие слёзы потекли по бледным щекам… Какая ему, в конце концов, разница, если для него она лишь беспомощная кукла, которой истерзали душу и бросили умирать в темницу?!.. Что ему до того, что она чувствует, что думает?.. Неужели, в конце концов, у короля нет других дел или иных способов развлечься? Тысячи слов рвались наружу из израненной души, и все они нашли воплощение в этом надорванном «Да!». Не чувствуя более сил в ногах, в беззвучном рыдании Ксюша опустилась на холодный каменный пол. Какое-то странное, новое ощущение заполнило внезапно образовавшуюся пустоту внутри неё. Быть может, в этот самый миг в ней умерла надежда, но с почти радостным удивлением Ксюша обнаружила, что ей вдруг стало всё равно. Всё равно, что было… что будет… Просто – всё равно. Такое призрачное ощущение где-то за гранью отчаянья… Ощущение, продлившееся лишь мгновение и тут же разрушенное звуком королевского голоса. – Ты не задумывалась о том, - всё тем же размеренно-спокойным тоном произнёс Ларин, – что должна была оказаться здесь значительно раньше? Ведь ты не была рядовой участницей бунта, которой затуманили разум чьи-то красочные речи – ты была той, кто эти речи произносил. А значит, могла владеть важной информацией. «Просто ты выбрал иной вид пыток…» – пронеслось в голове Ксении, поднявшей на Диму измученный взгляд. – Полагаю, – продолжил король, – после недавней встречи с повстанческим отрядом тебе стало ясно, что ты была единственной, кто искренне верил в то, что проповедовал. И в этом смысле ты действительно исключение, Ксения Ушакова. Вот только что ты пытаешься доказать теперь? Своё влияние на королевское решение отправить одну из служанок прочь со двора? А ты не допускала мысли, что её место как раз и есть в родной деревушке, как твоё в стенах подземелья? И мнимое геройство тут некстати. Ксения плохо понимала, как ей следует воспринимать услышанное. Как безжалостную насмешку властолюбивого короля над её беспомощным положением? Только и всего? Нет, у Ларина ничего не могло быть столь нелепо и просто. И он не пришёл бы сюда только ради того, чтобы сказать ей, что всё остаётся неизменным. – Тогда зачем Вы здесь? Зачем всё это? – превозмогая дрожь от холода и изнеможения, прошептала девушка. – Это способ узнать тебя, – ответил король, – и, возможно, та, что готова принять страдания во имя чужого благополучия, не заслуживает засыпать на жёсткой тюремной скамье. Возможно, ей больше подходит иной вариант... – Вы же не думаете, что я соглашусь? – чуть звучно произнесла Ксюша, оглушённая леденящим кровь осознанием, что именно он имеет в виду под этим «иным вариантом». – Я думаю, – отозвался Дима, – что служанка, о судьбе которой ты так печёшься, будет рада вновь приносить тебе завтраки. Ксюша смотрела на него, едва дыша. Его слова ударами звучали в её голове. Она смотрела и желала ненавидеть его сильнее, чем прежде… «А что, если я скажу "нет"? Нет, нет, нет!!! Делай, что хочешь, пытай, как угодно! Но по собственной воле твоей марионеткой я не стану!» – она хотела бы прокричать ему всё это… Но молчала. Молчала, потому что теперь во всё это был вовлечён ещё один человек. И что-то внутри, не спросив разрешения, вновь забилось с надеждой… Надеждой на жизнь, именно жизнь, вопреки всему и ради Кати. – В этот раз у тебя нет трёх дней, – разрушил образовавшуюся пустоту молчания Дима. Ксюша глубоко вдохнула, собирая осколки душевных сил, и, медленно поднявшись с пола, но не поднимая глаз, тихо ответила: – Я согласна. Ларин подошёл к ней совсем близко и лёгким прикосновением заставил сковывающие её запястья кандалы рухнуть на пол. До этого девушка не замечала боли от глубоких царапин, что железные кольца успели оставить на её коже, но теперь её руки пылали, будто в огне… – Григорий займётся этим, – вдруг словно с заботой произнёс Дима, и опущенные ресницы Ксюши резко взметнулись вверх. Он сказал именно то, что она услышала? Или, может быть, измождённое сознание начинает подводить её? Неужели король, который заставил её провести ночь в ожидании жестоких пыток, беспокоится теперь о паре кровавых полос на её запястьях? Он только что говорил с ней с такой едкой отстранённой жёсткостью, так откуда сейчас в его взгляде и голосе эта пугающая мягкость? Сейчас он снова был на том отчаянно близком расстоянии, которого она так боялась… От эмоционального перенапряжения на её ресницах дрожали солёные капли, одна из которых не удержалась и сорвалась вниз по щеке… Мгновением позже девушка ощутила жар ладони на своём лице… Стирая влажный след, оставленный слезой, Дима осторожно провёл большим пальцем по фарфорово-бледной коже… Ксюша стояла, сжимая внутри отчаянную дрожь и боясь отстраниться хоть на миллиметр, ведь после только что произнесённых слов ей надлежало быть покорной… Секунды тонули в нескончаемом потоке времени, а он всё ещё находился на том расстоянии, когда дыхание способно обжечь… Внутри неё нарастал тот самый колко-тёплый трепет, которому не было объяснения. Казалось: ещё мгновение, и она догадается… Мгновение, и… одно стремительное движение разорвало тонкую нить нестерпимой близости. – Проводите её в прежнюю комнату, – распорядился Ларин, открыв дверь. – Вы имеете в виду камеру? – переспросил недоумённый стражник. – Я имею в виду комнату на гостевом этаже, – раздражённо отозвался король. И изгибы коридоров и лестниц запетляли в обратном направлении…***
Ксюша робко жалась на краешке кровати в стенах комнаты с до боли знакомым номером. Последний раз она была здесь вчера. Всего лишь вчера. А как будто целую вечность назад. Какая-то временная пропасть разделяла по её ощущениям прошлое и настоящее. Погружённым во мрак пропасти виделось девушке и её будущее. Было до холодной дрожи странно находиться здесь. Она ненавидела это место. Этот шкаф с резными дверцами… эти обитые цветастым бархатом кресла… эту решётку на окне… эту кровать… Она ненавидела всё в этой комнате. Ненавидела сам здешний воздух, отравленный ощущением королевского присутствия. Одна камера пыток взамен другой, только, в отличие от тюремного подземелья, где с головы Ксюши не успело слететь и волоска, здесь она уже испытала мучения сполна. И в то же время девушка ловила себя на каком-то странном чувстве, будто бы схожем с радостью возвращения домой. Что это? Откуда в ней это ощущение? Может быть, причина его в том, что, в отличие от подземной, эта камера залита светом взошедшего, вопреки всем бедам, солнца. Пусть и нет действительной разницы между пылинками, вьющимися в тёплых лучах, и теми, что ложатся на холодный пол подземелья, но всё же, и правда, так радостно знать, что снова можно видеть солнце и небо… А небо – оно одно над всеми уголками королевства. И над крышей её далёкого дома оно сегодня такое же головокружительно голубое, как и над дворцовыми башнями. Девушка подошла к окну: всё те же плодовые деревья и те же кусты белых роз… и ажурная беседка в отдалении, и цветочные клумбы, и изумрудный бархат травы… Ксюша знала этот пейзаж наизусть и уже в который раз находила в нём отдушину. Она блуждала взглядом по саду и... И будто не было ничего… Ни побега, ни ранения, ни подземелья… А была лишь эта комната, этот вид из окна и те самые три дня, данные ей на принятие решения. Король всё же заставил её ответить «да». Впрочем, Ксюша уже не была уверена, нужна ли она ему как… «ночное развлечение» – такую, кажется, нашла она когда-то для этого формулировку. Но, может быть, теперь Дмитрию достаточно было самого факта её согласия. Вот только страх его присутствия уже не покинет ни этих стен, ни самой Ксюши. И как же она боится, что он придёт сюда именно сегодня, именно этой ночью… Ему уже принадлежит её беспомощный трепет и надорванный крик растерзанного девичества… Ему уже отданы мольбы о пощаде и стоны насильственной близости… Но что помешает ему прийти, чтобы взять это снова и снова? И отныне даже больше – её покорность. В следующий момент дверь осторожно отворилась, и в комнату вошёл Григорий. – Я принёс Вам мазь для заживления царапин, – поздоровавшись, произнёс он. – Что?.. Да... Спасибо… – рассеянно пробормотала девушка, обернувшись и с печальной благодарностью посмотрев на лекаря. Тот протянул ей склянку с вязкой жидкостью и хотел было покинуть комнату, но голос Ксюши остановил его. – Вы ведь считаете, что главное в жизни – найти собственную дорогу и идти по ней, несмотря ни на что, так? – произнесла она. – Всё верно, – кивнут тот. – А если… если я свернула с пути, который считала правильным, и теперь не вижу перед собой даже самой узкой тропки? – тихо проговорила девушка, словно боясь услышать собственные слова. – В моей жизни был момент, когда я ощущал себя вот так же, – отозвался Григорий, – Вы позволите? – произнёс он, садясь в кресло рядом с кроватью, – Когда я решил посвятить свою жизнь врачеванию, – начал он, – моя семья сочла меня чудаком, и я оказался в весьма непростой ситуации. Я мог обратиться к семейному делу и прожить в итоге вполне благополучную жизнь, а мог пойти против воли близких, но стать по-настоящему счастливым. Я выбрал второе, ушёл из родной деревушки и поселился в небольшом городке, где начал изучать книги о лекарственных травах и разных врачебных премудростях. Прошло несколько лет, я набрался опыта и заработал в городе доброе имя. Вы скажете, я должен был чувствовать удовлетворение, радость от того, что успешно помогаю людям. Но я хотел большего. Не славы, нет – масштабности. Хотел сделать что-то особенное: открыть какое-то чудодейственное лекарство, какой-то особый метод… словом, сделать что-то, что поможет тысячам людей и будет помогать им и после моей кончины. Я вновь часами просиживал за чтением книг, экспериментировал с сочетаниями трав и кореньев, наблюдал за поведением диких животных… Наконец, как мне казалось, мне удалось, вывести рецепт средства, способствующего скорому заживлению ран. Да, рецепт вот этой самой мази. Только тогда в нём недоставало важного ингредиента, без которого возникал побочный эффект. Я ещё не знал этого, когда стал предлагать мазь людям. Многие из жителей городка, где я тогда жил, работали в горах на добыче драгоценных камней. Царапины и ссадины в таких условиях получить было легче лёгкого, а их наличие заметно замедляло темп работы. Так что нашлось множество желающих опробовать на себе действие мази. И многие были довольны результатами. Вот только не все. У других же, и таких тоже было немало, незначительные порезы и лёгкие ссадины, напротив, превращались в нарывающие раны, из-за чего людям приходилось оставлять работу. И, оказываясь без средств к существованию, они резонно обвиняли в этом меня. Так от моего доброго имени не осталось и следа. Половина города меня возненавидела, остальные просто перестали доверять. Друзей, как оказалось, у меня не было. Как и каких-либо сбережений. Был только дом, продавать который не стоило и пытаться. В довершение всего из-за резкого сокращения числа рабочих сроки добычи самоцветов затягивались, и люди начали опасаться, что это дойдёт до короля. В конечном счёте, мне просто дали понять, что, если я не покину город сам, мой дом подожгут. В тот вечер я собрал вещи, намереваясь завтра же уйти куда глаза глядят. Но утром в мою дверь постучали с сообщением о том, что один высокопоставленный человек узнал о произошедшем и хочет поговорить со мной. Этот человек немало удивил меня, сказав, что мои эксперименты достойны уважения, и предложив работать лекарем при его дворе. Он не просто спас меня от жизни в тоске и скитаниях, он вернул мне веру в себя и дал возможность продолжать заниматься любимым делом. Тем высокопоставленным человеком был наш король. Ксения невольно вздрогнула и потупила взгляд. В истории Григория было много созвучного её собственной. Кроме финального аккорда. А впрочем, нет, в этом как раз заключалось главное сходство – в жизни их обоих после встречи с королём произошли резкие изменения. Вот только контрастно разные. – Не думай, моя девочка, – с искренней заботой в голосе проговорил лекарь, заметив её печальную задумчивость, – будто я не знаю или, по крайней мере, не догадываюсь, что за эмоции переполняют твоё юное сердце и в чём их причина. Но я едва ли в силах изменить это, так что мой рассказ не несёт в себе морали. Мне лишь подумалось, что он может быть тебе интересен – в конце концов, счастливые истории вдохновляют жить, – полная мудрого спокойствия улыбка озарила его лицо, – Просто не бойся идти вперёд, даже если не видишь дороги. О, кажется, мораль всё же есть, - добавил он и добродушно рассмеялся. После разговора с Григорием мысли Ксении стали светлее. Вместе с тем давала о себе знать бессонная ночь, и девушка начала погружаться в состояние, которое вполне можно было назвать приятной полудрёмой… Но всего несколько минут спустя сонная дымка была развеяна вновь скрипнувшей дверью… – Вы что-то… – «забыли», приподнимаясь на постели, хотела сказать Ксюша, решившая, что это снова Григорий, но в следующий же миг замерла при виде стоящего в дверях короля, который, казалось, совсем не ожидал, что его присутствие будет обнаружено. – Что ж… – проговорил Дмитрий, проходя в комнату. Он как будто вот-вот должен был произнести что-то властно-насмешливое, но отчего-то передумал. Вместо этого он просто молча смотрел на Ксюшу, и она не знала, где черпать силы, чтобы выдержать этот пронизывающий взгляд. Подобная тишина повисала в этих стенах не в первый раз, и она пугала её. – Я должна что-то знать об условиях моего пребывания здесь? – наконец, решилась произнести девушка. – Тебя интересует что-то конкретное? – вопросом на вопрос ответил Дима, и Ксюша посчитала это возможностью, которую необходимо использовать. – Могу ли я выходить в сад? – спросила она коротко и тихо. Ларин слегка улыбнулся и подошёл к окну, словно для него обязательным было держать перед глазами предмет разговора. – Не вижу смысла удерживать тебя в четырёх стенах, как и приставлять к тебе стражу, так что да, ты вольна проводить время в саду, – проговорил он, не оборачиваясь, – светлое время суток, разумеется. Одной ночи под яблонями с тебя будет достаточно, – добавил он, намекая на обстоятельства её побега и, возможно, давая понять, что в ночное время ей надлежит быть в чётко определённом месте, – Просто помни, – произнёс он, коснувшись её нещадно жёстким взглядом, – что, если ты хоть чем-нибудь посмеешь вызвать мой гнев, холодная камера будет рада принять тебя обратно, а служанка, что завтра вернётся к привычным обязанностям, отправится мыть полы к тебе по соседству – в тюремную столовую, а спать будет на земляном полу взамен мягкой постели. Тон, с которым он произнёс это, был холоднее и острее лезвия ножа, но Ксюша на удивление спокойно восприняла его слова. Дима обозначил «правила игры», и она была готова им следовать. Она понимала, что у короля не было оснований доверять ей, но искренность её небезразличия к судьбе Кати – вот, чему он решил поверить и чем сковать её по рукам и ногам. И это было её безоговорочное поражение в этой жестокой «игре». Но кто знал, что после поражения жизнь продолжается. И нужно как-то дышать. И где-то находить силы смотреть в глаза победителю… – У неё нет родителей, а отчим с мачехой относятся к ней с презрением и злостью… – неожиданно проговорила Ксюша, когда Дима был уже на пороге. – Что? – переспросил он, обернувшись. – Катя, служанка. Она рассказала о своей жизни. И… не было стремления что-то доказать… Просто желание помочь… – Я знаю, – вполголоса произнёс Ларин и вышел из комнаты.