501-й подводный легион

— Твои солдаты, — объявил отец и опустил тяжелую, затянутую в черную боевую рукавицу ладонь Калдуру на плечо. — Калдур’Ам, теперь ты — их командир. В его голосе слышались гордость и чистая отцовская радость за сына, который наконец-то из мальчика превратился в мужа. Так и не скажешь, что издевается. Калдур подавил вздох. «Его солдаты» — около двадцати человек, все мужчины, многие небритые и почти все помятые жизнью, в потрепанной форме старого атлантийского образца — сопели, чесались, ковырялись в зубах, переминались с ноги на ногу. На боевую единицу они не походили даже близко; уж скорее на случайный сброд, который согнали на плац и велели стоять смирно хотя бы пятнадцать минут. Скорее всего, печально решил Калдур про себя, это недалеко от истины. Пятнадцать минут между тем подходили к концу: новоявленные солдаты изнемогали, непривычные к смотрам. Еще немного — и появятся первые дезертиры, помчавшиеся кто за пивом, а кто отлить. Парень в первом ряду, мелкий и тощий, как жердь, с жидким ежиком блекло-рыжих волос, стоял, вытянувшись по стойке смирно, и беспрестанно дергал кончиком носа. На лице его была написана мука: должно быть, нос невыносимо чесался, но парень боялся поднять руку перед лицом высокого начальства. Калдуру стало его жаль. — Вольно, — скомандовал он и повернулся к отцу, чтобы новобранец мог спокойно почесаться. — Благодарю тебя, отец. Не сомневайся: я не подведу тебя! Получилось отлично: пафосно, восторженно и исполнено сыновнего старания угодить. Калдуру даже стало противно. Отец довольно улыбнулся и кивнул: — Я не сомневаюсь. А теперь, Калдур’Ам, оставляю тебя с твоим взводом. Он еще раз хлопнул любимого сына по плечу и зашагал прочь по плацу. Калдур с тоской проводил его взглядом. Что он здесь делает? Как он здесь оказался? Как, о великий Посейдон, как он позволил Найтвингу втянуть его в это безумие?! Калдур попытался припомнить подробности судьбоносного разговора, но все было как в тумане. Наверное, подумал он, вообще не стоило разговаривать с этим манипулятором. За спиной послышался шум, и Калдур обернулся. Задние ряды, решившие, что «вольно» означает «можете идти», уже начали расползаться, как муравьи из сахарницы; тощий парень в первом ряду все так же прижимал руки к бокам. Нос дергался еще сильнее, а в глазах блестели слезы отчаяния. «Да почешись уже наконец», — хотел было сказать Калдур, но вместо этого произнес: — На сегодня свободны. Отправляйтесь в казармы. Завтра в семь утра — построение. Начинаем тренировки. Тощий с облегченным вздохом нырнул в толпу и принялся изо всех сил скрести нос. Калдур ожидал, что остальные исчезнут из его поля зрения так же быстро, но солдаты, до того мечтавшие смыться, и чем скорее, тем лучше, почему-то не спешили расходиться. — В чем дело? — спросил Калдур. — Приказ не ясен? Вперед протолкался высокий лопоухий мужчина лет сорока. Плечи были ссутулены, на вытянутом лошадином лице застыла печать мировой скорби. Что бы с ним ни случилось, он твердо считал, что уже пережил свой личный апокалипсис, а значит, может безо всякого страха говорить со старшими по званию. — Видите ли… сэр, — начал он. — Тут дело такое, что, в общем… Как бы это. Ну, казармы — они где?