Голос твоего сердца

      В руках у матери каждая вещь превращалась в предмет искусства. Она умела создавать чудесные картины и необыкновенно сложные оригами, умела вышивать завораживающие узоры и, более того, умела быть доброй и понимающей, а это тоже своего рода искусство. Все её творения, как и она сама, были какими-то теплыми, несмотря на то, что её квирк был направлен на то, чтобы заковать все вокруг в лед.       Шото держит белый лист бумаги, почти такой же чисто-снежный, как и волосы его матери. Мама с сестрой делают самолетики — аккуратно загибают уголки, проглаживают складки, выпрямляют крылья. Фуюми улыбается и вертит в руках удачную модельку — хоть хвост и немного помят, выглядит действительно красиво.       У Шото ничего не получается.       Кусок бумажонки не превращается в цветы или изящного лебедя, а лишь приобретает все больше и больше вмятин, выглядит все хуже и хуже. Слезы подступают к горлу, хочется сжечь эту бумаженцию, превратить в пыль, не мучиться больше с тем, что не получается вне зависимости от приложенных усилий… На кончиках пальцев начинают плясать огоньки, но нельзя, нельзя поддаваться напору чувств! Каждый раз, когда мальчик показывает свои огненные способности, мать мгновенно меняется в лице, её уголки губ, и так обычно едва-едва приподнятые, когда она счастлива, опускаются вниз, глаза тускнеют, в них начинают блестеть слезы. Нет, лучше уж мучиться от собственного бессилия, чем видеть мамины страдания.       Вдруг на миниатюрные, негибкие пальцы маленького Шото опустились нежные руки матери и начали творить чудеса с тем, что теоретически должно было быть самолетиком, и превратили это в самолетик практический, аккуратно и точно. Мальчик даже невольно залюбовался тем, как магическим образом мятый комок превратился в немного потрепанный жизнью аэроплан.       Сверкнув глазами, мама посмотрела на сына и улыбнулась.       — Давай запустим? Если он будет летать, конечно, после всех твоих издевательств.       Встав на цыпочки, мама, почти не касаясь ручки, тихо открыла окно. Заплутавший редкий порыв ветра закрутил шторы, взъерошил волосы на макушке паренька и легонько поднял игрушку из маминых рук.       Летит! Летит творение Тодороки, парит над улицами и домами, изнемогающими от небывалого весеннего зноя, закрывает крыльями палящее солнце, заставляет прохожих напряженно щуриться, когда они прикрывают глаза рукой и смотрят в небо, и зажигает улыбки на лицах детей. Вот уже самолетик парит над каналом, в котором плавают разноцветные карпы, переливаясь на солнце золотистой чешуей, опускается кругами, как птица, невольно подхватывая потоками воздуха от своего помятого крыла лепестки цветущей сакуры, задевает крылом серебристо-голубоватую воду…       БЗЫНЬ!       Подскочив на матрасе, мальчик больно ударился лбом о край стола, приподнялся, потрогал ушибленное место, выключил будильник, протер глаза и сонно оглянулся вокруг. Из открывшегося окна доносился шум колес, гудки автомобилей и обрывки фраз пешеходов, сливавшиеся в гул, накатывающий волной. Ветер качал форточку и невесомые занавески, трепал листы учебников, в беспорядке лежавших на столе, дергал обрывок календаря с вычеркнутыми датами и обведенным в кружок последним числом, ударял в пустую внутри коробку в углу с надписью «на продажу», увенчанную толстым конвертом, из которого торчали банкноты. Снизу тянуло запахом подгоревшей яичницы и чем-то приятно-молочным.       Сегодня — его последнее утро.       Сегодня всё закончится.       Тодороки потянулся за телефоном, который примостился почти на краю стола — чуть ли не единственного предмета мебели, оставшегося в комнате. Его нельзя было продать — он был просто-напросто прикручен к стене, да и из-за большого количества ящиков в нем легко можно было спрятать что-то интересное (лезвия или пистолет, например). Хотя, как бы то ни было, смелости воспользоваться этими способами ухода из жизни у парня не хватало. Зато в столе лежало огромное количество распечаток новостей и газетных вырезок и даже самоучитель языка жестов.       После расхламления комната выглядела непривычно пусто. В прошлом доме все стены его маленького личного пространства под крышей были увешаны плакатами со Всемогущим и другими могущественными героями-профи. А комната, принадлежавшая сестре, пестрела советами по использованию ее квирка в повседневной жизни, фотографиями с праздников с друзьями и её фото в красивых нарядах с различных торжеств. Стоит заметить, что Фуюми никогда не выставляла напоказ портреты родственников, а у Шото, напротив, на столе стояла фоторамка с моментом семейного пикника. Сейчас же, когда они из-за успехов отца передвинули свое место жительства поближе к центру, комната выглядела как-то по-чужому, стены давили, убеждая в правильности решения: ему здесь не место. И хорошо, что в комнате всегда было немного вещей — то, от чего парень не успел избавиться, или вещи, которые продать было в принципе проблематично, можно будет сразу отправить на выброс. Никому не льстит перспектива перебирать пожитки самоубийцы.       Привычно пролистав ленту новостей, прочитав и ответив на сообщения в социальных сетях, скопившиеся за ночь, взгляд парня упал на дату.       «Целых два года прошло…» — прошептал он.       Завтра его одногодки пойдут в школу, послушают речь директора перед началом нового учебного года, съедят бенто, приготовленные дома… А он больше никогда не сядет за парту. Пусть он и не сожалел о своем решении и твердо намеревался довести задуманное до конца, ему было немного жаль всего того, что он оставляет позади.       Подтянув к себе широкую домашнюю футболку, парень оделся и спустился вниз. Телевизор шумел новостями о ночном подвиге Старателя в каком-то отдаленном районе Токио, сестра возмущенно бренчала у раковины кастрюлями и тарелками.       — Подумать только, наш папочка не только умудрился сжечь самое простое блюдо, но и еще, похоже, сковородку испортил! Говорила же я ему вчера, если опять посреди ночи придется на вызов, достань йогурт из холодильника, так нет же, обязательно надо яичницу с беконом! Только в геройствах он и хорош, а простейшие бытовые задачи сделать никак не может! Ты чего это так рано встал? Последний день каникул же! Ну ладно, не суть, я уже на работу опаздываю! Овсянка на столе, поешь и проконтролируй остальных! И не твори тут ничего безрассудного, хорошо? — протараторила Фуюми, подмигнула, подхватила сумку и как вихрь унеслась по делам.       Знала бы она, насколько безрассудную вещь собирался он сейчас натворить…       Последний раз попробовать самую вкусную на свете овсянку сестры. Оставить конверт с надписью: «Возвращаю деньги» у нее на кровати. Написать глупую предсмертную записку. Последний раз посмотреться в зеркало. Надо же, школьная рубашка, пиджак и брюки смотрятся на нем довольно нелепо. Раньше и не замечал. Поддавшись секундному порыву, помахать зеркалу и выйти из дома.       Вот уже и железнодорожный мост. Шаги глухо отдаются, как падение капель из водопроводного крана. Раз, два, три. Через пять минут его уже не будет в живых. Поручни моста. Поставить руки и перелезть, делов-то. Быстрый взгляд на поверхность реки.       

Там, в ворохе бело-розовых лепестков, принесенных ветром с суши, плавает белый бумажный самолетик с помятым крылом.

      

Оцепенение.