9.0.
Вокруг слишком много звуков. Хосока мелко потряхивает, он до боли вцепляется пальцами в чужое плечо, боясь отпустить от себя хоть на шаг. Юнги не замечает хватки, вообще ничего не замечает, если точнее. Застывший взгляд влажно блестящих глаз устремлён в пустоту, по ту сторону происходящего. Голос Намджуна, неожиданно громкий и властный, грохочет над их головами, отражаясь эхом от сводов тоннеля. Хосок не может сосредоточиться, разобрать, что именно кричит Намджун, но в голове мелькает мысль, что таким он его пугает, очень и очень сильно; кажется, что от его голоса даже смолкает рёв автомобильных клаксонов и полицейской сирены. Но через секунду какофония снова разрывает воздух в клочья. Хосок жмурит глаза почти до слёз и толкает Юнги на заднее сидение машины, сам влезает следом, путаясь в собственных ногах. Кто-то сразу же захлопывает за ними дверь. В салоне заметно тише, по кожаной обивке скользят красно-синие переливы мигалок. Хосок делает глубокий вдох, ещё один. За ингалятором в карман пока не лезет. В глазах рябит, он прикладывает усилие, чтобы сфокусировать взгляд: в противоположном конце салона, прислонившись тяжело к двери, неподвижно сидит Юнги. Верится с трудом. Два дня назад на Город опустилась вьюга. Два дня они искали, два дня Чонгук не находил себе места — «Хён вернулся, Северный ветер несёт его запах, он точно вернулся». Сокджин спал урывками при каждой попадавшейся возможности, ходил разбитый и встревоженный. Когда Намджун уходил его будить, подолгу они не возвращались из комнаты, из-за двери не доносилось ни звука. Сокджин выходил вслед за хмурым Намджуном, с силой растирая покрасневшие вспухшие веки. В конце концов они нашли Юнги здесь — тоннель оцепили, с запада на въезде собралась длинная колонна машин. Юнги продолжал медленно идти, не обращая внимания на предупреждения полиции и страшный шум, заполнивший тоннель. Прорвавшись через оцепление с восточной стороны, они едва успели затормозить — Юнги не реагировал на свет фар, просто шёл вперёд. Не слыша из-за гула в ушах кричащего что-то в мегафон раскрасневшегося офицера, Хосок выскочил из машины. Одна из дверей распахнулась, Хосок вздрогнул, вырванный из оцепенения. Намджун, тяжело дыша, влез на переднее сиденье на секунду откинул голову назад и прикрыл глаза. Чимин юркнул в салон, потеснив Хосока. Сокджин, сев за руль, сразу завёл мотор, потрёпанный пикап мерно загудел, готовый в любой момент сорваться с места. Машину чуть качнуло — Чонгук мягко запрыгнул в кузов. — Все закройте уши, — устало и как-то обречённо проговорил Намджун, смотря прямо перед собой. Хосок проследил его взгляд через лобовое стекло. Тэхён стоял в свете фар и бликов мигалок. Спина прямая, как доска, голова гордо поднята. Хосок не видел его лица, но был уверен, что губы его растянуты в ухмылке. — Юнги? Юнги-и… — Хосок наклонился к самому его лицу, взял ледяные неподвижные ладони в свои и немного сжал. — Нужно прикрыть уши, слышишь меня? Пожалуйста, Юнги, держи руки вот так, хорошо? Но, сколько Хосок ни пытался, ладони Юнги безвольно укладывались обратно на колени, сам он продолжал смотреть куда-то сквозь Хосока, умоляюще склонившегося над ним. Времени не оставалось. Плотно прижав свои ладони к ушам Юнги, Хосок как-то весь съёжился, уткнувшись носом в его плечо. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Поразительно, но страх отступил, металлические скобы, сжимавшие чуть не до треска грудную клетку, разжались, сердце забилось спокойней. Давно бы так. Отросшие спутанные волосы Юнги слегка касались его пальцев, от кожи и одежды пахло потом, пылью и чем-то отдалённо знакомым, что так упорно Хосок пытался забыть. Он и правда почти позволил обиде не стереть, но заглушить многие свои воспоминания. Хосок почти перестал чувствовать ту частичку своего сердца, что Юнги увёз с собой, пристёгнутой на заднем сидении ремнём безопасности. Но вот Юнги вернулся. И, к своему удивлению, Хосок почти вовсе не злится. Особенно сейчас, когда он вот-вот лишится памяти, услышав Песнь. Вообще-то, думает он, прикрывая смиренно глаза, это далеко не худший расклад в данной ситуации. Может, он даже поблагодарит потом Тэхёна, если вообще вспомнит, кто это такой. Руки, холодные и сухие, держат голову Хосока, закрывая уши. Он поднимает глаза, встречаясь взглядами с Юнги. Нет. Хосоку придётся всё помнить.8.5.
Гул ветра почти перестаёшь замечать через пару часов. Почти. Забыть о том, на какой высоте Тэхён обустроил своё пристанище, никак не выходит, Хосок как может старается не приближаться к окнам. За стеклом, помутневшем от времени, теплеет рассветом небо. Забравшись с ногами в массивное кресло, Хосок натягивает толстовку на прижатые к груди колени — от каменного пола холодит босые ступни. Взятая с одной из полок книга раскрытой лежит на подлокотнике. Она оказывается написана на языке, о существовании которого Хосок и не подозревал, но идти за другой не хочется. — Мы можем посмотреть телевизор, — голос Тэхёна, едва проснувшегося, заставляет Хосока вздрогнуть. И не только от испуга, если совсем уж откровенно. — У тебя есть телевизор? — удивление даже не поддельное и Тэхён, кажется, обижается. — А чем мне ещё, по-твоему, тут заниматься? — Хосок скашивает глаза на растянувшегося во всю постель Тэхёна. Тот хмуро сверлит взглядом тёмно-синий бархатный балдахин и капризно кривит припухшие губы. Совсем по-детски. «Просто очень сложно со всем этим пыльным бархатом, красным деревом, мрамором и позолотой представить тут что-то настолько незамысловатое, как телевизор» — оправдывается сам перед собой Хосок. — Ко мне почти никто никогда не заходит, — продолжает Тэхён, и тон его голоса такой же обиженно-детский, как и губы. Оттого и звучит по-настоящему горько. — Приходете только когда что-то от меня нужно. У Хосока начинает щипать глаза, но он списывает это на пыль. Прекрасно понятно, о чём речь, Хосок виноват, как и остальные. Возможно, даже настолько же, насколько Намджун. Думать об этом совсем не хочется, а холодные глыбы пола хоть немного вырывают из размышлений. Ещё больше вырывает из раздумий Тэхён, который, услышав босые шаги, приподнимается на локтях и ввинчивает темнеющий молниеносно взгляд прямо в чужие зрачки. Кровать настолько огромная, что Хосоку приходится ещё проползти на коленях, чтобы добраться до Тэхёна. У того с плеча чуть сполз шёлковый халат, и Хосок припадает губами к гладкой коже, потому что словами извиниться не выходит никак. Да и это вряд ли извинением назовёшь. — Понятно, — Тэхён, на самом деле, не сердится, ему просто больно и обидно, иногда до слёз, иногда до крови. Но Хосок приходит не жалеть его, это всем здесь предельно ясно. Одну ладонь Тэхён кладёт на хосоков затылок, а второй лезет под длинную толстовку, касаясь почти случайно кожи между бёдер, гладит голый живот. Он готов простить очень многое, почти всё, потому что от его прикосновений Хосока каждый раз трясёт как от электрошока. Хосока же это приводит в лёгкий ужас, он вхолостую шумно дышит в тэхёнову ключицу; дорогая ткань кажется обжигающе холодной в сравнении с кожей, и Хосок непослушными уже пальцами цепляется за рукава и стягивает с Тэхёна халат. От смазанного прикосновения губ к тонкой коже за ухом Тэхёна встряхивает, Хосок своей кожей ощущает его мурашки и прижимается ещё немного ближе. Натыкаясь случайно пальцами на рваные края ран на чужой спине, Хосок машинально отдёргивает руку, но корить себя за испуг и брезгливость нет сил. Тэхён каждый раз ощущает эти прикосновения и то, как быстро они исчезают. Наверное, ему уже не больно.9.5
В предрассветных сумерках всё в комнате кажется вытесанным из графитовых глыб. Хочется пальцем растушевать тени в особо тёмных углах, чтобы поправить пропорции или чтобы на душе полегчало. Тэхён закрывает глаза и откидывается обратно на подлокотник дивана — любое другое движение сейчас кажется непосильным. Почему-то очень болит голова. Слышать тоже совсем не хочется, поэтому Тэхён медленно выдыхает, снимая ограничения своей человеческой формы, становясь чуть больше собой, и теперь он чувствует. Весь необъятный Город и каждую его пылинку по отдельности; лай собак на самых окраинах и беспокойный сон соседей по ту сторону стен. Тэхён ощущает полупустую кофеварку на кухне и фикус, который пора бы уже полить. Он ощущает пар, заполнивший ванную, покрасневшую под напором воды кожу. Сердце, Тэхён сосредотачивается на нём — отчего-то его всегда успокаивал стук именно этого. И оттого, что он столько раз украдкой считал эти удары, позволяя им унять хоть на время свои тревоги, Тэхён сразу замечает неладное. Стоит Юнги переступить порог комнаты, Тэхён возвращает человеческой оболочке её чувства, но глаза открывать не спешит. Юнги не сразу замечает его, растянувшегося на диване, будто бы ему нужно привыкнуть к темноте. Он подходит, волоча ноги по длинному ворсу ковра, аккуратно кладёт что-то Тэхёну на грудь и усаживается на пол перед диваном. Открыв глаза, Тэхён поднимает с груди конфету в шуршащей обёртке, наверняка разноцветной, но сейчас не разглядеть. — Не знаю, любишь ли ты такие, — усталость в голосе Юнги, которую многие принимают за безразличие, заставляет что-то в тэхёновом нутре неприятно заныть. Он не привык чувствовать подобное. С мокрых волос Юнги капает вода, попадая на голые колени Тэхёна. С приближением рассвета графит вокруг подёргивается синим — похоже на старые фотографии, которые коллекционирует Тэхён. Он долго смотрит на макушку задремавшего Юнги, сжимая в ладони конфету, которая начинает медленно таять. — Холодно, а у тебя голова мокрая, — бубнит он и поднимается, чтобы закрыть балконную дверь. Возвращаясь, опускается на пол рядом с Юнги, сползает пониже, протягивая ноги под кофейный столик, и кладёт голову на чужое плечо. Тэхён разворачивает успевшую подтаять конфету и думает о том, как же странно он чувствует себя рядом с Юнги. Это единственный человек, к которому он приходит сам. Обычно под утро, когда весь мир становится карандашным наброском, а Юнги возвращается после очередной работы, измотанный и печальный. Конфета Тэхёну по вкусу, он озорливо засовывает смятый фантик в карман толстовки Юнги, но тот никак не реагирует. — Там на кухне ещё есть, — почти минуту спустя низкий полушёпот отдаётся звонкой вибрацией в теле Тэхёна, который уж было подумал, что Юнги снова уснул. От неожиданности вздрогнувший Тэхён отстраняется, чтобы внимательно посмотреть Юнги в глаза, почти скрытые под всё ещё влажной чёлкой. Его совершенно обезоруживает эта незатейливая забота со стороны того, кто большую часть жизни сомневался, что он человек. — Я понял это на Севере, — нехотя сдаётся Юнги под напором тэхёновых вопросов. Они лежат, укутанные в два одеяла, переплетённые руками и ногами, и Тэхён ощущает дыхание Юнги на своей щеке. Это, кажется, было очень давно, зимой, Тэхён помнит метель за окном и постоянно мёрзнущего Юнги. — Точнее, мне показали, насколько я на самом деле беззащитный. Насколько я человек. Это странно, думает Тэхён, как Юнги позволяет себе быть таким откровенным перед ним. И эта незащищённость абсолютно его обезоруживают. Он наконец понимает, что рядом с Юнги ему страшно. Но не оттого, что ему, Тэхёну, могут причинить вред или боль. Это страх не справиться с чужой болью, не суметь помочь и совладать с собственными чувствами в нужный момент, когда тебе доверяются и ищут поддержки. Когда тянутся незащищённым и израненным нутром. И Тэхён тянется сам, прижимается к губам своими, потому что это единственный способ, которым он может помочь. Надеется, во всяком случае, что может, вот уже много месяцев он на рассвете приходит в эту самую обычную человеческую квартиру, где ему вовсе не место. Но Юнги всегда целует в ответ, тянется навстречу и бережно гладит чужую спину, осторожно, чтобы не причинить боли, но не брезгливо. Он не боится ран и ангела без крыльев, хотя, возможно, и стоило бы. Очень сладко из-за съеденной Тэхёном конфеты, но Юнги было бы сладко и без неё. Он ощущает липкую приторную влагу на шее, по которой Тэхён широко проводит языком. Он тянет замок на толстовке Юнги вниз и под пальцами отчетливо чувствует стук в разнобой и наконец-то понимает. В сердце Юнги не хватает целого куска. И вместо него прижилась частичка чужого, бьющегося совсем по-другому сердца.