All The Right Moves

1,2,3, 1,2,3, drink! 1,2,3, 1,2,3, drink! 1,2,3, 1,2,3, drink! Throw ‘em back, till I lose count.

Я бы опять мог вам затирать глубокомысленную хуйню, но в данный момент во мне две бутылки огдена и абсолютное непонимание происходящего, так что… да. Привет. Вы можете найти меня там же, где обычно, правда, в слегка измененном интерьере. Теперь — на маленькой кухне в квартирке в Оксфордшире. Правда, в одиночестве, а не в окружении друзей. Забавно. Ричард выскочил несколько минут назад. — Ты думаешь это смешно, Лео? — он поднимает бутылку и тыкает мне прямо в лицо, — ты думаешь, что это смешно? Сдали нервы у пацана, с кем не бывает. — Никто не сможет вытаскивать тебя из этого дерьма каждые пять минут. Вокруг тебя вселенная не вертится, Линдберг! Все… Да я сам, лично, хочу заниматься чем-то помимо твоих проблем! Провожу ногой по полу, точно зная, что где-то там, у дальней ножки стула, запрятана очередная бутылка, с наложенным заклинанием отвода глаз. Один из талантов, который я еще не успел засрать. — Мы дали тебе пострадать. Но больше, чем полгода прошло! Опомнись! Может, хватит разносить все вокруг? Разрушать не только себя, но и людей, которые пытаются тебе помочь? Кое-как приманиваю к себе стаканчик и наливаю в стакан виски. Я правда хочу вам рассказать, что со мной стало, но Ричард сделает это лучше. — Ты пьешь и пьешь. Просираешь учебу, вылетаешь с любой работы, на которую тебя устраивают. Из-за чего? Условия не те? Да это с тобой что-то не так, ты не думал? Приходишь весь такой из себя важный, говоришь, что все неправильно, а потом? А что потом, Лео? Опрокидываю в себя стакан и морщусь. Не столько от алкоголя, обжигающего глотку, столько от тех слов, что звучали на этой самой кухне минут пятнадцать назад. Правдивых слов, стоит заметить. Краткий экскурс в то, что произошло за эти три года (пока я еще могу хоть немного соображать). После окончания Дурмстранга дела, вроде как, пошли в гору. После хуевой тучи экзаменов, пьянок и разговоров с преподавателями, мы с Аланом поступили в Оксфорд. Он — на частичный гранд, я — на полный. Рея взяли в Гильдию Пяти. Я, в свойственной себе манере, начал мутить движ. И все прекрасно шло. Разумеется, как может быть с нами «прекрасно». Не идеально, ясен хер. Но ровно. Относительно ровно. Но так же не может быть вечно, да. Как только происходит какая-то хуйня, меня словно сбивает с колеи. И я опять теряюсь. Наливаю себе еще один стакан и опрокидываю. Жмурюсь и кидаю взгляд на отражение в зеркале. Смотрю на ввалившиеся глаза и дерьмово отрастающую стрижку. Отворачиваюсь. Самому гадко. — Почему для тебя нормально относиться к людям, которые хотят тебе помочь — потребительски? Я этого никак не пойму. Сколько раз Рей вытаскивал тебя из Аврората? А? А я? Кто не знает о твоих проблемах? Тебе так сложно предпринять хоть что-то? Хотя бы попытаться измениться. Мы с Аланом расстались 15 июля. Точнее, расстались — это неправильное слово. Скорее, разбежались. Дороги разошлись. Никаких ссор, истерик, глобальных проблем. Просто в один прекрасный день самого близкого для Алана человека не стало. И я не смог ничем ему с этим помочь. И он просто ушел. Куда — другой вопрос. Гораздо более интересный. 15 июля я зашел в нашу комнату в общежитие и обнаружил, что его вещей нет. Никакой записки. Смс. Звонка. Ничего. Он просто растворился в воздухе. А я не стал его держать. Потому что рано или поздно это бы все равно произошло. Ему нужно это пережить. Только он — не я. Не будет вскрывать себе вены по четыре раза на дню. У него же все же есть голова на плечах. Ричард берется за голову, и я поднимаю на него взгляд. Он сорвался. Заебался терпеть мои выкидоны, мои проблемы, меня, в принципе. Не тот человек, который будет нести на себе тонну дерьма другого. Не говорю, что это плохо, нет, ни в коем случае. Наверное, скорее, хорошо. Он прерывисто дышит и хватает со стола недопитую бутылку, делает один большой глоток. А потом кашляет, будто в первый раз пьет. Приставляет рукав к носу. Хрипит. — А Рей. Ты подумал о Рее? Иногда мне кажется, что я его заебал. Не кажется. Я его заебал. Он точно не хочет, вернувшись из какой-нибудь Польши, первым делом идти не в душ, а в участок за моей тушей, опять натворившей какую-то хуйню. Мне много раз задавали один и тот же вопрос. Бывает ли мне стыдно из-за этого? Я каждый раз отвечаю по-разному, но тут в кои-то веки скажу честно. Да. И каждый раз, когда я вижу уставший ебальник Виндзора, который пытается понять, как вытащить меня из дерьма, в которое я сам же сел, мне правда стыдно. Я чмо, но не до такой же степени. И суть в том, что даже если я захочу из этого выбраться, я опять же не представляю, как. Как и в том случае с Темной Магией. — Знаешь, что? — Ричард взял свою куртку, — меня все это заебало. Выбирайся, как хочешь, Лео. Я не собираюсь тебя прикрывать. Хватит. Если собираешься вылететь из Университета — вылетай, скатертью дорога. Я тебе не Лолита, не буду носить розовые очки и орать на каждом углу, что ты идеальный. Ты не идеальный, Линдберг. Ты тот еще упырь. А потом громкий хлопок входной двери. Останавливаюсь. Один срыв не может остановить мой новый стиль жизни. Конечно, нет. Но кто сказал, что он один? Просто очередной. И когда даже вечно спокойный Олливандер говорит «стоп», то я… Вздыхаю и опять кидаю на себя взгляд в зеркало. Синяки под глазами, осунувшееся лицо, серая кожа. Красавчик. Сам себе, как бы, говорю внешним видом: «остановись! Хватит!». Вздыхаю и хватаюсь за голову. Ладно. Может и правда?.. Взмахиваю рукой, вспоминая, как когда-то на первом курсе после пьянки мог без палочки прибрать половину квартиры. Алан тогда смеялся, а я затирал что-то про концентрации. Сейчас пытаюсь взмахом руки поднять одну бутылку и не могу. Поднял, чтобы вылить ее нахуй в водосток. Но все равно не получается. Приходится вставать и делать все вручную. Нахуй так жить. Как часто вы выполняете решения, придуманные спьяну? Очень редко, скорее всего, если вы не принципиальный человек, который считает, что дал слово — держи. Слово мужика. Я к таким не отношусь, но факт проебывания своей жизни упустить не могу. Ричард не удивляется, когда я прихожу на пары, все же я так делаю иногда. Ничего не говорит, когда я плюхаюсь рядом с ним и ставлю на стол огромный стаканчик с капучино. Он залипает в ленту в инстаграме, листает фотографии бывших одноклассников и делает вид, что не замечает меня. Ставлю на стол ноут, продувая скопившуюся пыль. Не доставал его со второго курса, наверное, когда еще вел лекции. Косится на меня, берет стаканчик и делает глоток. Морщится. Слишком сладко. Знает, как я люблю, но, скорее всего, хотел не столько промочить горло, столько проверить, алкашка там или нет. Странно, что, по его недовольной мине, я могу понять, что он все же удовлетворен. — Я не собираюсь извиняться, — не отвлекаясь от просматривания ленты. — Я и не прошу. Сам виноват. Похуистично жмет плечами. — Что я пропустил? — беру в руки стаканчик и делаю большой глоток, из-за чего обжигаю язык. Больно. — Несколько месяцев жизни. — Очень смешно, я, вообще-то, пытаюсь исправиться, все дела. — Знаю я, как ты пытаешься, до первой пьянки. — Вообще-то я завязал. — С бухлом, травой, дебоширством или прогуливаем пар? — все же блокирует телефон и смотрит на меня. Вскидывает бровь. Надо же, раньше он так не умел. — Ого, мистер Правильность, да вы научились сарказму, что за переворот произошел в нашем царстве? — Пришлось вести три мероприятия. Тебя, кстати, поперли из команды по квиддичу, они успели набрать нового ловца и… — Я знаю, это было три месяца назад, все же я не настолько еблан. — Потерять его, у них новый набор. Кто учил тебя манерам? — Оу… — качаю головой, после чего цокаю, — а вот это я не знал. Думаешь, стоит попробоваться второй раз? Жмет плечами и теребит ручку, смотрит куда-то на нижние ряды. — Если ты и правда хочешь что-то сделать, то… В этот момент входит препод и все компании, сидящие на и под столами, рассаживаются. Замечаю, как Ричард цепляется взглядом за одного парня из, вроде как, нашей компании, но сидящего сейчас почему-то в самой жопе. Пихаю Олливандера локтем. — Что у тебя с Филом? — М? — вскидывает голову и пытается выглядеть как можно более просто, — ничего, как обычно, а что у меня должно быть с Филом? Мы с Аланом начали общаться с Ричардом еще на первом курсе. Потом Ричард вмазался в односторонние чувства с парнем с нашего потока, Филиппом Гиром. Но Рич, знаете, из таких, как Алан. Будет стоять в сторонке до последнего. Пришлось действовать самому. Так Фил оказался в нашей тусне, а потом притащил с собой девушку с Зелий, Хельгу. Уже в конце второго курса Хельга начала встречаться с Тином. Так и образовалась наша компашка. Лолита не в счет. Иногда люди на полном серьезе думают, что она такая, какая есть, потому что ЛОЛита. Может быть, это частично правда. Несмотря на предельную близость с Филом, Ричард так и не решился ему признаться. Но они начали достаточно тесно общаться в прошлом году. Мне казалось, что хоть что-то у кого-то пошло в гору. Видимо, я ошибался. — Вы поссорились? — беру стаканчик с кофе и делаю еще один глоток. Ричард закатывает глаза. — Линдберг, давай ты для начала хотя бы выйдешь из запоя, а только потом пытаешься лезть в жизнь других людей, как тебе вариант? Жму плечами. — Идет, — слизываю пенку от капучино с губ, попутно открывая ворд, краем уха слушая преподавателя, — так во сколько там отбор в команду по квиддичу? Хельга и Фил стонут, уткнувшись лбом в стол и просят притащить им водички. Хельга только что выиграла турнир по поеданию бегающих заговоренных пельмешек, так что вся столовая Оксфорда в тесте и страдающих участниках. Ничего необычного, просто шла вторая неделя моей трезвости и каждый раз друзья пытаются устроить что-то «этакое», чтобы скрасить мои тяжкие будни. Зато мы достали прекрасный материал для журналистов, который бегали по кругу, снимали это все, комментировали, а потом оттирали объектив от жира. — Плохо-то как… — простонала Хельга, Тин оторвался от телефона и погладил ее по спине. — А меня кто приласкает? — Фил кладет подбородок на стол, продолжая обнимать свой живот. Я чувствую, как рядом со мной вздрагивает Ричард. — Пельмешка… А, стоп, ты ее съел, — хмыкаю и взмахиваю палочкой, чтобы убрать остатки жира со стола. Краем глаза увидел у Ричарда расписание, через полчаса у нас семинар по маггловской этике, а я не знаю ничерта. Конечно, можно было вывернуться, как тогда, «Линдберг умер в прошлом году…» с уверенной миной, но, думаю, тогда все точно поймут, что тут что-то нечисто. Достаю ноут: — Кто-нибудь готовился к Церкену? — Когда ты бухал было лучше, — Хельга ворчит прямо в стол, так что не особо понятно, что она, собственно, говорит, — хотя бы не приносил дурные вести. — За тебя сделать реферат? Тут же вскидывает голову и смотрит на меня, как ребенок. — А ты можешь? — Конечно, могу. — Беру свои слова обратно, я рада, что ты вернулся. Ричард хмыкает и, вставая, бьет меня по спине несколько раз. — Сборная тоже рада. Тебя взяли. Поднимаю на него голову: — Да ну, правда? Олливандер жмет плечами, мол, ничего необычного. Ухо даю на отсечения, что это он подсуетился, чтобы мне было, чем заняться, и я опять не ушел в запой. А еще вернул меня на место редактора газеты и постоянно таскает кофе и сигареты. Благодарил его уже несколько раз, но тот только отмахивается и говорит, что я сам все сделал, а он просто рядом стоял. Тот еще пиздежник, одним словом. Ричард устало улыбается и подхватывает свою сумку, как старший брат ерошит меня по голове, а потом идет куда-то в сторону общежитий. Не успеваю уткнуться обратно в реферат, как мне на плечо ложится чья-то сильная рука. Оборачиваюсь и, на долю секунды, мне кажется, что это Рей. Я не связывался с ним уже недели три, так что он не знает о моем новом… состоянии. Но это оказывается только солист местной группы. — Эй, Линдберг, подменишь гитариста на концерте через пару дней? — косо улыбается, — с меня выпивка. — Только если литры кофе. Я, вроде как, завязал, — хмыкаю и демонстрирую ему очередной стаканчик, тыквено-пряный латте и прелестный бариста в старбаксе прекрасно делают свое дело. Мальчишка так красиво взмахивает палочкой (Хельга поставила десятку на то, что он из Шармбатона, Ричард заверил, что он не их, скорее, Хогвартс, а Фил за Академию Прелестных Мальчиков, то есть за Лицей Киноискусств, но никто пока так и не выиграл), что я готов ходить туда только ради этого. Зак, вроде, так зовут солиста, недоверчиво косится на мой стакан, но все же кивает, а потом кладет мне на плечо руку, улыбается. — Отлично, тогда вечером репетиция. Я чекну тебе к Фейсе, когда. Только скрипку не забудь. Жму ему руку. — Не забуду, не беспокойся. — Спасибо. Рад, что ты снова в строю. И сейчас я почему-то понимаю, что упускал. Когда меня активно запихивают обратно во все части студенческой жизни, кроме вечеринок, когда куча людей, понимая, что завтра я опять могу оказаться в обезьяннике, все равно просят меня что-то сделать для них. Кажется, я был таким же в самом начале. На первом курсе я тоже был готов подставлять свою задницу и рисковать из-за людей, которых я практически не знаю. Был этаким «Лео на все руки мастер». И вот, теперь, когда я оказался в самой жопе, люди то ли отрабатывают карму, то ли что-то в этом духе. Не орут, что я все просрал, а помогают вписаться обратно на то место, с которого я слетел. Это осознание накрывает меня настолько резко, что я, кажется, даже застываю на пару минут. Очухиваюсь только когда Фил пихает меня в плечо: — С тобой все нормально, чувак? — А? — встряхиваю головой, — да. Все хорошо. О чем речь? Хельга вскидывает руку, не поднимая головы. — Реферат! — Точно. Еще раз, какая там тема? Фил, Хельга и Тин дружно стонут. В общаге я не был хуй знает сколько времени, на самом деле. Не потому что всякие дурные воспоминания или всякая подобная чушь, а просто ноги никак не доходили. Забавно, учитывая, что по официальным данным я тут, вроде как, живу. В прочем, все также ничего не меняется. Наша кафедра делит этаж с журналистами, а главный тут ваш верный слуга, так что с гордостью могу сказать, что мы носим звание самого ебанутого корпуса. Чего стоит хотя бы тот факт, что остальные меняют комнаты каждый год (типа, первый курс живет на первом этаже, второй на втором и так далее), а мы — нихуя. Когда-то давно, когда мы еще были на первом курса кто-то из старших начал качать права, что комната должна быть одна и на весь период обучения, потому что феншуй, права человека, прекрасные воспоминания (не ебу на самом деле), но мы встали горой и, вот, до сих пор идем против системы. После празднования по теме победы мы оказались на третьем этаже. Вот, теперь тут и обитаем, в принципе. Открываю привычно открытую, в лучших традициях коммунизма, дверь на этаж и улыбаюсь. На стенах все еще висят всякие социальные плакаты и объявления типа «продам писюн. Недорого», а также рисунки краской, карикатуры и, в общем, все как обычно. В самом дальнем углу до сих пор висит яркая табличка с надписью: «Осторожно! Не разбудите мозгошмыгов, они обитают в этом углу!», а лампочка по центру, предсказуемо, перегорела, так что какая-то добрая душа запихнула туда светящегося змея, сто процентов, спертого у студентов из Китая. Подмечаю, что надо купить лампочку и отпустить это бедное существо, ну а пока часом больше, часом меньше, какая разница. Кажется, слишком долго подмечаю мелочи, которые нужно поменять, что не замечаю, как бумажная собачонка Шпора, гавкая, прячется за мои ноги. Знаете, в Министерстве используют птиц и самолетики для передачи важной информации, а мы когда-то сделали себе животное факультета — бумажная собака Шпора. На ее боках можно найти кучу важной и полезной информации, только вот, чтобы она появилась, эта маленькая гадина должна эту самую информацию переварить своим бумажным желудком. Вот незадача. — Гадкое существо, верни конспект! Из-за поворота, в одних носках, каких-то стремных шортах и майке вылетает та самая Лолита Штейн. У нее в руке газета (скорее всего, желтая, так как Шпора не слишком умна и любит пожирать глупую литературу) и выглядит она крайне воинственно. — Я боюсь… — улыбаюсь и оглядываюсь на бумажное нечто, — что ты не вернешь свой конспект. Но, можешь собой гордиться, может быть, он поможет кому-нибудь во время написания курсача или что-то в этом духе. Лолита останавливается резко, но из-за скользкого пола проезжается на носках еще пару метров и смотрит на меня, как на приведение. Мы почти не контактировали с ней после того случая, когда я вернулся с последних поисков Кэри и открыл ей страшную тайну, которую знал весь университет. Не то, чтобы я особо сильно из-за этого переживал. — Я… Мне просто нужно выучить этот конспект до завтра, — ее голос слегка дрожит, но она пытается выглядеть как можно более уверенно. Шпора гавкает и с ее языка ссыпаются несколько кусочков. Приглядываюсь и, правда, узнаю почерк Штейн. Тяжело вздыхаю и сажусь на корточки, гладя непоседливое существо. Собака трется об меня, словно тоже скучала, а потом запрыгивает на руки. Улыбаюсь и встаю, кидая взгляд на Лолиту. — Пойдем. Она вскидывает одну бровь и, правда, выглядит взволнованной. — Не бойся, я тебя не укушу. Только если она, — киваю на собаку и направляюсь в сторону своей комнаты. Ключ у Ричарда я, разумеется, не забрал, так что приходится подвинуть портрет профессора Чешкина, который в какой-то момент был ректором факультета, чтобы достать запасной ключ. Запускаю сначала Шпору на мягкий ковер, на котором она всегда любит лежать, а только потом вхожу сам. Никаких адских флешбеков, как это было с комнатой Нильсона, никаких нахлынувших эмоций. Ничего. Будто мы не жили тут вдвоем, не он выбивал у меня этот ебучий светло-розовый цвет ковра. Словно и правда… комната. Вырос, может быть, хуй знает. — Когда-нибудь слышала о заклинании-дублере? — наступаю на пятки кед, с гордостью посмотрев на все еще идеально-белые носки, а только потом вступаю на ковер. Не вижу, но знаю, что она непонимающе хлопает ресницами. — Что, прости? — Ну, такой хуйне, — залезаю коленями на стол, чтобы достать до верхнего ряда, где стоят тетрадки, — типа, пишешь в одной тетрадке, а автоматом отображается в двух. Полезно от таких вот, — киваю на Шпору, — существ. Начал пользоваться на первом курсе, в Дурмстранге подобная хуйня запрещена. — Эм… Почему же? — Чтобы лучше следили за своим шмотом. Так… Какой там тебе нужен предмет? — Философия эпохи возрож… Стоп, то есть там и мои тетради есть? — Твоих нет, зато, — улыбаюсь, доставая тетрадку в знакомой коричневой обложке, поворачиваюсь к ней, — есть Олливандера. Мне кажется, что еще если там будет нужная тема, она сейчас расплачется. — Лео, ты такой умный! — Не я, а пиздюки, которые тянут у всех конспекты. Чтобы не попасться под «их съела Шпора», — хмыкаю и кидаю ей тетрадку. Она, разумеется, ловит дерьмово, так что тетрадь раскрывается на лету и дает ей по лицу листочками. Засмеялся бы, если бы Лолита не обиделась. Застываю на пару минут, а потом вспоминаю, что я пришел сюда за скрипкой. Которая должна быть под кроватью. — Слушай, Лео… Я тут хотела поговорить… — Да? — спрыгиваю со стола и иду к кровати. — Насчет того разговора… — Который про мою ориентацию? — Да… Все же нормально?.. Сажусь на колени и шарю рукой, пытаясь нащупать чехол. — Милая, вопрос моей ориентации и то, с кем я сплю уже стало университетским достоянием, удивлюсь, если следующий выход газеты не будет посвящен этому. Все нормально. — А… Ну… Про… — она ковыряет носком ковер, — того мужчину… Точно все хорошо? Меня на секунду пробивает искра тока, так что приходится постараться, чтобы сохранить нормальное лицо. Не нормально. Это подстроил Рей, а нам нужно о многом с ним поговорить. Юсупов… Это точно выше моих сил. — Да, все в порядке. Придешь на концерт? — Ты будешь на… — кивает на чехол. — Ага-м. Пришлю тебе дату и место смс. Не закапайся в своих учебниках, — обхожу ее. Уже берусь за ручку, когда она меня окликает. Оборачиваюсь. — Та история, которую ты мне рассказывал, про своего друга… Чарльза. И его парня Эрика. Это же… — она явно не уверена. Всплескивает руками, мол, «не заставляй меня договаривать», но не могу. От этой девушки хрен знаешь, чего ждать, — это же ты и Алан, да? Ты просто имена поменял? Сглатываю. — Да. — А тот… — Да. — То есть… — Да. Мне не нравится, когда она доходит до чего-то. Возможно, Ричард прав, что это хорошо, что она снимает розовые очки, но я слишком надеялся на них. Она вздыхает и улыбается. Кажется, не чувствует себя дурой. Ее это радует. — Ясно. Я никому не скажу. — Спасибо. Молчим с минуту. — Я пошел на репетицию, если ты не возражаешь? Она выныривает из своих мыслей и кивает, только после этого я выхожу из комнаты. Эх, Лолита, знала бы ты, сколько тебе еще нужно познать в этом мире. В камере было душно, какой-то пьяный мудак орал за решеткой справа. А еще нестерпимо сильно хотелось курить. Скамейка, судя по чистоте, примерно равнялась полу, так что особой разницы не было, и я плюхнул свой зад прямо наземь, думая, что, наверное, проведу тут еще трое суток, потому что забирать меня отсюда было абсолютно некому. Рей был на задании где-то в жопе мира, а Ричарду звонить очень не хотелось, не представляю, какой приступ его хватит, когда я скажу, что опять в участке. На этот раз, правда, не из-за пьяных выходок, но все же. В институте большая часть знакомых, скорее всего, сидят в таких же камерах по разным городам разных стран и звонить им было абсолютно бесполезно. Надо же было в голову такому челленжу прийти. Пути отступления мы, как раз, и не продумали. Свой единственный звонок я потратил на мудака-Виндзора, который, мразь, только в автоответчике говорил адье и просил не попадать ни в какую жопу. Услышь я это сообщение с утра… вряд ли бы что-нибудь поменялось, но я хотя бы знал, что ему звонить нет смысла. На самом деле, этот автоответчик висит у него, вроде как, уже чуть меньше месяца, но по моим последним данным, он должен был вернуться вчера. Ясно, я не мудак, я бы дал ему принять душ. Вчера. Не сегодня. Прикладываюсь головой о холодную кирпичную кладку уже пятый раз за последние два часа и морщусь, да так, что тот самый алкоголик за решеткой, прижимается и хохочет так, что меня даже тут обдает перегаром и его ужасной вонью изо рта. Блять, неужели я таким же был. — Ох уж эти маленькие лорды, все бузят, бузят, деньги родительские тратят, нет бы старикам помочь… Закатываю глаза прямо в мозг, по технологии Рея, и думаю о том, что трое суток слушать лекцию алкаша о том, что его жена бросила, а у меня все есть, потому что я родился в нужном месте, я точно не выдержу. Палочку отобрали, и я бы даже не столько хотел сейчас телефон, чтобы позвонить своим братьям-бандитам, сколько узнать, пострадала ли камера и звукарь, и куда их загребли. Потому что если не загребли, они бы точно уже вытащили меня из этого болота. Полицейская собака лает, и я слышу, как кто-то хлопает тяжелой железной дверью, и молю Одина, чтобы это не был еще один алкаш, которого, на этот раз, посадят слева. Но, судя по тому, насколько мне сегодня везет, мой мозг взорвется от перебранок алкашей через несколько минут, так что я закрываю глаза и сгибаю одну ногу в колене, слушая, как мимо проходит гордый аврор, звеня ключами, которые ему доверили. Вроде, гордый. К моему удивлению, пьяных выкриков не слышно, а решетка прямо около меня начинает щелкать, и я вскакиваю с такой же скоростью, как когда запалили за шпорой по Рунам в Дурмстранге. — Линдберг, — парень, немногим старше меня, произносит мою фамилию с такой интонацией, будто я самое дерьмовое существо в его жизни, — на выход. Тяжело вздыхаю, возвожу глаза к обшарпанному потолку и обещаю с этого самого момента вести праведную жизнь. Я и так, но надо же пообещать еще раз. Толстенькая дама отдает мне личные вещи и с каким-то особенно воодушевленным выражением лица — палочку, словно успела в это время отдрочить ей себя до полу-обморочного состояния. Вежливо улыбаюсь и забираю свои вещи, со скоростью света вылетаю на улицу, краем уха слыша, что «меня там ждут». Выхожу на свежий воздух и сгибаюсь пополам, опираясь руками на коленки и обещаю себе, что будучи даже в самой жопе никогда больше не попаду в это ужасное место. Никогда. Вообще. Ко мне кто-то подходит и, судя по тени, я понимаю, что это мужчина, и только потом поднимаю глаза. Юсупов за чуть более трех лет, что мы не виделись, слабо изменился. Взгляд его стал более усталым, но, насколько я слышал от Рея, он перестал преподавать и теперь занимается чем-то в министерстве, мотаясь из Англии в Германию как подросток к толчку после знатной пьянки. Его взгляд все также серьезен и не могу отрицать, что у меня опять, как в школе, начинает сосать под ложечкой. — Я понимаю, что у вас есть объяснение вашим действиям, мистер Линдберг, иначе вряд бы Вы оказались в такой ситуации, верно? Он приподнимает бровь так, словно я его пятилетний сын, который только что выкинул кошку из окна, и он пытается объяснить, что такое отношение неприемлемо. Встаю в полный рост и пытаюсь выглядеть серьезно, несмотря на то, что мой желудок ворчит, так как со вчерашнего вечера я так ничего и не перехватил, глаза мечутся в поисках дозы никотина, вся одежда в говне из-за участка, а передо мной стоит препод в которого я, кажется, до сих пор влюблен, но он при этом все равно считает меня ребенком. — Конечно, есть. А у Вас есть объяснение тому, как вы оказались в Оксфордшире, хотя по моим последним данным находились в Берлине несколько часов назад? О Мерлин, он на секунду даже теряется, а потом вновь находится и становится той же скалой, что и в школе. — Вы следите за моими передвижениями? — За передвижениями всех потенциальных агентов спасения, когда планирую тупую операцию. Уверенно пизжу, потому что мне на его фамилию в листочке со своими оценками смотреть-то больно, не то, что следить за ним. Он смотрит на меня, а я смотрю на него и в дерьмовом районе Оксфордшира, около отделения аврората, где обитают наркоманы и пьяницы, выглядим, наверное, крайне комично. Сдуваюсь первым, потому что, да-да, во мне меньше сил, энергии, и после всплеска адреналина я чувствую себя, как и после сессии. — Есть закурить?.. Расслабляется, кажется, и с таким привычным «ребенок» достает из кармана пальто пачку сигарет, на которую я тут же жадно накидываюсь. С блаженством затягиваюсь. — Ты голоден? С закрытыми глазами вскидываю бровь. Да мы перешли на «ты», может быть, у меня появилось имя. — Жутко. Но в этой части города ужасные забегаловки. — Я знаю одну тут, неподалеку. Через двадцать минут я уже уничтожал огромных размером гамбургер под улыбку Юсупова, потягивающего свой невероятно противный черный кофе без сахара. — Так из-за чего ты попал в участок? — Мм! — слизываю майонез с нижней губы и улыбаюсь, — мы решили показать всем, насколько ужасно наше образование и снять пропагандинстинский ролик с вопросами, которые мы задавали прохожим. Знаешь, сколько людей не знают планет солнечной системы? Или кто такой Альбус Дамболдор? Ты бы пришел в тихий ужас. Бывший преподаватель улыбается глазами, но пытается сохранить невозмутимое выражение лица, и я застываю, пытаясь слизать очередную каплю. — И что же пошло не так? — Ну… — кручу в руках гамбургер, думая, где еще откусить, — скажем так, мы не подозревали, что важные адвокаты катаются на автобусах восьмидесятых годов сомнительного вида. И попали впросак. Пришлось убегать, вместе с камерой. — Что же вы ему такого сказали? Улыбаюсь, убирая плавленый сын с подбородка большим пальцем и отправляя его в рот. — Ничего. Он просто не ответил ни на один вопрос. Я, наверное, первый раз в жизни вижу, как Юсупов смеется. Что у него есть складки в уголках глаз и сейчас чувствую себя до невозможности правильно. Будто так и должно быть, знаете. И пусть мы сидим в стремной закусочной, где еда так себе, а я с подбитым глазом и разбитой губой. Так и должно быть. Это единственное правильное, что должно быть. Несмотря на все это, Юсупов смотрел на меня крайне внимательно и цеплялся за все мои движения взглядом, будто пытался понять что-то для себя. Уловить то, что я понять не могу. Я бы мог сказать, что он изменился за то время, что мы не виделись, что он стал менее усталым за тот период, что он уже не преподавал, но я не могу. Не могу, потому что смотреть на него долго и также изучающе, как и он на меня кажется мне странным. Мы как два сумасшедших, которые не могут друг друга коснуться. Только вот он, его рука в нескольких сантиметрах от меня, и я могу потянуться и проверить, такая же она шершавая или уже нет? Феликс, кажется, пытался понять, насколько сильно изменила меня жизнь после Дурмстранга, какой я перец теперь, но по его взгляду я не мог понять, что именно он думает. Никогда не мог. И сейчас не могу. Хоть что-то в этом мире остается константой. — У меня с лицом что-то не так? — вскидываю бровь и слизываю горчицу, пытаясь хоть как-то прервать молчаливый диалог. — Ты позволишь?.. — Феликс неопределенно показывает глазами сначала на синяк, а потом на губу. — Что? Ах, да, конечно, — я и забыл про все эти ссадины. Мог бы пошутить про все тот же Дурмстранг, но не буду. Феликс не кажется даже на толику удивленным. Юсупов небрежно вытягивает палочку из рукава и невнятно бормочет «Эпискеи» и «Тергео». Синяк медленно тускнеет, исчезая, а губа принимает изначальную форму. Подозреваю, что теперь я выгляжу чуть лучше, чем обычное «дерьмово». — Тафк кфафк фы менфя нафеф? — С набитым ртом не говорят, молодой человек, — он делает глоток кофе, и я готов поставить десять сиклей, что он дерьмовый. — Ого! Я повышен с «ребенка» до «молодого человека». — Вот ребенок. — Эй! — Меня попросил мистер Виндзор, раз уж он в отъезде. Закатываю глаза. Ясно тут все, как и предполагалось. — Вот придурок. — Он о Вас заботится. — Да моя мама так обо мне не заботится, как он. — хмыкаю, зарабатывая взгляд, полный сомнения, — ну ладно, мой матери похер, Виндзор заботится как мама. А еще... Склоняю голову, пристально вглядываясь в собеседника, отложив бургер и отряхнув руки от крошек. — И часто он Вас просит? — мне правда интересно. — Каждую миссию, — Юсупов не выглядит смущенным, волнующимся или вообще каким-то. Он нацеплял эту маску на лицо столько, сколько я себя помню. Маску «мне все похуй, открыли тетради и пишем». Только вот обычно я как-то красиво обходил эту систему. И чем больше я сейчас с ним говорю, тем больше думаю… А, может, и правда из-за Рея? — Ниху… — Следите за языком, молодой человек. Прокашливаюсь и пытаюсь выглядеть как можно более беззаботно. Словно это не я вышел пару недель назад из Великого Запоя, не меня вытащили только что из очередной задницы. Будто это нормально, что мы собираемся так каждый четверг и пьем чай с мармеладом. Ах, стоп, это же было в институте. — Да ладно Вам, я же просто не ожидал, — тыкаю в Феликса картошкой фри, — и почему я опять на «Вы»? Это нечестно. Вот с Виндзором вы по имени и на «ты». Это какой-то фаворитизм. «Рей Виндзор не признавался мне в любви на выпускной» повисает в воздухе распыляя, как ядовитый газ, молчание. Ладно, может быть, я немного перегнул палку. Совсем слегка. Кофе скоро кончился, но Феликс не ушел, следя за моими движениями, будто я снова могу сбежать и натворить хуйни. Замечаю, что делаю все более резко и судорожно. Без аппетита доедаю свой бургер и вытираю пальцы салфеткой. Пытаюсь выглядеть как можно более уверенно. Мол, нет, мастер, не я был влюблен в вас в институте, я перерос это, я же теперь студент, у меня другие заботы и проблемы, бла-бла-бла. Но потом смотрю Юсупову в глаза и понимаю, что все мои возведенные стенки падают. Я не могу сдержаться, желчь подступает слишком близко к горлу. Еще чуть-чуть и захлебнусь. — Ладно-ладно, это ваше дело. Хоть королевой меня величайте, мне похуй. Только я, блять, ни о чем не жалею. И если вы тут собрались… — перегибаюсь через стол, наклоняясь опасно близко. Щурюсь. Теряю слова, тут нахожу. Тону. Определенно, — приехать, блять, весь такой «Лео, ты опять попал в жопу» и «Лео, когда ты повзрослеешь», пошли вы нахуй! Мне мораль не нужна, я взрослый мальчик, сам разберусь. Нахера вы вообще сюда приперлись, если вам с вашей мраморной башни так восхитительно все равно?! — последние слова выкрикиваю. Шарик под ребрами сдувается. Почему-то мне на секунду даже показалось, что с этим шариком сдуется и та обида за поцелуй на Выпускной, но она так и сидит. И, несмотря на то, что я сейчас, опять, хорошо, веду себя как ребенок, я не хочу, чтобы он уходил. Хотя делаю все с точностью да наоборот. Хочется удариться головой об стол и сказать: «стой, давай перемотаем назад, ничего не изменится, я понял», но уже поздно. Наверное, даже если бы у меня была возможность этой перемотки… Я бы не сделал ничего. Феликс медленно поднял взгляд. — Тебе так интересно? Зачем я вытаскивал тебя из тех притонов на Смит стрит? Зачем забирал тебя абсолютно укуренного из аврората? Зачем заставлял тебя проблеваться чуть ли не на каждой вечеринке на третьем курсе, потому что ты был слишком разбит расставанием с Кэри, чтобы, блять, следить за собой? Зачем сидел с тобой ночами, следя, чтобы ты не задохнулся своей рвотой? Зачем таскаюсь через страну ради тебя последние два года? Да потому, что, как ты охуительно точно заметил, мне абсолютно поебать, что с тобой происходит. Кусаю губу и отвожу взгляд куда-то в пол. В висках пульсом отдается «это конец», так что мне нужно время, чтобы понять, что он встал. Все тот же пульс начинает отбивать «ему не похуй» и «ты не видишь дальше собственного носа». И, пока он повязывает шарф, я все же поднимаю на него короткий взгляд. Он поджимает губу и, я не могу, опускаю обратно. Зажмуриваюсь, но чувствую, что он смотрит на меня. И в голове наперебой: «нет, останови его», «пусть идет» и «извинись». Не могу решить. Я будто стал опять девятнадцатилетним, пьяным, отшитым и оставленным разбираться с собственным разбитым сердцем. — Доброго вечера, — проговорила за Феликса его вежливость. — Доброго, — ответило мое воспитание. Когда он идет к выходу из закусочной, я все же смотрю на него. Смотрю, чтобы запомнить этот момент. Который я буду вспоминать и бить себя по рукам, чтобы снова не взяться за бутылку. Но долго все равно не могу. Когда звякает старенький колокольчик все же зажмуриваюсь, чтобы не видеть самый конец. А когда дверь за Юсуповым закрывается все же прикладываюсь лбом ко столу, из-за чего посуда грустно звякает. В том числе его допитый кофе. Последнее, что мне от него осталось. Сегодня он должен был приехать ну-вот-прямо-точно, так что я сижу в зоне ожидания уже несколько часов и залипаю в какую-то очень тупую игру, где нужно сбивать шарики. Тупизм, одним словом, но я уже успел пересмотреть кучу роликов на юбуте, узнать у Ричарда про планы на завтра, сказать, что я понимаю, что газета, «но, блять», и все же сдастся, когда Олливандер в кои-то веки сказал, что у него свидание. Это было очень удивительно, и я даже написал Филу, мы успели зарубиться, я надеялся, что наш мальчик отхватил красотку, а Гир был уверен, что она та еще мымра. В общем, я выполнил программу максимум на сегодня, но все равно сидел на жутко неудобном кресле, пил дерьмовый кофе и ждал, поджав под себя одну ногу, которая, несмотря на все мои ухищрения, затекла. В какой-то момент я, кажется, даже успел уснуть (по счастливой случайности, приложив голову на очень даже симпатичного юношу), как краем уха услышал, что портал из Польши прибывает к такому-то выходу. Вскакиваю, хотя хуй знает, там он или нет, благодарю молодого человека, побывшего моей подушкой, проверяю карманы на внезапные подлянки в виде спертого телефона и остаюсь доволен полным комплектом, что взял с собой, и только после этого несусь к порталу. Куча поляк, решивших посмотреть Лондон меня, как вы поняли, не интересовала, а вот недовольная темная макушка с огромной спортивной сумкой, которой он, каким-то хуем, умудрился никого не прибить — очень даже. Подпираю мраморную колонну, решив все же не лезть в гущу людей и подождать тут. Сначала просто привычно мажет взглядом по встречающим (скорее всего, никого не ожидая встретить), а, пробежавшись второй раз, все же останавливается на мне. Встает и вскидывает бровь из-за чего какая-то толстушка начинает пихать его в спину и ругаться на польском. Хмыкаю, когда он все же поправляет сумку и идет ко мне. — Я ожидал встретить тебя в ближайшем отделении аврората после того, как вставлю симку. Виндзор уставши улыбается, и я не могу не увидеть, что он рад, что ему не нужно тащиться за мной хуй знает куда и решать мои проблемы. — А я думал, что ты вернешься четыре дня назад. Как несправедлива жизнь, а? Улыбаюсь, и мы все же жмем друг другу руки. Он кивает на выход со станции, и мы направляемся к нему. Засовываю руки в карманы. Он окидывает меня взглядом. — Я завязал, — говорю прежде, чем он что-то спрашивает. — С бухлом, травкой, дебоширством или прогуливаем пар? Цокаю. — Вы с Олливандером невыносимы, вы в курсе? — Так с чем? — вытаскивает из кармана пачку, когда мы уже выходим, и я не брезгую стрельнуть у него сначала сигарету, а потом и зажигалку. — С бухлом. Уже месяц почти. Вскидывает бровь и утыкается взглядом в потрепанные кеды, на которых еще остались капли чьей-то крови. Надеюсь, не его. — А не пиздишь ли ты часом? — Я тебе все расскажу, — затягиваюсь и морщу нос, — как только помоешься, от тебя разит как от драконовода. Хрипло смеется: — А от тебя так каждый раз воняло, когда ты выходил и аврората, представь, какой ужас. — И как ты меня терпишь? — Сам не понимаю. Расплываюсь в улыбке и выкидываю бычок куда-то в сторону, облокачиваясь ему на плечо (и с учетом нашей разницы в росте это выглядит смешно). — Отдохнешь и к ирландцам? Тоже выкидывает окурок. — Ты же не пьешь. — Но курю. Фыркает. — Как там Польша? — Ой, завали ебальник, Линдберг.