Начало

Цай Сюйкунь всегда был прилежным мальчиком. Слушался родителей, безукоризненно выполнял домашнее задание, занимался спортом, играл на пианино, не пил и не курил. Даже в старшей школе, когда все его одноклассники начали таскать у отцов сигареты и выкуривать их в двух шагах от школы, чтобы продемонстрировать свою крутость, просто улыбался друзьям, что звали присоединиться к ним, качал головой и шел на плавание или дополнительные занятия по английскому. Когда в местном приходе открылась воскресная школа, Сюйкунь первым записался на занятия. Не то чтобы он был очень уж набожным подростком, но к религии относился с присущим его натуре интересом. Тема Бога и жизни после смерти трогала его и волновала. Он мог часами изучать главы Священного Писания, дискуссировать о божественном происхождении человека и жертвенности Христа с родней и учителями, смотреть документальные фильмы и читать теологическую литературу запоем. Отец, никогда не бывший человеком верующим, поначалу был настроен скептически, но Сюйкунь уверил его, что для общего развития занятия в воскресной школе ему необходимы. Уроки проходили в приходском домике, в огромной светлой комнате с розовыми стенами и скрипучими стульями. Вел их недавно вступивший на службу пастор. Чжу Чжэнтин сразу расположил к себе молодежь. Он не заискивал и не поучал, говорил мягким певучим голосом и постоянно улыбался. Лицо его излучало поистине божественную красоту. Чжу Чжэнтин любил Бога, любил свою работу и учеников — их насчитывалось двенадцать, включая Сюйкуня, человек — и потому уроки его интересовали Сюйкуня по-настоящему. Поначалу Чжэнтин никого из учеников не выделял, но видя, с каким рвением относится к занятиям Сюйкунь, стал обращать на него больше внимания. Сюйкунь стеснялся этого первое время, но после привык и проникся к учителю Чжу особой симпатией. Он часто оставался после занятий, помогал убирать классную комнату и интересовался повседневной жизнью учителя. В таких вот разговорах Сюйкунь узнал, что Чжу Чжэнтин очень любит танцы, художественные романы и сводных братьев. Что в семинарию он поступил, ибо так хотел дед, и что на то была своя, мистическая, причина. Как-то, когда мать учителя Чжу еще была жива, а самому учителю только-только исполнилось пять, дед взял их на озеро рыбачить. Погода стояла ясная и безветренная, пригревало ласковое майское солнце. Утомленные рыбалкой и ранним пробуждением, дед и мать Чжэнтина уснули, а маленький Чжэнтин уселся на носу лодки и наблюдал радужных стрекоз, которые то и дело прыгали по воде. Откуда в безветренную погоду на озере взялась волна, сказать никто не брался. Но она налетела на лодку, ударила с силой о правый борт, накренила ее так, что мать и дед мигом проснулись, а Чжэнтин оказался в воде. Плавать он не умел и тут же пошел ко дну. Мать прыгнула за ним, но вода была настолько мутной, что разглядеть что-либо не получалось. Она продвигалась ощупью, хватала все, что попадалось под руку, но найти Чжэнтина не могла. Сам Чжэнтин уверял, что вода в озере была зеркально чистой. Он видел синее небо и белое солнце, и зеленое от водорослей днище лодки, и тень деда, и мечущуюся туда-сюда мать. Он тянулся к ней, практически касался ее белых пальцев своими маленькими беспомощными пальцами, но мать в последний миг уходила в сторону, хватала то корягу, то длинные нити водорослей и смотрела словно сквозь него. Но когда Чжэнтин коснулся глинистого дна голыми пятками, солнце, все это время бледно мерцавшее в вышине, вдруг вспыхнуло огненно-алым, и неведомая сила повлекла Чжэнтина вверх, подняла его над водой и бросила в крепкие дедовы объятия. Чжэнтин так и не научился плавать и лишний раз к озерам и рекам старался не приближаться, но ночами, во сне, ему часто виделось, как он идет по воде, а над головой у него пылает маковое солнце. Дед, будучи человеком верующим, решил, что маленького Чжэнтина спасли ангелы небесные, и взял с него слово, что после школы он поступит в семинарию и посвятит свою жизнь служению Господу. И хоть дед умер, когда Чжэнтин учился в средней школе, обещание свое он выполнил, закончил католическую семинарию и взялся учить Слову Господнему подрастающее поколение. — Но вам ведь все это могло и привидеться. Вы тонули, кислород не поступал к мозгу, вот и начались галлюцинации. Да и как знать, может, вы сами выплыли. Вы же больше никогда не плавали, так ведь? Потому знать не можете, научились вы или нет. История хранит много примеров того, как детей бросали за борт, чтобы научить плавать, и они плыли, — заметил на это Сюйкунь. Он знал, что самое простое решение обычно самое верное. Чжэнтин пожал плечами. — Мне было пять. Я плохо помню тот день. Знаю лишь, что тонул и что небо было синее-синее, и что страшно не было совсем. Сюйкунь слушал его голос, смотрел в его глаза и верил, что даже если Бога нет, он будет в него верить, потому что в этом мире существует Чжу Чжэнтин.

***

На летних каникулах, когда от жары плавился асфальт, а оставленная на подоконнике фанта закипала в бутылке, Сюйкунь записался вожатым в церковный лагерь. Детвора приходила к восьми утра и разбредалась по домам в семь вечера. В большой классной комнате открывали все окна, впуская в помещение еще горячий воздух и аромат чайных роз. Чжэнтин скидывал туфли и бегал по комнате на цыпочках, легкий и грациозный. Солнечный свет — красный и горячий, как дыхание пустыни — путался в его растрепанных волосах, золотил ресницы и широкие скулы. На носу, под глазами и на костяшках пальцев, словно крохотные звезды, рассыпались веснушки. Сюйкунь собирал со столов карандаши и фломастеры, раскладывал их по стаканам и украдкой любовался учителем Чжу. Глядя на него, он вспоминал первое послание от Иоанна: "И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" и по телу его, словно по огромному сосуду, разливалась великая благодать. Сюйкуню хотелось коснуться Чжэнтина, чтобы увериться: он — все та же плоть и кровь, что и он сам, что нет в нем ничего ангельского, неприкосновенного. Что пальцы его мерзнут дождливыми вечерами, что по коже его бегут мурашки, если легонько подуть за ухом и что в груди у него бьется сердце, большое и чистое. И что в сердце этом хватит места не только Богу. Сюйкунь ревновал Чжэнтина к Великомученику и святым апостолам, к ангелам и жертвенным агнцам, к страждущим и невинно убиенным. Ко всем, кто обрел Бога, ко все, кто познал его Любовь. Он ревновал Чжэнтина к самому себе, потому что мог часами наблюдать его, говорить с ним, его постигать. Мог молча впитывать в себя его красоту, согреваться его теплом, чувствовать его заботу и внимание. Быть немножко для него особенным. "Быть особенным" — было самой большой и самой тайной мечтой Сюйкуня. Ибо в своей среде и в своем окружении он был обычным. Даже для родителей он был в порядке вещей. Такой, как все. Умный, целеустремленный, трудолюбивый — такой же, как миллионы мальчиков по всему миру. Но для Чжу Чжэнтина он был иным. Сюйкунь чувствовал это, и сердце его билось быстрее. В голове становилось пусто и легко, будто бы ее разом покинули все мысли, а их место занимал свет: чистый и мягкий, как бывает ранним вечером где-нибудь в глухой деревушке. Такой свет окрашивает пшеничные поля белым, серебрит мелкие запруды и речушки и отражается в огромных, доверчивых и добрых, коровьих глазах. Сюйкунь помнил эти картины глубинной памятью — мать говорила, что в деревне он бывал лишь раз, на свадьбе маминой племянницы, и тогда ему едва исполнилось три года, — но они казались ему столь реальными, что усомниться в их истинности не представлялось возможным. Сюйкунь как-то рассказал об этом Чжэнтину, тот потрепал его по волосам и сказал: "Я всегда говорил, что ты у нас особенный". Сюйкунь с трудом подавил улыбку и лишь коротко кивнул в ответ. Он любил, когда его отличают от других, но жутко этого стеснялся. В середине августа, вскоре после дня рождения Сюйкуня, когда дни стали не такими жаркими и в воздухе отчетливо запахло осенью, Чжэнтин выбил разрешение на поездку к озеру. Оба его брата — Минхао и ЧенЧен — отправились с ним в качестве старших вожатых. Минхао весь путь к озеру дурачился и развлекал детвору, так что Сюйкуню то и дело приходилось на них прикрикивать и грозить суровым наказанием. Запрет на купание действовал безотказно. — И где ты только взял такую вредину? — спросил у Чжэнтина Минхао, когда они уже подъезжали к озеру. Спросил громко, не стесняясь того, что Сюйкунь его услышит. Чжэнтин поглядел на Сюйкуня, улыбнулся ему виновато. Сюйкунь сделал вид, что не услышал Минхао. Сдержанно улыбнулся на улыбку Чжэнтина и отвернулся к окну. Солнце светило ему в лицо, и он прикрыл глаза сложенной козырьком ладонью, чтобы лучше разглядеть белесый в ярком полуденном свете пейзаж. Деревья черной грядой вздымались у обочины, а разбросанные то здесь, то там валуны словно известкой измазали. Желтые и белые лесные цветы покачивались на слабом ветру. У озера разместилось несколько семейств: они жгли костры, запекали на углях мясо и с криками и смехом плескались в воде. Чжэнтин собрал свой отряд на хорошо утоптанной полянке неподалеку и взялся раздавать указания. Старшие ребята, включая Сюйкуня и братьев, должны были не спускать глаз с младших. Заплывать на глубину строжайше запрещалось. ЧенЧен, как отличный пловец, первым вошел в воду, понырял, чтобы проверить, где начинается опасная глубина, и устроился неподалеку на надувном плоту. Минхао хохотал доупаду и кричал на весь берег, что в жизни не видел таких жирных буйков. ЧенЧен спросил у Чжэнтина, можно ли ему утопить Минхао — как наглядный пример того, что бывает, если нарушить устав, — но Чжэнтин, улыбаясь, заметил, что один брат однажды уже убил другого, и это плохо кончилось для всего человечества. Когда ребятня переоделась в плавки и бросилась в воду, Чжэнтин снял пиджак, который носил даже летом, и взялся готовить место для пикника. Сюйкунь, поколебавшись секунду, составил ему компанию. — Потом искупаюсь, — отмахнулся он, когда Чжэнтин спросил, почему он не плавает. — А вам помощь нужна. Чжэнтин улыбнулся ласково; спорить он не стал. Они вместе расстелили покрывала, расставили по периметру корзины и взялись чистить и нарезать фрукты. Чжэнтин отказался от продуктов, которые могли пропасть, потому обед их ждал легкий. Сюйкунь следил за его неторопливыми, выверенными движениями, за тем, как ловко он нарезает на сочные треугольники арбуз и отделяет от большого, душистого манго косточку, и забывал, что самому нужно очистить яблоки и разделить нектарины. Сюйкунь не мог отвести глаз от бледных пальцев, по которым струился сладкий сок, и мечтал снять его, капля за каплей, языком. Взять пальцы Чжэнтина в рот, обхватить их губами и пососать. От мыслей этих сделалось не по себе, но Сюйкунь не мог об этом не думать. Впервые в жизни он почувствовал то, что, должно быть, чувствовал в пустыне Христос. Чжу Чжэнтин был его дьяволом, его искушением, и в то же время — его Мессией, и это было страшно и сладко, и грешно. — О Боже, Сюйкунь, у тебя кровь! — Чжэнтин вдруг оказался близко, схватил Сюйкуня за руку и повернул ее ладонью кверху. Из раны на пальце сочилась кровь. Сюйкунь уставился на нее оторопело — он и не заметил, что порезался. — Как же ты так неосторожно? — Чжэнтин огляделся торопливо в поисках салфетки или полотенца, ничего поблизости не нашел и прижался к пальцу Сюйкуня губами. Сюйкуня словно током ударило. Он дернулся, стиснул зубы и с трудом, но не выдернул руку. Губы у Чжэнтина были сухие, а рот — горячий, а от прикосновения языка к ране кругом пошла голова. Сделалось дурно, как бывало в раннем детстве на карусели, и в то же время — хорошо. Кровь прилила к щекам, жаром расплескалась по груди и шее. Чжэнтин ощупью нашел корзину, подтащил к себе, порылся в ней и вынул пачку бумажных полотенец. Обмотал хорошенько палец и, приказав не шевелиться, бросился к микроавтобусу, на котором они сюда приехали. Вернулся через минуту с аптечкой и взялся обрабатывать палец, как полагается. Все это время Сюйкунь едва дышал и совсем не шевелился. Чжэнтин был так близко, его руки были такими теплыми и нежными, что Сюйкунь забыл и о боли, и о том, что солнце жарит макушку, и о плещущейся в воде малышне. Все, что он видел и чувствовал в этот миг, были Чжу Чжэнтин и его забота. — Вот так. — Чжэнтин тем временем заклеил порез пластырем, убедился, что концы его не отходят и, погладив Сюйкуня по ладони, взялся убирать лекарства в аптечку. — Спасибо, — прошептал Сюйкунь и вернулся к неочищенному яблоку. — Не нужно. Я сам закончу. — Чжэнтин отобрал у него нож. — И как ты теперь купаться будешь? Сюйкунь пожал плечами. Лезть в воду ему совсем не хотелось. Ребятни хватило на полчаса, а затем они, сморщенные и посиневшие, выбрались на берег и взялись за арбуз. После были игры в мяч. Из покрывал соорудили подобие сетки, разделились на две команды и играли в волейбол. Чжэнтин играл со всеми. Закатал рукава, подвернул брючины и разулся. Сюйкунь то и дело засматривался на его бледные ступни, тонкие щиколотки и крепкие бедра, отчего постоянно пропускал мяч. ЧенЧен, который был в его команде капитаном, всем своим видом выказывал, что очень этим недоволен, Сюйкунь извинялся и брался играть с удвоенным усердием, но команда Чжэнтина все равно выиграла. После игры ЧенЧен снова повел детвору купаться, а Сюйкунь с Чжэнтином остались на берегу. Они уселись среди высокой осоки, в синей тени вяза, и, опустив ноги в воду, смотрели, как солнце плещется меж невысоких волн. В камышах неподалеку переговаривались лягушки, на середине озера пускал по воде огромные круги сом. Чжэнтину на колено села стрекоза. Он затаил дыхание, но прогонять ее не стал. Стрекоза подергала радужными крылышками и затихла. — Вас даже букашки любят, — прошептал Сюйкунь, глядя на стрекозу. Чжэнтин улыбнулся уголками рта. Солнце, пробиваясь сквозь зелень вяза, золотой мозаикой ложилось ему на лицо. Сюйкуню хотелось исцеловать его всего: от широкого светлого лба до кончика круглого подбородка. — Они чувствуют, что я не причиню им зла, вот и тянутся. — А люди? Думаете, они любят вас, потому что вы добрый? Только из-за этого? Чжэнтин пожал плечами. Улыбка его сделалась неуверенной, как у школьника, которому задали вопрос по предмету, который он вроде бы учил, но успел забыть. — Люди — странные существа. Им всегда нужна причина. Причина, чтобы верить, причина, чтобы любить. Даже чтобы улыбнуться кому-то, им нужен повод. — Чжэнтин повернул к Сюйкуню голову. — Вот ты. Почему ты остался со мной на берегу? Ведь не просто так же... Сюйкунь поджал губы. Он не мог соврать Чжэнтину, потому кивнул утвердительно. — Я хотел быть с вами. С вами мне лучше, чем с ними. — Сюйкунь поглядел на малышню, что дурачилась неподалеку от берега. Чжэнтин выждал мгновение и ответил: — Знаю. Он заглянул Сюйкуню в глаза, и тот понял, что он знает больше, чем Сюйкуню хотелось бы. Сердце забилось быстрее. Сюйкунь, не веря в то, что понял все правильно, опустил руку в примятую жарой траву и осторожно, кончиками пальцев, коснулся лежащей рядом руки Чжэнтина. Чжэнтин выдохнул прерывисто, но взгляда не отвел. Придвинул руку ближе и мизинцем ухватился за мизинец Сюйкуня. В этот миг, Сюйкунь мог поклясться, сердце его билось так же быстро, как и сердце Сюйкуня. Подул ветерок. Стрекоза, проснувшись, с тихим, полуденно-знойным, жужжанием умчалась прочь. Чжэнтин перевел взгляд на воду. Сюйкунь повторил за ним. Переплетенные их пальцы скрывала высокая прибрежная трава. Май, 2018