твоя боль по всем моим венам

      Чувство, знакомое многим: узлом завязывающаяся где-то под сердцем пульсирующая боль, фантомная, не реальная, но заставляющая на мгновение потерять нить разговора, забыть последнюю мысль. Боль, что не твоя, чужая, но которая ощущается, как родная. Та, которую чувствует родственная душа, та, что самая колючая, прорезающая грудную клетку, льющаяся током по венам к выжженным инициалам на запястье.       Стивен Стрэндж подобную связь не чувствует; ему интересна концепция меток соулмейтов, интересна невидимая связь людей друг с другом посредством судьбы, но свою он не ощущает. Будучи учеником школы, он интересовался, глядел на собственную метку с тонкими буквами ЭС, что будто ожогом идеально ровным украшает запястье, и не ощущал натянутой нити между собой и своей родственной душой. Не чувствовал он её отголосков и позже, когда, уже оканчивая медицинский, встречал людей, кто вроде бы подходил под инициалы. Вот только не кипело внутри ничего пожаром – люди приходили и уходили, а внутри все так и было спокойно.       К моменту, когда о нем начали говорить, как о самом многообещающем молодом хирурге, Стивен почти забыл о существовании у себя на запястье чужих инициалов. Связи не было, не проявлялась она ни в каком виде, оттого и не напоминала о себе, даже сами буквы уже не бросались в глаза.       Стивен Стрэндж жил, как и большая часть людей планеты, не особо заботясь о своей родственной душе; он с азартом брался за сложнейшие операции, удивлял необычным подходом своих коллег и заслуженно прослыл лучшим хирургом штата. И жизнь его была вполне беззаботной, вплоть до две тысячи восьмого года, когда дикая боль в груди подкосила ноги, и он едва успел удержаться за стол, чтобы не упасть прямо на пол собственной гостиной. Болело адски, будто осколки мелкие по всему телу рассыпали и вдавливают с силой в кожу, под ребра, прямо к сердцу. Ощущение недолгое, мимолетное, вспышкой фантомной по всему существу, а Стивен стоит, опираясь о стол, и пытается отдышаться.       Метка – аккуратные буквы, белесым шрамом выделяющиеся на коже – горит и вопит, что больно другому, а Стрэндж только и может, что сжимать крепко зубы и терпеть.       Боль не возвращается на протяжении всей ночи, а потом тянет и тянет в груди, и Стивен даже решает позвонить Кристине и сообщить, что неважно чувствует себя, что выйдет на смену чуть позже обычного. Она волнуется, а он обрывает её на полуслове:       – Не стоит, напомню, что я – врач, и смогу себе помочь сам, – голос его звучит ровно и привычно, но рука касается груди, где болит и будто волну колючих мурашек проносит. – Если будет что-то серьезное, вызывай меня.       Её возражений он не слушает и обрывает связь, откидываясь на диван и водя пальцами по груди.       После первой вспышки боли, – яркой, выжигающей все, такой неожиданной, – проходит порядка трех месяцев, и новой не следует, отчего Стивен чувствует облегчение. Он словно выдыхает, зная, что теперь вновь будет так, как было прежде – незнание, отсутствие, забытье. И так и происходит; Стивен работает, флиртует с Кристиной и не смотрит на ее запястье – там все равно не его инициалы.       Стивен Стрэндж глядит на экран телевизора, что расположен в комнате отдыха персонала, и чувствует, как чешется метка на запястье. Три месяца Тони Старк числился пропавшим, а сейчас, избитый, с поврежденной рукой, он заявляет о том, что закрывает производство оружия своей компании. Стивен смотрит на него, на его темную рубашку, на грудь, будто ища взглядом что-то, и отворачивается безразлично – ему нет никакого дела.       Он живет, как и прежде, прожигая свою жизнь, тратя полученное за успешную операцию на дорогое авто, и почти не обращает внимания на легкие уколы боли, те самые, что походят на ушибы от падений, вот только сам Стрэндж не падает, не ударяется, избегает любого рода подобные действия, боясь навредить себе, навредить рукам.       Мысль о том, что его родственная душа – непроходимый самоубийца, у которого никак не получается закончить начатое, раздражает Стивена, когда он просыпается посреди ночи с болью в ноге, или чувствует характерную острую резь при вывихе плеча. В такие моменты он чаще всего злится и вертится в постели, не в силах уже сомкнуть глаз, хотя следовало бы – в последние дни операции попадаются сложные, кропотливые и невозможно долгие. Но заснуть так и не выходит, и Стрэндж ночами смотрит на буквы, на это несчастное ЭС и ногтями скребет по выпуклым краям, прижимает плотно пальцы к, словно выжженным клеймом на коже, инициалам и чувствует лишь тепло своего тела, биение своего пульса. Ничего другого. Что ещё должен чувствовать человек? Неужели только эту боль?       Идут недели, Стивен сжимает зубы, терпит эти болезненные уколы, что больше раздражают, чем вызывают сочувствие к своему соулмейту, и ему даже удается бороться с ними, подавлять их. Получается даже свыкнуться, пока однажды, за работой, не происходит это.       Стивен чуть склоняется над пациентом, удаляет последние опухолевые ткани и чувствует, как пальцы перестают слушаться, в глазах темнеет, а по всему телу разносится боль непреодолимая. Ноги подкашиваются, Стрэндж падает, хватаясь за операционный стол, и не слышит пораженных и испуганных окликов коллег – ему так сильно больно, что кажется, будто умирает, кажется, будто изнутри выжигает.       Прийти в себя получается спустя минуты три, если Стивен не ошибается, и он глядит на стоящую ближе всех к нему женщину – та понимает без слов и уже несется заканчивать операцию, пока сам главный хирург в спешке покидает операционную и головой прислоняется к прохладной стене коридора. Рука интуитивно касается груди, места посередине, где все еще не отпускает и горит, где, возможно, и не отпустит.       – Доктор Стрэндж? – одна из медсестер глядит обеспокоенно и протягивает стакан воды, и Стивен благодарен ей, внезапно чувствуя дикую потребность в том, чтобы смочить пересохшее горло. – У Вас все хорошо? Нужна какая-то помощь?       Стивен не уверен, что кто-то сможет помочь, не уверен, что тут есть в чем помогать – он даже не уверен, что с такой дикой болью можно выжить – рана у его соулмейта должна быть серьезной, если даже он едва на ногах устоял. Возможно, у него больше и нет родственной души. Мысль как-то не расстраивает даже, но заставляет задуматься, впервые по-настоящему задуматься о метке, что на его руке.       – Доктор Палмер, – наконец говорит он, – скажите ей, чтобы встретила меня у стойки регистрации.       Кристина спешит к нему так, будто он едва ли не на последнем издыхании, но у него лишь болезненно ноют мышцы и кости, ничего более. Глядя на девушку, Стивен думает о том, причиняет ли ей такую же боль ее соулмейт, беспрерывную, будто на грани смерти постоянно, будто позволяет избивать себя так просто, что даже Стивен уже успел привыкнуть к ушибам.       – Я слышала, что ты упал на операции, все нормально?       – Со мной – да, – кивает и руку протягивает, запястье прямо в ладони Кристине вкладывает, чтобы видела и понимала, – а вот с этим товарищем, кажется, нет.       Палмер молчит некоторые секунды, разглядывает буквы и слабо улыбается; никогда бы и не подумала, что у Стивена Стрэнджа может быть соулмейт. Вот только сам Стрэндж ждёт от неё иной реакции, конкретного ответа, действенного совета, ведь кто как не женщина станет интересоваться подобной чушью, как связь между людьми, которая не поддаётся никаким объяснениям, которая просто есть.       – Что случилось? Что ты хочешь знать?       – Чем обычно подобное заканчивается? – вопрос не совсем правильный, какой-то кривой, и Стивен пробует вновь: – Я почувствую, если соулмейт умрет? Это ведь не убьёт меня?       Она чуть хмурится – Стивен не удивляет, почти именно этого от него и ждала. Стивену Стрэнджу нет никакого дела до своего соулмейта до тех пор, пока это не начинает касаться его собственной жизни. Казалось бы, Кристина должна была уже привыкнуть, но это труднее, чем кажется, ведь едва ли не каждый день видит как на работе Стрэндж спасает чужие жизни.       – Ты не знаешь, кто это? – ответ ей уже известен – найти в этом мире свою половину почти невозможно, шанс мизерный, но поинтересоваться она должна была все равно, чтобы быть уверенной, что Стивен все ещё один, все ещё не зациклен на ком-то другом.       – Даже если бы и знал, это не имеет значения, – мужчина оглядывается на проскальзывающую юрко под его рукой медсестру и устало улыбается.       – Доктор Стрэндж, простите, что прерываю, но не могли бы вы подойти в реанимацию? Доктор Колдвик просит вашей помощи.       На этом разговор их оканчивается и больше не поднимается, а Стивен, занятый работой, вновь отгораживает себя от мыслей о своей родственной душе.       Худшего дня, как казалось Стивену Стрэнджу, он никогда не переживал. И нет, он не проспал, не забыл дома бумажник с банковскими картами, не начинал даже споры с коллегами. Вот только день был просто отвратительный – болел каждый мускул, пульсировал чертовски сильной болью, но терпимой, будто трофей при победе. И Стивен знает, что его нерадивый соулмейт жив, что, возможно, лежит сейчас в больнице, что, без сомнений, продолжит мучить Стрэнджа новыми ушибами.       И ладно, если бы только это, мужчина пережил бы подобный пустяк, как переживал прошлые, но гребанные новости, что вновь показывают чертового Тони Старка, вновь с ушибами, говорящего про какой-то вчерашний инцидент на крыше. Стивен смотрит, касается пальцами выпуклых букв ЭС и тихо стонет. Энтони Старк.       Стивен Стрэндж никогда не был идиотом, но и в подобные совпадения не верил, вот только со словами Тони о том, что он – Железный Человек, все складывается.