Ветер в голове

      Осаму ищет в толпе веселящихся людей Чую. Сегодня проходит фестиваль цветения сакуры, на который их привезли от школы в небольшой курортный городок с источниками для отдыха на три дня. И если часа в четыре тут было поменьше народу, то сейчас главный парк набит битком, отовсюду играет музыка и слышен смех.       Но Дазай слышит не веселье вокруг себя, громче всего колотится его сердце о ребра. Он переживает так, как будто бы отваживается на смерть. На самом же деле просто хочет признаться кое-кому в кое-чем.       Он и Чуя — друзья, которых чуть ли не братьями называть можно. Они ночуют друг у друга в одной кровати, после урока физкультуры делят одно мыло в душе и помогают сушить волосы. А еще про них ходит тысяча и одна гейская шутка, потому что есть привычка сидеть друг у дружки на коленях и есть один йогурт одной ложкой.       Дазаю всегда казалось, что дружат они с Чуей странно. Не совсем по-дружески. А месяца два назад, в конце января, он понял, что влюбился. Понял, когда стал чувствовать неприятное, разъедающее изнутри чувство. Оно появлялось тогда, когда рыжий парень был в компании девчонок из класса, смеялся с ними, а те непринужденно касались его плеч, шеи, волос или рук. Это была ревность.       Еще было понятно, что это влюбленность, по тому, как быстро начинало колотиться его сердце, когда Накахара только маячил на горизонте. А еще внутри, где-то там, между ребер, появлялось тепло, когда Чуя его приобнимал, подбадривая, или говорил о том, как же Осаму его заколебал со своими вечными проблемами со здоровьем, ища таблетки от головной боли в сумке.       Но плыл Осаму от этой прекрасной, бесконечно счастливой и дарящей ему самому счастье, улыбки Чуи и его бенто, которое тот ему готовил каждый день, прекрасно зная, что друг с бинтованными запястьями либо не ел утром, либо поел слишком плохо. Такая забота заставляла сердце колотиться в сто, нет в тысячу, нет не так, в сто тысяч раз сильнее.       В своих снах он часто видит, как признается Чуе, но… Тот его отвергает. И после таких снов становится страшно. Может быть для Чуи он и правда просто друг? Просто друг, который, признаясь во всем, испортит их отношения. И больше ничего прежним не будет. Вдруг рыжий вообще, пускай и шутит, что они с Осаму ебутся всякий раз, когда вместе ночуют, против того, чтобы дружить с геем?       Сегодня, на фестивале цветения сакуры, как было им посчитано, идеальный день для признания. Ведь что может быть романтичнее розовых лепестков, медленно опускающихся на воду или траву, посиделок вдвоем где-то в нелюдном месте и тихое любование парком? Поэтому это тот самый день, когда надо признаться.       Но с самого начала поездки все пошло наперекосяк. Чуя в автобусе сидел с одноклассницей, Аки. Она миленькая девчонка с волосами, окрашенными в лиловый, круглыми очками и карими, как у любой другой японки, глазами, только чаще она надевает линзы. Дазай не понимает, как лучший друг мог променять его на это, но особенно не возмущается — некоторым надо иметь много друзей.       А сегодня, за час до того, как Дазай стал Чую искать, тот куда-то ускакал с этой самой девчонкой. И это обидно и неприятно. Они же друзья, нет, не так, лучшие друзья, которые даже эту ночь спали рядом, так почему Чуя поступает так, как поступает? Почему ушел, ничего не сказал?       «Дурак, вот найду его и тресну по лбу яблоком в карамели», — думает Осаму, выходя на возвышенность и замечая Чую в синем кимоно в на площади. Скоро будут запускать салют, а, значит, надо увести его побыстрее отсюда, конечно, если он не скажет, что хочет побыть в компании Аки еще.       Тогда Дазай отступит, держа чувства в себе и дальше.       — Чуя, — зовет его он, протягивая руку и хватая того за запястье, чтобы рыжий его услышал и обратил внимание. И парень поворачивается с лучезарной улыбкой, а дазаевское сердце в этот миг пропускает удар. Из головы все вылетает напрочь. — Чуя, мы не гуляли сегодня, не хочешь пройтись вместе?       — А, да, конечно, только до начала салюта, ладно? Я хотел посмотреть его вместе с Аки, — рыжий будто бы и не замечает этот чуть помрачневший взгляд. И тут она. Даже в этом коротком диалоге присутствует ее дурацкое трехбуквенное имя, которое больше подойдет собаке, нежели девушке.       Дазай бурчит «ага» и тянет Накахару на мост, стараясь идти не быстро, но торопливо. Ему хочется погрузиться в ту обстановку, когда не будет никого и ничего, что смогло бы отвлечь их друг от друга. Хочется на тот мостик в парке, который сейчас пуст, хочется к той красиво сверкающей огнями и гирляндами аллее.       — Мы мало общались эти два дня, — говорит Осаму, когда, наконец, они оказываются на аллее. Его кимоно подходит к этой обстановке — светлое, с какими-то розово-желтыми цветами.       — Что-то как-то да… Извини, что мы виделись, считай, только утром и ночью, просто я не думал, что с Аки будет так интересно ходить по городу, — говорит Чуя, виновато улыбаясь и даже не представляя, что только что уколол идущего рядом друга.       — Идем на мост? — кивает он в сторону мостика через речку, усыпанную розовыми лепестками, и чуть сворачивает в ту сторону. — Тебе… Она нравится?       Накахара на миг замолкает, явно теряясь. Он думает, как бы ответить на этот вопрос, бегая глазами по сторонам.       — Не знаю пока что. С ней весело, она умеет готовить, много знает про это место, потому что читала о нем перед поездкой… Ты чего? — рыжий смотрит на сжавшего его руку Дазая, хлопая глазами. Тот же прикусывает губы, смотря в сторону, а потом, понимая, что сжимает чужую руку, отпускает ее.       — Знаешь, Чуя, нам надо поговорить.       Он отворачивается к реке, боясь смотреть тому не только в глаза, но и вообще в принципе в лицо. Сердце стучит как бешеное, кажется, вот-вот вырвется из груди. В висках стучит, а сам он покраснел от волнения и искусал губы.       Страшно.       — Ты… Мы давно знакомы, ты стал за эти года мне самым дорогим и близким человеком, — начинает Осаму, все-таки поворачиваясь к тому и беря себя в руки. Все будет нормально. Все будет замечательно.       — Я нравлюсь тебе? — вопрос звучит в лоб. Чуя даже не дослушал. Его голос теплый, на губах улыбка, а в глазах… Сожаление. Неужели все это сейчас было зря?       — Да, — он чувствует, что сейчас что-то пойдет не так, потому что нашел смелость заглянуть в голубые накахарские очи. Нашел смелость и обжегся. Внутри все напрягается, он как натянутая на максимум струна, которая вот-вот порвется. — Ты знал?       — Догадался. Ты стал смотреть на меня… По-другому. Я делал вид, что ничего не вижу, но не мог об этом не думать, — пожимает он плечами, отвечая честно. — Я ждал, когда ты сам решишь сказать об этом.       — И… Что ты скажешь мне? Ты знаешь, о чем я говорю, — говорит тихо Осаму, смотря на того. Его берут за руки, но не переплетают пальцы. Просто держат обе руки в своих. И от этого становится больно. Он проиграл.       — Ты очень хороший, я серьезно. Я правда люблю тебя, как друга, если не как брата, но… — Чуя вздыхает. Ему тяжело смотреть, как в родные карие глаза напротив набегают слезы. — На этом все. Прости.       Больно. Это первое, что он чувствует, слыша эти слова. Внутри все горит, разрывается и взрывается от боли, которая расплывается жгучей рекой. Губы поджимаются, а из глаз струятся ручейки слез. Он вздрагивает, сглатывая и облизывая губы.       — Ясно… Спасибо за честность, Чуя, — говорит, давя из себя улыбку, и вытирая рукавами кимоно жгучие донельзя слезы. Как будто это не слезы вовсе, а какая-то жгучая жидкость.       — Прости, что я ничего такого не чувствую, — качает головой Накахара, желая подойти и обнять, но Осаму сам отходит назад, упираясь в бортик моста.       — Нет, Чуя, ты не должен просить прощения. Я… Я не могу и не должен тебя винить в том, что не нравлюсь тебе, просто… Мне немного грустно, вот и все, — улыбается, уже игнорируя поток слез, Осаму, смотря на того искренними глазами, в которых, он уверен, можно увидеть всю его боль.       Он опять врет. Ему не грустно. Ему так отвратительно, что хочется убежать куда-нибудь подальше, забыть и Чую, и эти дурацкие безответные чувства, и этот день. Он не хочет его знать, потому что теперь этот образ в голове и все теплые воспоминания вызывают лишь тонну боли и огорчения.       Теперь Накахара Чуя стал синонимом слова отвратительно. Хочется руками разорвать себе грудную клетку, вырвать сердце и выкинуть его, разрывающееся от боли, куда подальше.       А еще хочется, чтобы Чуя обнял. Обнял, прижимая его, плачущего из-за него же, Дазая, к себе и погладил по спине, как в детстве. Хочется плакать, хоть парням это и «не положено», как девчонка или ребенок, глотая слезы обиды и боли, судорожно вдыхая такой нужный ему сейчас воздух.       Чуя обнимает, заставляя уткнуться к себе в шею, и горько смотрит на небо.       Салют начался.       Дазай цепляется за него, как за круг, как за что-то единственное, что поможет ему не утонуть в этой пучине отчаяния, боли и разочарования в этом мире. Он обнимает его так крепко, как только может, сдавливая в своих объятиях и скуля в плечо.       — Осаму, нам будет лучше не общаться какое-то время. Не хочу, чтобы ты страдал из-за меня долго, — тихо говорит Чуя, поджимая губы, и обнимает того крепко-крепко. Он тоже не хочет его отпускать, потому что этот Дазай, режущий в детстве вены, забывающий поесть сейчас, самый родной для него человек. Даже сестра не является такой дорогой, а ведь с ней родство кровное.       Осаму замирает, вздыхая. Да. Чуя прав. Прав, как никогда. Им и правда лучше перестать общаться, иначе он не выберется из этого состояния, начнет снова резаться, пытаясь забыться, или пить. Ну, или начнет покупать наркотики, желая перестать чувствовать пустоту внутри.       — Да, пожалуй, ты прав, — отстраняться не хочется, но надо. Боже, как же нелепо все это выглядит. Было бы лучше, будь это какой-нибудь фильм с хорошей концовкой или фанфик девчонки лет четырнадцати, которая хочет, чтобы все и всегда заканчивалось хорошо.       Но это всего навсего жизнь, в которой хорошее случается пятьдесят на пятьдесят. Это удача. Поэтому они расходятся на этом мосту, идя по разным берегам реки. Теперь они параллельны друг другу.       Но, быть может, у них еще есть шанс?