***
Его стилистка возвращается, и все сразу же встаёт на свои места, хотя, казалось бы, что больно изменилось? Однако ранее, выясняется, сердце у Юнги было не на своём месте. Непривычно было практически ежедневно вместо ехидных серых глаз видеть обычные темные, непривычно было не слышать перепалок с Седжин-нимом, не чувствовать вишневый табачный аромат, не ощущать уверенное прикосновение прохладных ладоней к лицу и волосам. Всего один поцелуй в гримерке на съемке одного из клипов — а такая мешанина слов, эмоций и чувств, что, кажется, можно утонуть в этой лавине. А потом она возвращается и все становится правильным. У стилистов в закутке шумно и весело, творческая деятельность так и кипит. Седжин-ним вновь начинает бурчать, ворчать и полушутливо спорить с «пигалицей, годящейся ему в дочери». В воздухе, несмотря на осень, пахнет вишней, и Юнги кажется, что у него открылось второе дыхание. Если это не влюбленность, то он не знает, как по другому её описать. Да, он мастер сплетать слова в причудливые узоры, но иногда ему не то что мастерства недостаёт, просто он не уверен, под силу ли в принципе кому выразить невыразимое. А ещё вернулись улыбки, смех, шуточки, игры в гляделки, прикосновения — и тут Шуга понял, что его конкретно кроет. Может, до поцелуя он бы ещё как-то продолжал себя сдерживать, но теперь, когда он знает, что можно, что вот оно «мое-мое-никому-не-отдам», собственнические инстинкты весьма бесцеремонно дают о себе знать. Спасибо согруппникам, которые по-братски прикрывают шкуру съехавшего на почве гормонов и влюбленности Юнги, потому что иначе он бы все запалил ещё в первые дни этих «тайных» отношений (о боги, отношений! У него, Агуста Ди, человека, у которого «единственная любовь это музыка»!) — и да, то, что он такой спокойный на публике, не значит, что у него не может башню нахер сорвать. У него и рвёт, едва его краш возвращается. Потому что, блять, нельзя так эротично пить баббл-ти («Юнги-я, ты — сокровище!») со всеми этими полувздохами-полустонами, это противозаконно, в конце концов! Разумеется, каждый раз все это заканчивается поцелуйным марафоном и парочкой засосов на шее («Надо будет прикупить водолазку»). Собственно, у них теперь большинство разговоров заканчиваются/начинаются/ продолжаются вот таким вот образом. У его егозы теперь перманентно вишнёвые губы и взгляд с поволокой, у Юнги — сплошное вдохновение и стояки. Такова неприглядная реальность бытия современного айдола. Шуга, правда, нисколько об этом не жалеет, ведь у него есть теперь все (ну почти), чего бы хотелось сейчас пожелать.***
Уже поздно, день работы в студии отдаётся отсиженной задницей, скрюченной спиной и слезящимися глазами. Шуга доволен: значит, хорошо поработали, продуктивно. Пожрать бы ещё. И выспаться где-нибудь в тишине и покое, а не среди шумных одногруппников. — Хей, не спишь ещё? — денег на такси немного, но их с лихвой хватит на поездку туда-обратно. Если его примут, конечно. В этом Юнги теперь почему-то не очень уверен. С чего он решил вообще, что это отличная идея? — Привет, Юнги-а, — мягко и слегка сонно тянут в трубке. — Нет, ещё пока нет. Что-то случилось? Надо приехать? Если бы он не был влюблён и очарован до этого самого момента, то сейчас уж точно бы прошёл точку невозврата под именем «я влюблён в собственную стилистку». — Все в порядке, егоза, просто очень устал, — давай, не тяни резину, просто спроси ее, дурень. Не замуж же зовёшь! — Можно я к тебе приеду? Сейчас? Фраза «да, конечно, помнишь адрес?» звучит как музыка ангелов. И как-то все снова складывается одно к одному, так и легко и привычно, как пазл. Намджун пишет в ответ, что прикроет, и просит не проспать. Такси появляется перед ним словно по щелчку пальцев. Встречающая его в дверях нуна сама как ангел, если, конечно, те выглядят как заспанные котята, носят тёплые флисовые пижамы и ходят с гулькой на голове. Между ними нет слов: егоза молча кормит его (домашняя еда — всегда профит), молча выставляет его в душ вместе с полотенцем и пижамой (и да, он обязательно должен выяснить, откуда у неё дома новехонькая мужская пижама, потому что надеяться на то, что она для него — слишком… слишком. Хотя она вся в маленьких жующих и танцующих кумамончиках, так что — черт!), стелет рядом с собой на разложенном диване. И когда он притягивает ее к себе, нагло устраивая голову на пышной груди (потому что он устал, не соображает и ему так хочется, и боги, вот то блаженство, о котором писал Мураками), в ленивой тишине мягко проводит пальцами по его волосам. Он понимает, что уснул, только просыпаясь от легких прикосновений к лицу. Это непривычно, но очень приятно. Чувствовать поцелуи на щеках, скулах, лбу. При всей внешней холодности и олимпийском спокойствии где-то внутри Юнги сидит-прячется маленькая девочка, и сейчас она по полной программе фанючит от всех этих розовых нежностей, в которых его купает его любимая егоза. Самое страшное, что это так правильно, так хорошо, что он легко может представить всю их будущую жизнь вместе, вот такие ленивые неспешные утра и вечера. Это пугает, как легко он привязался, как — неожиданно для самого себя — отдал другому человеку во владение своё сердце. — Доброе утро, Юнги-а, — хрипловатое утреннее контральто наводит на мысли о том, как на самом деле можно и нужно было бы встречать утро с любимой девушкой. Но увы и ах, график — вещь неумолимая. — Вставай, у нас ещё есть время позавтракать перед работой. «Седжин-ним точно посадит меня на диету, ну и похер», — злорадствует Юнги, обильно поливая горячие оладьи мёдом. Хрен с ним, потому что когда о тебе так заботятся, это того стоит совершенно точно. А сбросить вес — дело нехитрое. Они сидят на маленькой кухоньке почти бок о бок. Уже одетая на работу стилистка (когда только успела?) то ли спит, то ли медитирует над огромной кружкой кофе, изредка улыбаясь ему этой мягкой, только ему предназначенной улыбкой. На улице ещё темно и только отдельные лучи предвещают рассвет, и когда он тянется к своей девушке за поцелуем, тот отдаёт медово-молочным кофе. И на какой-то момент все в их мире идеально.