***
-Послушайте, что мне ему сказать?-шептала одна медсестра за дверью другой, которая была намного старше.-Если он и доживёт до утра, то его расстреляют за открытие планов армии! Это, может быть, и вовсе не так. Он, может быть, мужественно сражался с болью и оскорблениями, и всё, всё вынес молча. Но только это никого не волнует. -Перестань, Марин. Кто он ему в конце концов? Скажи, как есть, и пусть сам решает как там дальше... Я сидел за тонкой тканевой перегородкой и видел их тени, отчётливо слышал слегка взволнованный шёпот. Конечно, я и без них это прекрасно понимал, но мне, будто маленькому разочарованному ребёнку, нужно было, чтобы об этом непременно кто-нибудь сказал... Молодая медсестра вышла из-за перегородки и сообщила мне всё, как было. Я достойно выслушал её, и когда она закончила, спросил наконец: -Как его зовут-то? -я почти шептал, пытаясь не смотреть в глаза молодой девушки. -Даниил Резовский. Хороший боец был... Я просидел с ним всю ночь до рассвета, всё думал, почему именно он? Такой молодой, полный сил, он должен был умереть через несколько часов и проститься со всем на свете. Это было будто его жар и страх передались мне, и я не сомкнул глаз, даже когда утомление охватило меня и, казалось, терпеть дольше не представляется возможным. Он простонал всю ночь, и очнулся лишь под утро, когда за ним пришли два молодых солдата с ружьями, и увели куда-то в сторону, шагов на 40 левее траншеи. Мне показалось, что он звал меня, пока хватало сил, пока ветер ещё мог доносить до меня его полные страдания крики. Я вдруг подумал, что никогда не узнаю точно, был ли это его голос, или это какая-нибудь птица, с умилением встречавшая новый день, или это гусеницы старого танка долго скрипели ему вслед. Никогда, я уже никогда этого не смогу понять! Вечность будет неумолимо течь, я свалюсь, подкосившись в коленях, в могильную яму, спрошу, если только они будут живы, у тех двух ребят, уводивших его: "а звал ли меня тот красивый солдат, Данила Резовский?" Но и они не ответят моему безмолвному уже телу, потому что не вспомнят или попросту не успеют сказать... Я сел на бревно, лежавшее рядом с шатром, и стал прислушиваться к невероятной свежести этого утра. Мне хотелось бы быть счастливым сейчас, потому что именно в такое время просыпаются лучшие силы души, будто приманенные утренней росой. Он погиб не как солдат, а как жертва людского бесчестия и глупости, как пушечное мясо, как загнанный зверь. Но я не сожалел о нём, я не скорбил. Я только знал, что он был честным солдатом, потому что на миг заставил меня почувствовать землю под ногами, и этого мига мне хватило, чтобы влюбиться в неё раз и навсегда. Я вдруг понял, что никогда не смогу забыть его, и улыбнулся игравшему на моём лице солнцу, наконец выпуская из глаз давно рвавшуюся наружу слезу.***
Ничто так не обнуляет всё прошлое, как новый бой. После заново прожитой жизни около грохотавшей рядом вражеской артиллерии всё что было "до" уже как бы не считалось. Пропадали вся грусть и страх будущего, и ты жил настоящей секундой, наслаждаясь ей. После очередного боя, я сидел со своим полком в каком-то деревенском домике и пел. Мой восточный темперамент сказывался, как мне казалось, даже на манере исполнения, на жестах. Я хотел, чтобы меня слушались, и поэтому в каждом движении старался изобразить лёгкость и снисходительность, придававших немало властности и манерности. На деле же я был даже чересчур восприимчив к миру, чувствителен, и, как мне однажды попытались польстить, "невероятно скромен несмотря на бешеную харизму". Конечно, это была совершенная неправда. Впрочем, не нам о себе судить.... Это была старая армянская песня. Ребята уговаривали чуть ли не всем полком, и я, забыв наконец о долге порождать и поддерживать патриотизм в душах солдат, согласился петь. Мне самому было 34 года, и песня лилась из ещё молодой души, из рвущегося на свободу сердца вместе с воспоминаниями о родине. У меня их, впрочем, было две, и Россию я любил ничуть не меньше Армении. Я забылся, вслушиваясь в слияние нот тихой гитары и собственного голоса, и, подняв глаза, забвенно смотрел на высокое голубое небо через окно. Но песня кончилась, а я всё не приходил в себя. Я пытался понять, что тревожит меня, и не мог. Голову будто надули воздухом и она разрывалась на части, болела от невозможности совладать с непонятным, проникшим в меня необъемлемым величием. Вскоре, мы вышли из дома и отправились дальше в дорогу. Темнело. Где-то совсем-совсем далеко грохотали ракеты, золотыми звёздочками вспыхивая на розоватом небе и мгновенно угасая. Вокруг меня стояли палатки и вились яркие, бойкие костры, задевавшие, казалось, облака. Я сидел на бревне вдали от всех. Вдруг, где-то метрах в 20 послышался тихий крик. -Смирнов, иди посмотри, что там.-негромко попросил я стоявшего ближе всех солдата. Тот послушно скрылся за пригорком, и уже через минуту вёл, а точнее почти нёс на себе раненого. Они подошли ближе, и разум мой быстро просветлел, взметнулся в диком волнении. Как он был похож на Резовского! Даже, может быть, ещё светлее и благороднее, тоньше в чертах, будто мечтательней. Кожа его была белой и тонкой, полупрозрачной, истёрта и порезана во многих местах. Такой удивительной красоты я ещё ни разу не видел за всю свою жизнь. Я вдруг подумал, что он похож на лёгкий, пушистый снежок. Смирнов отпустил его, и тот повалился на землю рядом с бревном. -Говорит, сбежал от немцев. Ему, похоже, досталось...Пытали, наверно... -Хорошо, иди Лёш. Я дальше сам. Лёша скрылся в палатке, а я поднял на руки молодого солдата, почти мальчишку, с огромной копной волос. Он весил так мало, что я почти не чувствовал его после тяжеленных пушечных ядер. Нести его на лечение не хотелось. Во-первых, не факт, что он там выживет в этих жутких условиях, я это прекрасно понимал. Во-вторых, мысли о Резовском не покидали меня с той секунды, как я увидел раненого. Нет, я вовсе не чувствовал вины за него, но та глубокая благодарность, которую я испытывал к нему за вновь возвращённое мне спокойствие так разительно была видна в этом маленьком теле бойца, что мне хотелось сохранить его, как самый дорогой музейный экспонат, напоминающий слишком о многом, чтобы с ним расстаться. Привязанности к нему я не чувствовал, но я видел в нём тот мир и спокойное благородство, которое напоминало мне, что я не зря живу в ожидании людей, действительно достойных конца войны и высокого, чистого неба. Я осторожно прижал его к себе, он слабо застонал. Мне почему-то захотелось держать его так на руках и не отпускать, хотелось, чтобы его у меня не отняли ни на секунду. Я донёс его до палатки и положил на мягкий настил из сена и веток, укрытый куском брезента, стал промывать и перевязывать бесчисленные раны, и, даже когда всё было сделано, я не смог отойти от солдата и всё любовался его красивым, волевым лицом с детскими чертами и огромными глазами, которые, даже будучи закрытыми, обличали совсем недетскую боль. Сдвинутые русые брови вызывали во мне неведанное до этой секунды умиление. Нос с горбинкой и острые скулы придавали ему мужественности, которой я так восхищался. Я осторожно запустил пальцы в его волосы и покопался в них, слегка разворошив в разные стороны. Затем я причесал его и укрыл своей шинелью. Он очнулся где-то в середине ночи. Я не спал, всё следил, чтобы ему не стало хуже. -Где я?-слабым голосом спросил он. -Всё хорошо,-ответил я, силясь скрыть радость,-ты у своих. После этой фразы он шумно выдохнул и слегка прикрыл изумлённые глаза. -Тебя как зовут? -Павел Воля.-я улыбнулся. -Отличная фамилия...-я вдруг подумал, что именно это качество так меня привлекало в нём. Должно быть, этой самой силы воли в нём было больше чем у кого-либо , и я тут же это заметил, только не сразу понял.-Паш, ты поспи пока, а я поменяю повязки. -Подождите. А Вас как зовут?-не поднимая подрагивавших век, спросил он. -Меня? Я-Гарик Мартиросян, командир этого полка. Давай на "ты", прошу! -Хорошо....-невнятно буркнул он, уже вновь засыпая. На утро мне показалось, что ему немного лучше. Кожа была уже не белая, а лишь слегка бледнее обычной. Я аккуратно провёл по его тёплой руке, ощутив нежность его кожи. Он открыл глаза. -Доброе утро, Гарик.-он тепло улыбнулся мне, и лёгкая дрожь от прохлады утра будто прошла. Я улыбнулся в ответ. -Здравствуй, Паш. Его огромные глаза немного непонимающе глядела на меня и, казалось, видели насквозь. В голову, как назло, не шло ни одного вопроса, хотя мне жутко хотелось с ним поговорить. К моему счастью, в комнату вошёл Сашка Незлобин с картой и письмом в руках. Я не особо хорошо к нему относился, как к человеку, но боец он был что надо. Если бы он только не подшучивал надо мной каждый раз, когда открывал рот... -Гарик Юрьевич, тут письмо пришло, приказывают этой ночью идти к 10 полку. Там намечается жуткая резня, они не справляются. Только там по пути немецкий лагерь с левого фланга, надо его как-то обойти... Он развернул на земле карту, всю исчерченную красным карандашом, и показал мне пункт назначения. -Тут с правого фланга болото, а через центр наши заложили минное поле, наступить негде. Есть шанс взять ещё левее лагеря, но так точно заметят. -А большой лагерь?-спросил окончательно проснувшийся Паша. -Да вроде не очень...Я часа через два Скорохода туда отправлю, он посмотрит. А что? -Можно было бы разбить полк на три части: одна пойдёт прямо на лагерь и будет отвлекать, а две других зайдут слева и справа и атакуют. Часть перебьём, остальных свяжем и оставим там. -Ну, можно...-задумался Саша. -Отлично, так и сделаем. Отправляй Скорохода, пусть идёт смотрит. -меня бы восхитило сейчас любое его слово. Самым жутким было то, что я сам не понимал, почему. Я тщательно отгонял мысли о том, что он мне нравится, это не могло быть правдой. Я просто видел в нём то высокое, что не видел ещё ни в ком. Это была детская чистота и взрослое мужество - совершенно невероятное сочетание. Саша вышел из палатки и мы снова остались вдвоём. -Как ты додумался до этого?-осторожно спросил я, хотя по сути в его плане не было ничего, кроме здравого смысла. -Да как-то само... -А ты идти-то сможешь? - в этом я был уверен меньше всего, но, к своему удивлению, получил утвердительный ответ. Вечером мы выступили к лагерю. Всё шло как по маслу, и мы быстро справились с лагерем без особых потерь, к утру уже дошли до 10 полка. Однако, нападения пришлось ждать три дня. К Паше я не заходил совсем, и, казалось, совершенно охладел к нему. Мне было уже всё равно. Это была всего лишь вспышка, и она быстро угасла, сошла на нет. Мало ли благородных ребят воевало сейчас за нашу страну? Стоянка была просто огромной, два полка легко помещались на ней. Я сидел около костра, когда ко мне подошёл Игорь. Он был невероятно грустным, и я не понимал, что с ним могло случиться. Он сел рядом со мной. -Ты чего?- спросил я, положив ему руку на плечо. -Он...Его..больше нет..-с трудом подбирая слова сказал Харламов. Меня как током ударило. -В смысле больше нет?! Не может быть! -Я и сам не верю. Конечно, не может. Только я видел его труп, холодный и тихий. - он повернулся ко мне.-Как я жить теперь буду? Он единственный поддерживал меня, единственный был со мной всегда, а теперь...теперь его нет. - я прижал Игоря к себе. -Ну, значит я тебя буду поддерживать....Как у него у меня, конечно, не выйдет, но я постараюсь, как смогу.-он положил мне голову на плечо. -Спасибо, Гарик. Для меня это важно. Мы просидели так до позднего вечера, молча разглядывая догоравший костёр. Утром к нам зашёл Аверин. Он поднимал оба полка: немцы, наконец, атаковали. Мы построились и встали лицом к лесу, из которого уже доносились крики и выстрелы. На секунду всё замерло, в голове стучало. -Вперёд!-зазвучал полный, объёмный звук из тысяч голосов и сквозь липкий воздух рванул к лесу. Дальше рвались мины, слышались трели артиллерии, там и тут били фонтаны крови. Я услышал свист ядра и лёг на землю. Вдруг, я заметил крутящуюся рядом мину. Моё сердце на миг замерло а затем пошло вновь с бешеной силой. Я поднял голову чуть выше, и увидел шагах в пяти Пашу. К моим глазам неожиданно подобрались слёзы и сжали горло. Я вспомнил вдруг, как Игорь потерял своего офицера. Вспомнил, как я мечтал узнать, звал ли меня умерший ни за что Резовский. Все эти потери навели меня на мысль, что я и его могу потерять вот так, закрыв глаза и больше не увидев света. Да чёрт с ним, со светом...я больше не увижу Пашу! Что-то изнутри стало рваться наружу и неожиданно для меня материализовалось в надрывистый крик: -Я тебя люблю!-Паша обернулся на меня, но тут же скрылся в траншее, стараясь не стать жертвой мины. Я успел отползти метров на 10, и она со страшной силой взрыла землю вокруг. Вскоре после этого всё прекратилось. Напряжённая борьба закончилась очень смутно: мы, вроде как, отодвинули немцев, но потеряли много людей. В лагере было решено остаться ещё на пару дней, чтобы отбить нападение, если оно ещё будет. Утром я зашёл в палатку Паши и посмотрел на него. Я ещё сильнее осознал, насколько он совершенен. Меня манила его бледная ещё кожа, с игравшими на ней отсветами солнца, такая мягкая и тёплая. Мне всегда казалось, что он похож на дым, способный улетучиться в любую секунду. А сейчас я впервые почувствовал тонкий аромат его кожи, заметил её теплоту и увидел капельки пота. Теперь в нём появилось хоть что-то земное, но по-прежнему высокое и непередаваемое. Вдруг, я усомнился во всём этом. Ведь мы и на фото видим таких же реальных людей, а их, может, уже даже нет в живых... Мне жутко захотелось прикоснуться к нему,чтобы наконец уничтожить образ бестелесного призрака. Но вдруг, меня что-то сковало. Я остановился перед ним, не решаясь сделать то, чего хотел. Я резко рванулся к нему, чтобы мозг не успел ничего понять и аккуратно коснулся губами его щеки. Это было похоже на бомбу: я перерезал провод и ждал: рванёт или нет... Это мгновение стало лучшим, что я испытал за последние 34 года. Он открыл глаза. -Паш, извини, я не удержался...и это на прощение, обещаю, я больше никогда... -Гарик, я тоже.- я с удивлением посмотрел на него, я не готов был в это поверить. -Ты...ты это серьёзно? Вместо ответа Паша взялся руками за мою спину, подтянулся на ней так, что наши губы оказались в миллиметре друг от друга. Я почувствовал его дыхание. Но он вдруг резко упал обратно на кровать. А я так надеялся... -Ты чего, Паш?-удивлённо спросил я. -Я не могу так, Гар. Слишком быстро и странно. Не могу. Не сейчас. Мне стало мучительно больно от этого ответа и я быстро скрылся за складкой палатки.