Иди сюда. Иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук.
ххх
Не самой классной идеей было задремать в такси. Аукнулось теперь расфокусированным взглядом и белым шумом в голове, на который очень сложно не обращать внимания, пока пытаешься попасть ключом в замочную скважину. Вообще, если уж быть до конца честным, то выходить сегодня из дома было идеей еще хуже. Погода — ужас ужасный: сплошная слякоть и мелкая морось, противно оседающая на плечи и волосы. Суши теперь вот пальто. Хотя, копни глубже — и начнет казаться, что в рейтинге самых отвратительных идей первое место определенно займет решение раскручивать свой сольный лейбл. Ну, деньги, популярность — это хорошо, конечно. Это приятно и открывает много возможностей. Но приятности как-то сразу теряются на фоне постоянной заебанности и дикого желания выпилиться, используя для этого уже хоть бы что: он вот может кофе весь в доме выхлебать и откинуться от передоза, а может дверь машины на полном ходу открыть и вывалиться. Случайно, конечно же. Сокджин вваливается в квартиру и обессиленно припадает к стене. Пальто сползает с плеч и падает на пол. Ботинки отлетают куда-то в угол. Да поебать. Он может даже попробовать на туалетной бумаге в сортире повеситься — вот смеху-то журналистам будет потом. А еще он может и не. Намджун выплывает из полумрака спальни, до ушей завернутый в одеяло, и широко зевает. Лохматый и сонный, похожий на большой воздушный пирожок, неуклюжий, домашний и такой свой. Ты бы себя видел, думает отстраненно Джин. Выглядишь изумительно. Можно перестать выпускать тебя из дома, чтобы ты всегда встречал меня в таком виде? Давай? Пожалуйста? — У нас сломался кондиционер, — жалуется пирожок и поплотнее запахивает хрустящее одеяло. Его кончики проезжаются по полу, и у педантичного Сокджина почти даже дергается нервно глаз, — Холодно, — говорит и шмыгает носом. Громко так, совершенно по-детски. И в груди тут же сладко щемит, уголки губ непроизвольно приподнимаются. — Я забыл заехать в магазин и не принес еды. Читай «я слишком заебан для того, чтобы совершать лишние телодвижения даже при условии, что у нас в холодильнике наверняка уже перекати-поле завелось и катается там себе привольно». — Себя принес — уже хорошо, — еще один зевок и теплые искорки на дне глаз. Черт возьми, да он же, такой замечательный, еще и в люди выходит. Нет уж, вы, люди, отсаживайтесь, отвернитесь, не смейте на него, такого моего и классного, смотреть. Я и сам еле выдерживаю. Намджун трясет головой, отбрасывая с глаз растрепанные волосы, и разводит руки с зажатыми в них краями одеяла в стороны. — Иди сюда, — говорит. И укутывает их вдвоем с головой. В одеяло, тепло, темноту. Они теперь оба — начинка для пирожка с привкусом полного морального истощения и ласковой, трепетной любви. Джин обнимает Намджуна за талию и притирается поближе. Нос зарывается в треугольник между плечом и шеей, а на его спину ложатся большие сухие ладони. Поглаживают и разгоняют по телу жар и толпу мурашек. Сокджин поудобнее пристраивает голову и тянет носом воздух. Чувствует свой же одеколон. Намджун, ты зараза. — Мне нечем дышать, — тянет чисто из вредности. Еще, может, потому что триста раз просил не таскать его вещи. — Заткнись и не порть момент. — Ты взял мою футболку. Намджун шумно выдыхает ему в макушку. — Все популярные певцы такие капризные? — Что-то не нравится? — Я тебя сейчас укушу. В идеале звучать должно грозно. Но это в идеале, а на деле выходит глухо и до жуткого нежно. Так, что по затылку холодком проходится, и Джин даже слов не находит, чтобы огрызнуться в ответ. Момент до того уютный, что даже подкашивающиеся от усталости ноги о себе почти не напоминают. Вечно бы так вот стоять, притворяясь вдвоем начинкой для хрустящего одеяльного пирожка. — Ты уставшая капризная принцесса. — И требую совершить для меня какой-нибудь подвиг. Сокджин произносит это в шутку, совсем не всерьез, но Намджун тут же приспускает края одеяла, позволяя теперь уже двум лохматым макушкам высунуться на воздух. — Сказано — сделано, — смотрит неотрывно и басит серьезно, — Ты держишь одеяло, а я — тебя. — Ч-чего? — заикается Джин и охает, когда руки, до того сжимавшие его бока, теперь заставляют подпрыгнуть и обхватывают под бедрами. Он по инерции цепляется пальцами за одеяло, не давая тому грузным комом свалиться на пол, и хихикает. Их шатающаяся на каждом шаге куча-мала медленно, но упорно продвигается к спальне. — Я тяжелый, — фыркает Сокджин и морщит нос. — Ты не очень умный. Но все равно охуенный, — прилетает ему от Намджуна в ответ перед тем как тот мешком валится вместе с ним на постель. Джин почти что стонет от долгожданного ощущения кровати под собой и прикрывает глаза. Классно. Как же классно прийти домой. Домой к своему сонному, растрепанному Намджуну, который приподнимается и начинает заботливо, вплетая бархатную, хрупкую ласку в каждое движение, стягивать с него одежду. Сокджин позволяет себя раздевать и послушно переворачивается с боку на бок, и сил нет ну вообще ни на что. Нет, на самом деле на кое-что все же есть. На крепкие объятья, например. На тягучие, ленивые поцелуи. Намджун его ими сполна одаривает. Глядит чутко, руками оглаживает любовно и трепетно. Совсем по-родному прижимает к себе и подтыкает одеяло. Глаза слипаются, пальцы сплетаются с чужими, и откуда-то из глубин его совершенно заебаной, истрепавшейся души толчками накатывает до чудного пронзительное, насыщенное и тягуче-нежное ощущение полного, абсолютного счастья. Дома — классно. Когда рядом Намджун — вдвойне.