Me and the Devil

Florence+The Machine — Blinding

      Имитаторы — разношёрстный народ, объединённый одной целью. Среди них, отличных друг друга и вместе с тем обезличенных, Сакагучи Анго резко выделяется обыденной живостью. У него, осколка поствоенного деловитого мира, своя рутина. Её когда-то защищал Андре Жид, из неё был выкорчеван гнилым гвоздём. Этот японец и его буднично-мирные ритуалы напоминают о мысли «вот чего вы лишились по вине других», время от времени посещающей Имитаторов и их командира. Мысль эта наносит в разум муть усталой озлобленности.       Духом Жид — призрак, телом и инстинктами — живой; чёрное тянется к белому, разделённое — к целому. Андре-призрак недоволен тем, что его отвлекают от поисков. Андре-человек наблюдает, как Анго сосредоточенно поджимает губы во время брифинга. В теле Анго, в его дыхании и в краткой дрожи случайных соприкосновений — жизнь. Она упруго бьёт кровяным ключом в рёберном гроте. Андре ощущает её ток, когда кладёт тяжёлую руку на худое плечо. Потом ладонь долго зудит, как от ожога ядовитым плющом. Или же его обжигает тень неодобрения, мелькающая за стёклами очков?       Тёмная полынья средь белого льда. Отражение бледного голубого неба в солончаке среди песков. Кусок мозаики, оставшийся от разбитого полотна. Сакагучи Анго всегда чувствует себя чужеродным, каким бы ни было успешным его внедрение. Это не проблема, а необходимость, ему важно отгородиться иллюзией равенства, укрыться под стеклянным колпаком, чтобы до него не добрались сорные побеги нежелательных связей.       Лучший способ притворяться — на расстоянии. Анго не заходит дальше поверхностных разговоров да улыбок, с учтивой твёрдостью охраняет небольшую зону отчуждения вокруг себя; объясняет это японским менталитетом. Подобное нормально для шпиона.       Ненормально — когда сквозь стекло внезапно проникают чьи-то руки, смущая выверенную стратегию царапающим чувством уязвимости. Фамильярность иностранцев заставляет Анго шумно вздыхать и мысленно считать до десяти. Часто она раздражает. Иногда она пугает. С Жидом — всё сразу, плюс остринка интриги; необоснованное предчувствие провала рисует картину, в которой Андре Жид, сплав дикого зверя и разумного человека, знает об истинной причине визита Сакагучи и от скуки затевает игру на его нервах.       После нового столкновения со странным французом Анго проверяет на прочность свои границы — сколько вытерпит ради дела? — со смесью утомлённой досады и интереса. Что он запомнил о Жиде? Что узнал о нём нового и что закрепил из знакомых черт? Проявление любопытства, явное либо скрытое, было для него лучшим способом отвлечься. Ему интересно, чем всё обернётся до того, как внедрение перейдёт в тяжёлую фазу прощания.       Пока же Анго присматривается. И к Анго присматриваются. В голову лезут шутки об омиай.       Для Жида, долгое время пробывшего в «призрачном» обществе, Анго — точно пришелец с другой планеты: иначе реагирует, иначе живёт, говорит по-новому. Сам того не желая, он пробуждает осторожную, покрытую пыльной апатией, жадную заинтересованность. Каждое сказанное слово, каждое принятое решение, каждое связанное с ним колебание имеют свой вес. Игра с балансом в отношениях — сестрица военной тактики, со своими наградами и ранами. К тактике Андре привычен.       Он знает, что для японцев прикосновения — интимная вещь. В цепкой памяти командира сохранено первое объяснение Сакагучи, похожее на инструкцию по эксплуатации: «я не хотел бы того», «прошу вас не делать сего». Андре осознанно и нечасто привлекает внимание коснувшись, а не окликнув; всему виной чувство слабого ожога. Оно острое, отчётливое. Живое. Моменты такой наглости Андре сглаживает уважительной тактичностью; разрушение неуверенного перемирия — преступление, совершать которое не хочется. «Мне тоже» — чувствуется в едва заметных послаблениях и благосклонности со стороны Анго.       Если поначалу отношения с Сакагучи Анго походили на выжидательные кружения перед рукопашной, то теперь они — нечто иное; Жид со сдержанной усмешкой вспоминает брачные птичьи танцы.       Нервирующие хлопоты работы под прикрытием приобретают для Анго новую и непривычную пряность. Как раскрыть себя, не раскрывая себя? Задача не из лёгких. Интересная задача, трудная, в его вкусе. Сакагучи Анго отдаёт себе отчёт в том, что играет с огнём. Он пытается соблюсти баланс между увлечённостью и безразличием, между любопытством и спасительным бесстрастием. Тревожно-чуткая интуиция подсказывает «опасно, ты ступил на скользкий путь, неплохо бы остановиться», нечто ребяческое и человечное ей перечит: «остановишься сейчас — не будешь с ним вровень!» Анго тоже хочет быть наглым, чем неприятно удивлён.       Работа Анго сопряжена с беспокойством столь тесно, что он волей-неволей научился распознавать его оттенки. От тонких градаций, заметных лишь искушённому трусу, зависит его жизнь: пора уносить ноги либо можно ещё потерпеть? Пока он терпит. Или уже не терпит? В последнее время черта между дискомфортом и мазохизмом подозрительно размывается.       Андре приходится удваивать осмотрительность. Пусти в ход хоть все запасы проницательности — не поймёшь, что на самом деле скрывается за вежливостью этого народа. За какой улыбкой последует отравленный нож? За третьей? Ни за какой? Смутная потерянность в глазах — напускное или настоящее? Сам чёрт ногу сломит. Андре раздражает — и притягивает — острая неопределённость, связанная с Сакагучи.       Под маской азиатского спокойствия Анго прячет лёгкий холодок паники. Когда всё успело выйти из-под контроля? Он шёл понятной дорогой, но свернул куда-то не туда и очутился в дебрях. Неожиданное желание бросить учёт будущего ради минутного триумфа любопытства накатывает штормовой волной и гасится о твёрдый сплав обязанностей с реальностью. Сколько времени продержится эта преграда? Нет, нельзя забывать о будущем. Оно — горький страхующий трос. Сакагучи Анго растерянно отматывает время назад в поисках момента, когда ему начало нравиться испытывать себя именно так. Как он мог допустить подобное?       От взгляда на Андре Жида судорога сжимает желудок, будто смотришь на море с высокой скалы.       Анго — глоток свежего ветра в дымном смраде. Анго — оттепель среди февральских морозов. От взгляда на него лёгкие расправляются как парус — и больно, и сладко. Андре ловит себя на зачатке зависимости: ему мало. Мало касаться только его плеча. Мало чувствовать призрак жгучего послевкусия встречи. Мало спонтанных разговоров о склизкой от соли весне в пустынях, болезненной пустоте от норда, цветении бамбука и крестовых походах детей. Человеческая природа — жадная, а Жид всё ещё человек.       Беседы эти поверхностны, точно нефтяная плёнка; Анго же хочет упасть в вязкую тьму скважины, их порождающей. Знает, что вымажется и в собственных глазах не отмоется никогда, но всё равно хочет.       Каждый из них желает вторгнуться в личное пространство друг друга: один — с вороватой и грациозной осторожностью, другой — с недоверчивым интересом матёрого зверя. Что будет, когда они дорвутся до желаемого и разорят друг друга? Что последует за сближением?       Сплошная неопределённость.