Все исправить

      Над заснеженной улицей торжественно разносился радостный колокольный звон. Золотом искрились купола, счастьем светились лица прихожан. Рождество. Кутаясь в шубу с лисьим мехом, он медленно шёл среди рядов нищих на паперти, грязных, смердящих, вопящих на разные голоса, подобострастно глядящих на него и тянущих к нему заскорузлые руки. Следом идёт его кухарка. Он даже помнит, что её зовут Агриппина, и ей доводилось готовить яства для стола самого государя императора Петра Алексеевича. В руках Агриппины большая корзина с хлебом, который она раздаёт нищим. Каждый год на Рождество и Пасху, как повелось. Вот её окружила ватага беспризорных ребят, хватают хлеб, как стая воробьёв, сразу суют в рот, давятся, толкают друг друга в снег…       Наконец храм остался позади. Корзина опустела. Агриппина почему-то кричит, роняет её в снег, заламывает руки. Сзади тоже слышны крики и булькающие хрипы, как у захлёбывающихся утопленников. Нищие падают один за другим, держатся за горло, за животы. Вся ватага беспризорников лежит кучкой в сугробах. Он улыбается.       — Счастливого Рождества, славный град Петров…       …Разумовский с резким вздохом сел на кровати, комкая одеяло в сжатых до белизны кулаках. Перед глазами медленно кружились и гасли белые пятна заснеженной улицы. Сон. Видение. Воспоминание. И никому об этом не расскажешь. Запахнувшись в халат, Сергей Иванович нащупал спички, зажёг фонарь и отправился в фамильную галерею. Кажется, он знает, кем из вереницы его предков ему довелось побывать сегодня ночью.       Направляясь в галерею, где висели портреты всех его предков, Сергей Иванович невольно задумался, отчего многие из них были вполне нормальными, и ни у кого язык не повернулся бы назвать их жуткими типами, но раз примерно в два или три поколения рождался кто-то, кого смело можно было назвать белой вороной в семье. Причем обычно это случалось в побочных ветвях. Как с дядей его прапрадеда. Семеном Семеновичем.       — А вот и галерея, — пробормотал он себе под нос, свернув в темноту.       Этого места он с детства боялся и как мог обходил стороной. Нянечки и учителя, обучавшие его на дому до гимназии, быстро это поняли и наказывали маленького Серёжу за неусидчивость тем, что запирали в галерее. Серёжа плакал, умолял и быстро сдавался. Никакие уроки французского или немецкого не казались хуже сидения среди суровых и порой почти живых взглядов этих жутких древних портретов. Особенно вот этот… да, вот он. Семён Семёнович Разумовский. Сергей Иванович не помнил его придворный чин, но помнил, как люто этот человек ненавидел нищих, бездомных, малоимущих, как истреблял при любом удобном случае и ни разу за это не поплатился, хотя не раз бывал пойман на этом.       «Поразительное сходство. Черты лица будто бы рисовали с меня… Может, и волосы у него были рыжие, жаль, под париком не видно… Зачем ты мне снишься? Ты хочешь, чтобы я делал то же самое?.. Это ничего не изменит! Ты был дурак, Семён Семёнович, государство не станет богаче от того, что в нём истребят всех нищих!..»       — Что ты здесь делаешь? — сбоку, со стороны прохода на задний двор, появилось пятно ещё одного фонаря. Сергей Иванович едва не подпрыгнул на месте от неожиданности.       — Катя?..       — Почему ты разговариваешь со стеной?       — Я не…       — Ты стоишь у стены и что-то бормочешь. Нет, еще хуже, — Екатерина Александровна присмотрелась и побледнела. — Ты разговариваешь с портретом этого сумасшедшего. С тобой все?..       — Со мной все хорошо, — резко прервал жену Разумовский. — И не лезь в мои дела. Я же не интересуюсь, чем ты занимаешься и сколько раз искала себе любовников.       «И сколько раз кандидатом был Олег. Вот этого я тебе так просто не спущу. Соблазнять Олега можно только мне! То есть, мне, конечно, особенно нельзя, но если уж…» Крик Екатерины Александровны вернул его из мира мыслей. Кричала она не просто так. Портрет, на который смотрел Сергей Иванович шевелился. Прямо на его глазах тонкие губы портрета разъехались в торжествующе-злобной улыбке, а левый глаз задорно подмигнул растерянному перепуганному потомку. Раздался звон стекла — Екатерина Александровна уронила фонарь и опрометью бросилась прочь, путаясь в юбках, спотыкаясь и хватаясь за стены.       «Ты будешь это делать! Какая глупость, сопротивляться тому, что сидит в твоём роду несчётное количество поколений! Никто не избежал этой участи, и ты не избежишь! Твои руки уже в крови! Помнишь, как ты смотрел на эту кровь? И что, мучила тебя совесть? Горел ты желанием пойти сдаться полиции?! Являлся ли труп Павла Степановича тебе в кошмарах?! Нет! Ты уже забыл об этом! Продажный чинуша мёртв, и твоей душе стало немного спокойней! Просто признай это!»       «Кто со мной говорит?.. Кто ты такой, чёрт тебя дери?!»       Где-то громко хлопнули ставни, по галерее пронёсся сильный порыв холодного ветра. Фонарь Сергея Ивановича погас, оставив его в кромешной тьме. И в тот же миг Разумовский почувствовал, что он здесь не один. Совсем рядом, буквально у него за спиной, кто-то есть. Ощущение чужого присутствия было таким сильным, что мелкие волоски по всему телу встали дыбом. Лицо Семёна Семёновича на портрете медленно проступало из темноты, подсвеченное алым, будто огненным светом, злобно и победно ухмыляющееся… Этого Сергей Иванович не выдержал, бросился бежать, поскользнулся на ковре и… ткнулся прямо в широкую тёплую грудь.       — Опять кошмары, Сергей Иванович?       Олег. Пахнущий знакомыми духами Екатерины Александровны. Вот что Катя здесь делала в такое позднее время при полном параде. Опять, значит…       — Опять Катя склоняла к содействию в супружеской неверности? — попытался увести тему в сторону Сергей Иванович.       — А. Так вот что ей все время от меня надо. Вас проводить до спальни? И что вы делали в галерее, которую ненавидите и боитесь? — Олег был вроде бы спокоен, но хорошо успевший его узнать Разумовский чуял, что его что-то сильно волновало. Вряд ли его тревожила Екатерина Александровна.       — Ничего не случилось, кроме моих кошмаров?       — Если случилось, то мне об этом пока не известно. Вы, случайно, не видели кого-нибудь из своих предков?       — Откуда ты узнал?! Олег, мне нужна…       «Конечно же, я не дам тебе попросить о помощи. Неужели ты думаешь, что я позволю, чтобы этот глупый и вечно в тебя влюбленный пес мне помешал?»       «В меня что?.. Не важно. Я тут главный. Помалкивай».       «Храбрись, пока можешь, но помощи попросить я тебе не…»       «Вот внутренний голос спросить забыл!»       — …твоя помощь. Но я пока даже не знаю, в чем.       — Я принесу вам успокоительное. До утра вы проспите без сновидений. Если хотите, я налью вам коньяка. Он вполне сочетается с успокоительным, правда, возможно, с утра вам будет болеть голова…       — Нет, Олег, я не о такой помощи просил!..       — Я понимаю. Тут мои возможности ограничены. Увы, я обычный человек, никаких этих модных ныне в кругах столичной богемы «колдовских практик» не знаю. Если вас преследуют неупокоенные души предков, большинство людей вам посоветуют пригласить священника…       — Олег…       — …, но не я, — у самой двери хозяйской спальни Олег остановился и тяжело вздохнул. Свеча, которую он нёс в руке в подсвечнике, колыхнулась, красиво отразившись в его чёрных глазах. — Однако вы знаете, что я всегда на вашей стороне. Всегда. Что бы ни случилось… что бы вы ни совершили… я ваш навеки…       Сильная тёплая рука бережно взяла холодную безвольную руку Сергея Ивановича, длинных бледных пальцев коснулись мягкие неожиданно ласковые губы. В темноте, к счастью, видно не было, что щеки Разумовского немного порозовели.       — Прямо навеки? Прямо мой? — Сергей Иванович не спешил отдергивать руку и запираться в спальне. Но, чтобы избежать неловкого молчания, он должен был что-то сказать, а лучшего не придумалось.       — Разумеется. Так что можете рассчитывать на все, что в моих силах. И немного больше, — Олег тоже не спешил отпускать руку. Что именно он имел в виду, было не совсем понятно, но, кажется, Сергей Иванович имел надежного союзника. Если бы внутренний голос не заткнули, сейчас он бы серьезно запаниковал. С дедом этого рыжего все шло куда более гладко. Но сейчас внутренний голос молчал, что Разумовского успокаивало.       — Немного больше? Даже поговорить со мной, пока я не усну? — с языка Сергея Ивановича чуть не сорвалось «даже меня поцеловать?», но он вовремя вспомнил о приличиях. — Может быть, даже под снотворное с коньяком. Мне, наверное, будет сложновато уснуть после такого приключения.       — Даже так, да. Значит, все же принести?       Разумовский задумался на минуту. Если отправить Олега за лекарством и коньяком, то он уйдет и, возможно, придется остаться наедине с внутренним голосом. А результаты будут непредсказуемы. С другой стороны, если он останется, может, сон и так придет. Может быть, его вообще никуда не отпускать, и тогда все станет нормально?       — Нет. Я передумал. Просто поговори со мной, — он потянул Олега за руку в спальню.       Свеча одиноко догорала на подоконнике. Сергей Иванович лежал на подушках с закрытыми глазами и уплывал под звуки тихого размеренного голоса Олега, сидящего рядом и так и не выпустившего хозяйскую руку из своей. Он говорил о полях, об урожае, о грядущей ярмарке, о том, что Солдату надо поменять задние подковы, а Кракоткин продаёт собак, и у него там есть замечательная борзая, тощая, правда, но умная, и если её откормить…       …Утром Олега уже не было, о его присутствии ночью напоминал только огарок свечи и странным образом сохранившееся тепло его прикосновения на руке. И да, кошмары больше не снились, кажется, во сне пришла только тощая борзая Кракоткина, которой меняли задние подковы. Сергей Иванович слегка улыбнулся и отправился завтракать.       Жена во время завтрака не появилась, и Разумовский ничуть этому не удивился. Он бы не удивился, если бы она вообще сбежала в Петербург, к маме. Олега тоже видно пока не было. Но, судя по тому, что завтрак был подан со сдобными булками и кофием, он не так давно был здесь. А еще, кажется, таинственный внутренний голос затаился где-то глубоко, замышляя недоброе. Сергей Иванович больше всего хотел узнать, что это за голос и как от него избавиться. Похоже, это нечто боялось Олега. Значит, это точно не душевная болезнь. Если бы это была она, не было бы ничего, кроме лекарств, что могло бы ее прогнать. Что же это?..       Подняв голову от тарелки с полезной, но не вкусной кашей (Сергей Иванович, несмотря на любовь к сдобе и коньяку, в целом следил за своим здоровьем и начинал день с каши, которую не слишком любил, но считал полезной), Разумовский так и остался сидеть с ложкой в руке, которую не донес до рта. На фоне белой двери, ведущей из столовой в коридор, ясно вырисовывался силуэт высокого мужчины в длинной белой сорочке с пятнами свежей крови, растекающимися по груди и животу. Длинные спутанные рыжие волосы налипли на бледное лицо, заросшее давней щетиной, глубоко запавшие глаза казались абсолютно чёрными, особенно на фоне страшных кругов вокруг них. Мужчина показался Сергею Ивановичу смутно знакомым, но сейчас он не пытался задумываться, где его видел. Больше всего его беспокоило то, что сквозь мужчину прекрасно просматривались дверь и узоры на обоях.       — Прошу прощения за опоздание, — как раз тут эта самая дверь открылась, и в столовую вошла Екатерина Александровна. Разумовский вскрикнул и с громким звоном уронил вилку в тарелку. Его жена прошла сквозь силуэт мужчины, но тот никуда не делся, даже не шелохнулся и продолжил таращиться прямо на Сергея Ивановича отсутствующим потусторонним взором. Екатерина Александровна испуганно замерла на пороге.       — Серёжа?.. Что случилось?..       — Ничего… Ничего, Катя, проходи… Я просто задумался…       Жена настороженно огляделась по сторонам, посмотрела назад. Кажется, призрак она не заметила, как и он её. Сделав над собой усилие, Сергей Иванович отвернулся от жуткого видения и строго взглянул на жену. Екатерина Александровна невольно поправила шаль, которую накинула из-за холодного утра на платье.       — Ты что-то хочешь мне сказать? — она вполне ощутимо занервничала. Было из-за чего.       — Вообще-то да, — Разумовскому очень не хотелось поднимать этот вопрос, но, кажется, это было необходимо. — Что ты среди ночи делала в таком странном месте?       — Да я… Понимаешь, я вечером обронила сережку и хватилась ее только ночью, когда ложилась спать…       — И, отправившись на ее поиски, надушилась лучшими духами, которыми потом пах Олег.       — Да как ты мог такое подумать?! Я честная жена, и я бы никогда!..       — Катя. Ты можешь искать себе любых любовников, где и сколько хочешь. Мы оба знаем, что наш брак — чистая формальность. Но выйдет очень некрасиво, если ты продолжишь для этих целей обрабатывать Олега. Видишь ли, я монополист. Если я в ком-то нуждаюсь, не важно, зачем, я не позволю, чтобы его внимание было направлено на кого-то, кроме меня.       — Ты имеешь в виду… Нет, не может быть!       — Я имею в виду, что тебе можно завести хоть гарем любовников, но Олега в нем быть не должно.       — А ты не допускаешь мысли, что Олег сам проявляет ко мне недопустимо много внимания? — Екатерина Александровна как-то странно улыбнулась. Обычно с подобным снисхождением она смотрела на всё тех же нищих на паперти, особенно, когда они клялись по гроб жизни молиться за неё ради пары монет. — Наш невозмутимый управляющий из бывших военных, прошёл не одну военную кампанию и, по-моему, загибается в нашей сельской местности со скуки. Если бы ты почаще выезжал в свет, принимал приглашения от старых друзей на петербургские балы и брал его с собой, возможно, дела обстояли бы иначе, но здесь у него нет других развлечений, кроме…       Пока она говорила, прямо сквозь её лицо проступали черты лица страшного призрачного мужчины. Мертвенная бледность, небритые щёки и подбородок, заострившиеся скулы, чёрные глаза без выражения… кровавые пятна на груди…       «Не узнаёшь? Это ведь ты. Такая участь ждёт тебя в довольно скором будущем, этого не избежать. Тебя признают душевнобольным, ты проведёшь остаток своих дней среди сумасшедших, и в один прекрасный день они тебя просто зарежут, как свинью на праздник!»       Екатерина Александровна ещё что-то говорила, но вместо её голоса Сергей Иванович услышал хриплый мужской шёпот: «Серёжа… Серёжа… Я должен тебе сказать… Предупредить…» Бледные высохшие губы призрака на самом деле шевелились. Разумовский вскочил, опрокинув стул. Его руки тряслись, лицо по белизне соперничало со скатертью. Супруга осеклась, испуганно сжавшись за столом.       — Я вовсе не хотела тебя обидеть, Серёжа. И Олега я тоже не хотела…       Сергей Иванович бросился на кухню, примыкавшую к столовой, и спустя несколько мгновений вернулся с большим ножом для разделки мяса. Екатерина Александровна вскрикнула, тоже вскочила и попятилась подальше от стола.       — Господи Боже мой, ты же не опустишься до убийства собственной жены из-за каких-то глупых подозрений?!       Но Сергей Иванович не обращал на нее внимания. Он кинулся к двери, где все еще был непонятный призрак. Зачем, он не понимал, но точно знал, что он должен убить этого призрака. Нож взметнулся в воздух, уже направился к голове жуткого видения… И наткнулся на неожиданное препятствие. Перед Сергеем Ивановичем стоял Олег. Он успел поймать нож, уже почти вонзившийся ему в горло. С его руки ручьем текла кровь, и, вложи Сергей Иванович больше сил в удар, верный управляющий остался бы без пальцев. На лице Олега был невозмутимый укор.       — Сергей Иванович, если вас что-то беспокоит, лучше выяснить все миром, а не бросаться с ножом, — «святые угодники, он чуть не убил меня. А ножом в руку — это все же больно, как ни крути».       Екатерина Александровна стояла у стола бледная, как скатерть. Она даже представить себе не могла, что ее муж способен на такое.       — Олег? Это ты? Ты… Нет, этого не может… — Олег едва успел поймать отправившегося в обморок Разумовского, так и не отпустившего нож, продолжая истекать кровью и сжимать зубы, чтобы не взвыть от боли.       — Прошу вас, Екатерина Александровна, если вам хоть немного дорог ваш супруг, и вам ещё не наскучила жизнь замужем за одним из самых богатых людей нашей державы — вы ведь догадываетесь, что я не преувеличиваю, — не говорите никому о том, что сейчас произошло.       Олег поднял бесчувственное тело хозяина на руки и без видимых усилий понёс прочь, изредка роняя капли крови на ковровую дорожку. Екатерина Ивановна тяжело дышала, прижимая руки к груди, словно пыталась унять бешеное сердцебиение. «Он сошёл с ума! Ещё до свадьбы я чувствовала, что с ним что-то не так. Молодой привлекательный мужчина не станет избегать людского общества без веской причины… Кажется, это мой шанс. Если его признают душевнобольным, я смогу либо развестись с ним и получить добрую половину его состояния, либо стать его опекуном и распоряжаться всем его состоянием».

***

      «Во имя Отца… и Сына… и Духа Святаго… Освобождается раб Божий Сергий…»       «Глупцы! Я был здесь прежде вашего хвалёного Христа! И буду после его Второго Пришествия! Я вечен и неистребим, как человеческая глупость! Поди прочь, грешная душа, не тряси надо мной свой мочалкой!»       Сергей Иванович повернулся на бок и изо всех сил вцепился обеими руками в подушку. Было больно, казалось, весь воздух вокруг превратился в иглы, которые разрывают его грудь изнутри по волокну плоти.       «Убей меня… прошу… Я больше не могу терпеть… Заклинаю тебя всеми святыми, несчастный мой возлюбленный, убей меня!..»       Оглушительные звуки выстрелов прозвучали прямо над ухом. Сергей Иванович рывком сел на кровати, чувствуя, как захлёбывается стуком сердце, и по щекам текут горячие слёзы, уж неведомо, почему.       — Вы в порядке? — ожидаемо, в пределах видимости оказался Олег. У него была перевязана рука, он был бледен… Но жив и безоружен. Если оружием, конечно, не считать аптечку и бутылку коньяка. Хотя, вроде как, алкоголем не пахло.       — Нет. Глупый вопрос. Расскажи мне еще раз то, что тебе рассказали при приеме на работу. Ты никогда не рассказывал мне подробностей, — Сергей Иванович не смотрел ему в глаза. — Там могло быть что-то важное. Не только для тебя. Мне нужно понять, что тут происходит. Что со мной происходит.       — Сначала расскажите мне, что происходит с вашей точки зрения. Ваша жена отправляла вчера письмо в Петербург. Думаю, хорошего из этого не выйдет.       — Вчера? — Раумовский нахмурился. Он же только утром вышел завтракать и… — Как твоя рука?       — Не волнуйтесь, — Олег подошел к постели и пощупал здоровой рукой лоб Сергею Ивановичу. — А вот вы со вчерашнего утра были без сознания. И некоторое время у вас даже был жар.       — Господи… — Сергей Иванович вытер лицо, попытался встать с кровати, но почувствовал головокружение и тяжело осел обратно на подушки. Тут же перед ним очутился стакан с прозрачной остро пахнущей жидкостью.       — Вот лекарство. Выпейте и полежите ещё немного. Кроме общей слабости, болит ещё что-нибудь?       — Пожалуй, нет. Так всё же, что мой покойный батюшка рассказал тебе при приёме на работу?       — В сущности, ничего. Только то, что вы — особа чувствительная, тонкой душевной организации, увлечены науками и предпочитаете уединение.       — Ты уверен, что это всё? Можешь поклясться, что отец больше ничего тебе не рассказал обо мне?       Олег вздохнул, пододвинул стул к кровати и сел непозволительно близко для прислуги.       — Он сказал, что в вас может просыпаться необъяснимая тяга к разрушению, — голос упал почти до шёпота. — И вы можете попытаться убить кого-нибудь. Я должен удерживать вас от подобного изо всех моих сил, а если сил не хватит — приложить все усилия, чтоб об этом больше никто никогда не узнал. О причинах же такого поведения ни ваш батюшка, ни кто-либо ещё мне не рассказали… Да это и не важно. Я уже сказал и повторю снова: что бы ни случилось, я ваш навеки.       — Могу я узнать, какие причины движут тобой в твоей аномальной преданности? — Сергей Иванович нервно вертел в руке стакан, который осушил незаметно для себя и даже не почувствовал вкуса лекарства.       — Могу я избежать ответа на этот вопрос? — заметив отрицательное мотание головой, Олег смирился с неизбежной необходимостью недоговаривать чего-то важного. — Вы дороги мне очень по-особенному. Но подробности, наверное, нужно пока опустить.       — А я думаю, не нужно. Это может быть важнее, чем ты думаешь. И ты точно уверен, что тебе больше ничего не говорили? Ничего про историю моего рода, например? Такого, чтобы я не знал.       — Не думаю, что я знаю что-то, чего не знаете вы. Но могу узнать, если нужно.       — Нужно. А что ты говорил насчет того, что я тебе?.. Что-то насчет цены…       — Что вы мне дороги? Ну да. Дороги. Но не в смысле, что дорого обходитесь.       «А он мастер слова, — подумал Сергей Иванович. На сей раз это была именно его мысль. — Хотя, с другой стороны, зато все понятно… кажется»       — А что Екатерина Александровна?       — Что Екатерина Александровна?       — Она тоже по-особенному дорога тебе?       — Нет. Моё сердце она не затронула, да я и не позволяю кому попало касаться своего сердца. Оно у меня маленькое, иссохшее в кровопролитных боях, и его может хватить только на одного человека.       Сергей Иванович молча потупился, чувствуя, как кровь прихлынула к лицу. Сейчас разговор мог свернуть в опасное русло того, о чём говорить нельзя. Грех перед Богом, позор перед людьми. «Впрочем, если никто ничего не знает, то можно считать, что ничего не происходит. А есть ли Бог, я в последнее время не слишком уверен. Меня и отец Борис особо убедить не может, когда я сомневаюсь. А, как показывает практика, понятие греха сильно растяжимое, как и понятие позора».       — Можем сойтись на том, что это останется между нами?       — Это разумеется…       — Нет, МЕЖДУ НАМИ. Я не о том, что мы никому не будем говорить. А о том, что это все будет именно между тобой и мной. Потому что… Кто-то приехал. Мне, наверное, нужно встать и встретить визитера. Даже если это врач с намерением записать меня в умалишенные. Мне уже можно ведь?       — Если сможете встать, то даже нужно. Я прослежу, чтобы не случилось ничего такого, что дало бы повод записать вас в пациента психиатра. Никаких происшествий, — Олег выглядел уверенно. «Он точно что-то знает. Но не говорит. Но значит так надо».       Сергей Иванович угадал, визит ему решил нанести один из столичных врачей Андрей Николаевич Седихин. Кажется, Екатерина Александровна свела с ним знакомство на многочисленных приёмах, которые запросто посещала без мужа, и не исключено, что этот высокий видный мужчина изрядно могучего для своей профессии телосложения был одним из тех, кто в некоторых аспектах заменял ей супруга. Он премило улыбался, долго и радостно тряс руку, живо интересовался у Сергея Ивановича ситуацией в сельском хозяйстве в целом и на его угодьях в частности. Олег принёс им чай, дав повод говорливому доктору наконец объяснить цель своего визита, дескать, ваша супруга написала мне тревожное письмо, в котором упоминала, будто видела вас разговаривающим с портретами предков, а после вы заподозрили её в супружеской измене и бросились на неё с ножом, но управляющий принял удар на себя, вон, у него как раз рука перевязана. Как вы себя чувствуете, почтеннейший?       Перед внутренним взором Разумовского всё время стояли холодные палаты с каменными стенами, земляными полами и маленькими зарешеченными окошками под самым потолком. Вдоль стен на деревянных грубо сколоченных кроватях неподвижно лежали тощие тела в одинаковых серых сорочках, сквозь которые жутко проглядывали рёбра. Между ними сновали тёмные тени, светили свечкой им в лица, переговаривались. «Этот остыл уже. Значит, не сработало лекарство. А этот ещё живой. Посмотрим, если завтра опять будет выть и пытаться разодрать себе грудь, пристрелим его да и дело с концом. Вдруг заразу среди других разнесёт».       «Да, вот так он «лечит» своих пациентов. Испытывает на них лекарства собственного изобретения, обрекая их на адские муки. Всё мечтает прославиться, изобретя панацею от душевных болезней. И тебя может ждать та же участь. Дражайшая жёнушка спит и видит, как сдать тебя ему на попечение и жировать на твоих капиталах, пока твой поистине гениальный разум загубит этот живодёр!»       — … ваш покойный дед, которого, кстати, тоже звали Сергей Иванович…       — Простите, кажется, я немного потерял нить разговора. Что вы сказали о моём деде?       — Сергей Иванович Разумовский, ваш полный тёзка, был не менее выдающимся человеком. Прискорбно, что ему едва успело исполниться пятьдесят лет, когда его настигла скоропостижная смерть.       — А что с ним случилось?       — Как, вы не знаете? Да застрелил его кто-то из прислуги. Говорят, обокрасть хотел, да барин его застукал и получил пулю. Даже целых пять пуль.       — Ну-ну, я ему сочувствую, — Сергей Иванович пожал плечами. — И что же? Это все, что вы можете о нем сказать?       Олег был где-то в стороне, но все отлично слышал. Нет, это не самый лучший поворот разговора. Но Сергею Ивановичу самому выкручиваться. Он сам за это зацепился, и вмешиваться Олегу не стоило. Это выглядело бы подозрительно.       — Еще говорят, что он к концу жизни стал совершенно безумен. А вы с ним одно лицо. Может, у вас есть что-то наследственное?       — Не думаю, доктор. Если так, я бы уже был вашим пациентом. Что именно вы знаете о моем деде? Рассказывайте, — Сергей Иванович говорил требовательно, но доктор с прискорбием заключал, что ему не к чему приписать невменяемость. Как бы он ни хотел помочь Екатерине Александровне, сейчас этого было не сделать.       — Смотря что вы хотите узнать. Он сошел с ума перед тем, как его убили, а его управляющий был довольно скользим типом. Есть мнение, что он его и убил, причем на самом деле из ревности. Ну, вы понимаете. Не хочу об этом говорить и знать, почему ваш почтенный дедушка держал при себе такого человека. Все равно его управляющий не пережил хозяина больше, чем на час. Сергей Иванович? Вы меня слушаете? — Андрей Николаевич нахмурился. Сергей Иванович смотрел куда-то сквозь него отсутствующим взглядом.       — Да. Вы сказали, что у моего деда было плохо с головой, и он держал извращенца в управляющих. Продолжайте, это безумно интересно, — но интонации выдавали, что Разумовскому совершенно безразлична именно эта информация. Его больше интересовало нечто другое. За спиной потенциального любовника его жены Сергей Иванович видел давешнего призрака. Он тихо качал головой и что-то говорил. Ничего было не разобрать, но по губам можно было прочесть: «Я тебе потом расскажу».       — …и в результате он получил пять пуль.       — Очень интересно. Спасибо. У вас тут еще есть дела? Вы выяснили все, что хотели?       — Сергей Иванович, я понимаю, вы не думайте, я вовсе не хочу вас упечь, — «то есть, очень даже хочу, ваша жена мне за это неплохо заплатит, но, если вас без оснований упрятать в сумасшедший дом по выдуманному диагнозу, мне так влетит, что никакие деньги не помогут». — Но я не мог не проверить, не померещилось ли ей. К счастью, все в порядке.       — Или к сожалению для вас.       «Не слушай. Выпроводи его. Тебе не кажется. Ты не сходишь ума», — Сергей Иванович все еще смотрел на призрака. И почему-то ему он верил больше, чем Андрею Николаевичу.