Самый темный час - перед рассветом

Жизнь порой принимала удивительные обороты. Вообще Локвуд не то что бы мог себе объяснить, какого черта решил потащить с собой Киппса в Олдбери Касл — да еще и сказал то, что сказал — но очень быстро у них появились проблемы важнее исследования собственных мутных мотивов, так что в итоге на этом вопросе он не стал задерживаться. За жизнь у него скопилось много таких вопросов к себе, и обычно он задвигал их на задворки сознания, как задвигал пыльные коробки родителей в комнату Джессики — он разберет их, когда-нибудь, когда угодно, только не сейчас. Он не хотел видеть, что же там могло оказаться внутри. Но вот тот факт, что Киппс же действительно изменился за последние месяцы, не увидеть было нельзя — это был он и не он одновременно; рыжий, тощий, со вздернутым носом и встрепанными волосами — всё как всегда, только вместо форменной куртки — пальто. А вот видеть в нем того карикатурного заносчивого мерзавца, которого так легко было разглядеть пару лет назад, больше не получалось. Киппс вырос, и сам Локвуд за это время тоже изменился. Отношения между ними трансформировались тоже, хотя ни один из них ни разу не поднимал этого вопроса. Иногда Локвуду казалось, что уж Люси-то с её Слухом должна была услышать призрачный звон натянувшейся между ними невидимой струны; но Люси, конечно, ничего не замечала. Быть может потому, что струна была натянута между ними всегда, просто теперь её звон неуловимо сменил тональность. Но сам Локвуд замечал — и этого уже было более чем достаточно. Теперь он замечал Киппса все время, словно кожей чувствовал его присутствие, его внимание, и чувствовал совсем не так, как ощущал Гостей, когда приподнимались волосы на загривке от хлесткой волны древнего страха, подаренного предками. Это не было тревогой, это было чем-то совсем другим, смутным и малознакомым, хотя порой ёкало что-то почти так же, как в присутствии призрака. Локвуд про себя пару раз иронизировал, что хотя бы Источник искать не приходилось — он сам то и дело его находил. К слову о призраках и Источниках: в какой-то момент Локвуд действительно пожалел, что они дали Киппсу очки — и не потому что тот восторженно комментировал всё происходившее, пока они уничтожали Гостей на задворках наводненного призраками Олдбери Касл, но потому что при этом Киппс сиял как лампочка на добрую сотню ватт и был настолько беспардонно и заразительно счастлив, что от него с трудом удавалось отвести взгляд, и Локвуд, глядя на этого нового Киппса всё вспоминал и вспоминал тот странный, короткий и смазанный поцелуй, который со временем совершенно лишил его душевного равновесия. Тогда сначала он не придал этому особого значения — в конце концов, за свою жизнь он пару раз целовался, но оставался тогда в полном недоумении — было решительно непонятно, что люди вообще в этом находили. А вот когда Киппс взял и прижался своими сухими губами к его собственным и буквально на доли секунды коснулся его зубов языком, Локвуда словно ошпарило — так что пришлось приложить невероятное усилие, чтобы не подать виду, не отшатнуться. Сердце сорвалось в бешеный галоп, внутри что-то ухнуло, и именно к собственной реакции он был готов даже меньше, чем к самой мысли о целующем его Киппсе. Этот короткий поцелуй с укусом в конце был в своей хлёсткости похож на пронизывающий до костей призрачный холод, исходивший от Гаппи, только на этот раз бросилось по венам тепло, опалившее его жаркой волной. Но в то утро, уже засыпая, он всё же решил, что это взметнулся в крови оставшийся после схватки адреналин, и это именно его пьянящие отголоски ударили ему в голову, а потом больше уже об этом не думал. Поход на ту сторону, как Локвуд называл это про себя, всё изменил: больше у него не выходило согреться, ожить по-настоящему, сколько он ни спал, сколько ни засиживался у дотлевающего камина по ночам на постоялом дворе, сколько ни оказывалось рядом людей — и даже Люси, с которой он прошел через это все, своей усталой улыбкой не помогала себя почувствовать лучше. Да и ей самой явно было невероятно паршиво — давно он не помнил у нее таких синяков под глазами и неуловимо потускневшего взгляда. В ледяном аду по другую сторону железного круга кровь словно застыла у него в жилах той ночью, и он не знал, как её разогнать; да, он давно был готов к тому, что однажды погибнет из-за очередной безрассудной выходки, но чувствовать мертвенный холод часами и днями внутри себя было чудовищно. Он чувствовал себя так, словно больше не принадлежал к живым, но и смерть выпустила его из своих когтистых лап — он был ничей, и порой было такой ощущение, что именно его решение определит, в какую сторону он шагнёт. Вот Люси точно вернётся к жизни, в этом Локвуд был уверен — она бы выцарапала её даже в самой безнадежной схватке, и это он ценил в ней всегда. Но сейчас она сражалась за себя, и помочь ему не могла. Локвуд спустился по скрипящей лестнице и стукнул пару раз носком ботинка в дверь чулана, в котором спал Киппс вместе с Черепом. Оттуда раздалось мрачное ворчание, и через десяток секунд на него хмуро взглянул заспанный, нахохлившийся Киппс, похожий на сердитого мартовского воробья. — Пойдем чай пить, — бросил Локвуд, распахивая дверь шире. — А то все остальные спят. — А я, значит, не спал? — Ты сегодня ночью носился за каждым Спектром и был полон сил. — Я с тех пор передумал, — Киппс привалился к косяку, зевнул, и Локвуд против воли зевнул тоже. — Это именно тот момент, когда тебе придется проследить, чтобы я остался жив, — после короткой паузы честно признал Локвуд. Киппс неуловимо изменился в лице, его плечи напряглись, но глаза очень быстро стали серьезными — он выпрямился и кивнул. — Что именно я могу сделать? — Я же говорю, пойдем — и чайник уже вскипел. Чай они пили долго, почти в молчании, рассеянно глядя в дотлевающие в сумрачной пасти камина рыжие угли. Теплые отсветы красиво ложились на задумчивое лицо Киппса, делая его взрослее и серьезнее, но при этом — любопытным образом — не таким далеким и чужим. Локвуд потянулся и выпрямил ноги под столом. — Хочешь поговорить о вашем походе? — Нет, — Локвуд и правда не хотел, так что даже покачал головой. — Мы уже всё рассказали, что смогли. Они снова погрузились в молчание, но Киппс поглядывал на него то и дело, теперь уже с явным беспокойством. Потом, кажется, собрался с духом, и просил: — Есть что-то другое, о чем ты хотел поговорить? — Возможно, — Локвуд неопределенно передернул плечами, поднялся из-за массивного стола, подошел ближе и сел прямо на дубовую столешницу, снова бросил долгий взгляд на тлеющие угли, прежде чем перевести его на Киппса. У того после долгой трудовой ночи все ещё оставались намятые резиновой оправой розоватые полоски вокруг глаз, отчего у него был какой-то заспанный и растерянный вид, и Локвуду последние бесконечно долгие минуты страшно хотелось что-то с этим сделать. — У тебя до сих пор следы от очков, — тихо сказал он наконец и, чуть повернувшись, склонился к нему и осторожно коснулся пальцами нежно розовевшей кожи. На самом деле, ещё были и царапины на лице после разборки в ангаре, и чуть подпаленные рыжие брови — всё это он рассмотрел тоже. Киппс, кажется, чуть не дернулся от его прикосновения, но потом просто поднял на него глаза — диковатые, блестящие, с расползшимися в блюдца зрачками. И молча ждал. Локвуд и сам был не уверен в том, что хотел сделать, но он точно хотел знать. Он наклонился ещё ближе, заглядывая Киппсу в глаза, затем сжал его плечо и сам поцеловал — осторожно, медленно, всё-таки ожидая, что тот возмутится, но Киппс только шумно выдохнул и замер, позволяя ему действовать. Губы у него были тёплые, чуть горчили после чая, и Локвуда от ощущений с каждой секундой всё отчаяннее вело. Стоило ему наконец углубить поцелуй, как Киппс ответил, приподнялся со стула, чуть не уронив, и сам подался вперед. Грохот тяжелого стула их немного отрезвил, и Киппс отпрянул, оглянулся, затем с сомнением снова подошел вплотную - Локвуд всё это время смотрел на его влажно блестевший рот в отсветах умирающего пламени, будучи не в силах перестать. Киппс хмурился так, что на одно короткое мгновение он даже поверил, что тот сейчас велит ему держаться подальше, и ощутил укол разочарования. Но тот всего лишь медленно сказал: — Мне кажется, ты потом об этом пожалеешь. — Если на нас кто-то здесь наткнется, то это для всех будет неприятно, — кивнул он. — Остальное тебе только кажется. Локвуд машинально облизнул губы, и взгляд Киппса проследил это движение так внимательно, что у Локвуда разлилось внутри какое-то чудовищно сладкое и сытое чувство. Он не выдержал: подался вперед и еще раз поцеловал Киппса — в этот раз коротко, отмечая, как тот послушно потянулся за ним следом. Локвуд осторожно отстранил его и спрыгнул со стола. — Если тебе интересно, то напоминаю, что наверху есть раскладушка. — Ага, — мигом помрачнел Киппс. — И Джордж там же. Локвуд почувствовал, как губы против воли расползлись в ухмылке: — Он спит в берушах, чтобы не слышать собственный храп. Идея целоваться с Киппсом, пока рядом спала вся его команда, была безумной, сомнительной, и ни один человек в своем уме бы на нее наверняка не согласился — и это было именно тем, чего ему не хватало в последние дни. Киппс пару секунд пристально глядел на него, словно раздумывая, не шутит ли он, а потом с сомнением предложил: — Можем выставить из чулана Череп, и там мы точно никого не потревожим. В этот момент, глядя на хмурого от неловкости Киппса, Локвуд чувствовал себя настолько живым, что это даже пугало.