Действия и последствия

Мартен лежал на своей кровати и тоскливым взглядом буравил дверь, за которой только что скрылся Антон. Сколько это уже продолжается? Сколько он еще сможет терпеть то, что человек, которого он любил больше жизни, в которого врос всем своим естеством, продолжал упорно делать вид, что их ничего не связывает кроме секса. Все отношения сводились исключительно к коротким встречам по вечерам, когда Антон просто приходил к нему в номер за сексом, как наркоман обычно приходит за очередной дозой. Мартен усмехнулся — действительно наркоман, лучше сравнения не найти. Если днем Шипулин был спокоен, даже слегка отстранен и практически не замечал Фуркада, ограничивая все разговоры до уровня «Привет-Пока», то вечером, закрывая за собой дверь его номера преображался до неузнаваемости. Пылкий, страстный, с лихорадочным блеском в глазах, он практически сразу набрасывался на Мартена, заставляя того своими поцелуями и ласками выкинуть из головы все мысли, кроме одной — «Хочу!» Но даже такой дикий, бешеный секс ничего не менял в их общении, а точнее в полном его отсутствии. И еще одно было всегда неизменно — после того памятного вечера, когда Антон узнал в своем случайном любовнике Мартена, он никогда больше ни разу не был сверху. Но даже отдаваясь, Шипулин все равно был ведущим в их горизонтальных танцах. Он практически не разрешал французу ласкать себя, забирая всю инициативу в свои руки — всегда только сам. Антон жадно гладил тело Мартена, зацеловывая каждый миллиметр бархатной кожи, заставляя своими действиями выгибаться и стонать, забывая обо всем на свете. А после того, как доводил почти до самого пика, сам направлял его член в себя, отказываясь от любой подготовки, с остервенением насаживаясь сразу до предела. И вот только тогда Мартену предоставлялась возможность взять все под свой контроль и проявить всю свою любовь и нежность, доводя Антона до исступления, вызывая дрожь и стоны и подводя к умопомрачительному оргазму. А потом… потом Шипулин молча вставал, одевался и уходил, даже не оглядываясь на любовника, оставляя того одного наедине со своей болью и тоской. Но самую большую боль причиняло не это — Мартен знал, что перед своими визитами к нему, Антон все равно посещает этот чертов клуб. Знал, потому что и сам туда таскался вслед за Антоном. Зачем он это делал? А кто его знает. Какое-то мазохистское чувство толкало его на этот шаг — он приходил, стараясь оставаться в тени, чтоб не быть замеченным и наблюдал, как Антон, почти не выбирая, подходил к первому попавшемуся мужчине и уводил его за собой. Только после этого, Мартен разворачивался и уходил из клуба, зная, что скоро Шипулин постучит в дверь его номера. Несколько раз француза пытались перехватить, предлагая свои услуги, но Фуркад всегда отрицательно качал головой, отказываясь, и покидал заведение. Антон чувствовал себя загнанным зверем — словно волк, на которого открыли охоту, и он мечется по периметру и не знает где и как найти спасение. Точнее знает, что только стоит рвануть за красные флажки и все… свобода, но инстинкт и рефлексы, впитанные с молоком матери, не позволяют ему этого. «Нельзя за флажки!» И Шипулин тоже прекрасно понимал, что нельзя, тем более, что сам, своими руками, он и огородил себя этими самыми запретными флажками от всего мира, а главное от Мартена. Но также еще он понимал, что если не рванет за эти проклятые флажки, то просто сдохнет. Медленно, но верно. Потому что чувства, тщательно им подавляемые, скрываемые ото всех, и в первую очередь, от самого себя, уже со страшной силой рвутся наружу. Но Антон упрямо продолжал удерживать их под семью замками, прятать подальше, запрещая себе даже помыслить о том, что все может быть по-другому. Не разрешая себе проявить хоть каплю надежды и поверить в то, что может быть любимым, а самое главное — что может любить сам. Он продолжал посещать клуб, снимая там очередного мужика, уже совершенно не обращая внимание, на то, как тот выглядит. Шипулин просто уводил его в отдельный кабинет и трахал, яростно, жестко, без каких-либо сантиментов, выбивая сильными толчками из партнера дух, словно пытался всеми своими действиями заодно выбить и из себя, рвущиеся на свободу, чувства к Мартену. Но после всего, ругая и проклиная себя, он вновь и вновь стучался в заветную дверь, так и не сумев отказать себе в этой маленькой слабости — быть с французом. Хотя бы недолго, хотя бы так, но все-таки ощущать его тепло рядом с собой. И только там, в полумраке номера, Шипулин чуть-чуть давал волю своим несчастным чувствам, чуть ослаблял поводок, на котором сам себя держал и выплескивал на Марти всю скопившуюся за долгое время нежность. Никогда и ни с кем Антон не был таким терпеливым и трепетным, но Мартен… Мартен заставлял его проявлять те качества, о которых Шипулин и сам не догадывался до недавнего времени. Он получал огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие только от того, что видел, как француз плавится в его руках, как отзывается на каждое его прикосновение, на каждый поцелуй, и он ласкал его… ласкал по долгу, безошибочно находя самые чувствительные места на теле любовника, бережно оглаживая, вылизывая и зацеловывая, страстно и тщательно, стараясь не пропустить ни одного миллиметрика желанного тела. На время забывая о себе, абсолютно не заботясь о собственном возбуждении, в такие минуты он чувствовал себя почти счастливым. Почти, потому что подленькая мыслишка, что все эти, так называемые, отношения ему ни к чему, что любовь и привязанность к одному единственному человеку — эта пустая блажь, да и просто он не достоин того, чтобы его любили, потому что все это ненормально — ненормально быть с мужчиной, это все против природы, — не давала ему покоя. И именно по этой надуманной, но намертво вросшей в него, причине, Антон не мог позволить отпустить себя полностью, именно поэтому, он не разрешал Мартену проявить к себе ответную заботу и ласку, не позволяя даже мало-мальски подготовить себя к вторжению, он быстро и резко насаживался на его, стоящий колом, член, и чем больнее было при этом, тем лучше. Шипулин как будто приносил себя в жертву за это маленькое, ворованное счастье, словно вымаливал прощение у француза за то, что не может переступить через себя и ответить на его чувства в полной мере, как тот того и заслуживает. И чуть только спадала эйфория от оргазма, он быстро одевался и уходил, не позволяя себе даже взглянуть на любовника, четко осознавая, что стоит ему только оглянуться, то он уже не сможет сделать последний шаг за дверь. Он словно резко натягивал невидимый поводок обратно, чтобы строгий ошейник впивался шипами в шею, отрезвляя его от обманчивого ощущения счастья. И каждый раз, выходя из номера Мартена, он снова и снова клялся себе, что это было в последний раз, хотя, с обреченной уверенностью, понимал, что завтра все опять повторится по этому же, уже отработанному до автоматизма, сценарию. Какой-то замкнутый круг, не иначе. Очередной Этап, новые старты, на этот раз бездарно слитые в чистую, и Антон снова ищет утешения и разрядки в объятьях случайного партнера. Мартен, как обычно, сидел в углу зала, и напряженно высматривал, с кем на этот раз уединится его несбыточная мечта. — Все страдаешь? — знакомый шепот на ухо. Рядом с ним стоял Шемпп и ободряюще улыбался. — Я бы на твоем месте не дожидался у моря погоды, а взял бы этого упрямого идиота за руку, уволок бы его подальше отсюда и популярно объяснил бы на словах и на деле, что пора уже прекратить играть в кошки-мышки и признать, наконец, что ты — это все, что ему нужно. — Не получится, — пожал плечами француз, — Он не оставляет не единого шанса даже просто поговорить, хотя и приходит ко мне каждый раз сам, по собственному желанию. Нет у него ко мне никаких чувств — только страсть и влечение. — Как ты с этим справляешься, Марти? — уже серьезно спросил немец, — Это же безумно трудно и больно, знать, что любимый человек никогда не будет твоим полностью. — Я уже привык. — Мартен печально улыбнулся. — И потом, я готов сколько угодно терпеть любые выкрутасы, лишь бы он был со мной. Пусть даже только в постели, но мне нужно хотя бы иногда позволять себе думать, что он мой. А сам-то как? — спросил он, переключая разговор на самого Шемппа, — Ты же вроде бы тоже влюблен в кого-то? — Ну, у меня все сложнее. Я даже подойти ближе, чем на расстояние вытянутой руки к нему не могу. Хотя иногда меня посещает шальная мысль, наплевать на все и признаться. — Немец вдруг разоткровенничался, — Как ты думаешь, Марти, твой брат сразу мне нос разобьет, или сначала посмеется? — Ты влюблен в Симона? — глаза француза, казалось, стали еще больше от удивления, — А с чего ты взял, что все так безнадежно? Не такой уж он и натуральный. — Мартен ободряюще похлопал Шемппа по плечу, — Он может работать на оба фронта, да и насколько я знаю его предпочтения, ты вполне в его вкусе. Фуркад, улыбаясь проводил взглядом немца, который как ошпаренный выбежал из клуба — ну хоть кто-то устроит свое счастье. В этот момент на его плечо опустилась тяжелая ладонь, Мартен поднял глаза и увидел перед собой мужчину, который призывно улыбнулся ему и кивнул головой в сторону отдельного кабинета. Что-то неуловимо знакомое в его облике мелькнуло в сознании француза, но почти сразу исчезло, потому что в это самое время он увидел, как Антон уводит за собой очередного партнера. Мартен вежливо отстранил от себя руку мужчины и покачал головой, отказывая. Он быстро поднялся и направился к выходу. Отойдя от клуба почти метров на сто, он вдруг почувствовал, что кто-то обхватил его сзади и в нос ударил удушающий запах эфира. Последнее, что он услышал перед тем, как провалиться в темноту небытия, был злобный шепот в ухо: — «Мне надоело постоянно получать от тебя отказы, теперь не отвертишься.»