Не крысой единой

Разве между человеком и крысой есть что-либо общее? Люди — венец творения, как трудолюбивые муравьи, построившие себе сотни городов и весок, предположительно разумные, подчинившие себе стада других животных. И на коровах они ездят, и овец и коз доят, и у кур, уток и гусей яйца забирают… И что может крыса? Жалкий, зловредный грызун, которого приписывают даже не к Хольгиным творениям, а к Сашиевым — ну разве можно ее равнять к «благородным», к властителям мира? Они потому и не нравятся никому — даже ворам и богохульникам, которые мужа Божини постоянно поминают по поводу и без, хотя и сами-то мало от них отличаются. И все же того же Жара, пока не прознают о его ремесле, не гонят прочь всеми подручными средствами, лишь бы убрался подальше от честных и не очень людей. Не может ничего общего с крысой быть даже у нормального путника. Тем больше пугала Алька пробуждающаяся к ночи крыса. Белокосый признается в страхе только самому себе. Не потому, что боится оттолкнуть от себя Рыску и ее дружка (вот бы уже удалось наконец это сделать, на самом-то деле), а потому, что весчанка тут же начнет его жалеть. В прилипчивой ли манере или еще более раздражающей молчаливой — один Саший, одна дрянь. Тошно. Жар, небось, начнет зубоскальничать… Саврянин зябко передернул плечами, пока никто не видит, и белые волосы с тихим шуршанием проскользили по натянувшейся на спине ткани. Неприятная аналогия с крысиной шкуркой. Поскорее выбросить из головы. Смерти — хорошая, кстати, кличка, Хаскилю по душе — не понравилось что-то на дороге, она взбрыкнула, и Альку пришлось с раздраженным шипением дергать ее за уздечку, чтобы снова призвать к порядку. Рыска с возмущением обернулась (не поминай всуе!), но видун только ехидно оскалился в ответ. Стоило девушке отвернуться, как он заставил себя спрятать зубы. Не крыса же он, в конце концов! Каждая ночь пытается убедить его в обратном. Нет уж, лучше ехать верхом на черно-белой корове по кличке Смерть, чем в облике крысы — на плече или за пазухой девки. Вид там, конечно, бывает ничего, но со времен первого превращения Рыска с подозрением относилась к его попыткам забраться в местечко потеплее. Даже жаль немного. Но так можно хотя бы управлять своим телом, а не уступать желанию и даже необходимости зверя постоянно двигаться. Раздражающая манера, так и не притерпелся за месяц с лишним. И ведь даже мешок помехой не был: крыса то дергала хвостом, то крутила острым носом, то уже Райлез заставлял шевелиться. Вот когда Альк не жалел о своем преображении — так это когда тяпнул его. Недолго, конечно, радовался. — Через пару лучин темно будет, — озвучил очевидное Жар. Спасибо, догадываемся. Видун — даже не глядя на небо, на закатывающееся за лес солнце, вызолотившее облака, что Рыскины глаза саврянки в те минуты, когда она пытается что-нибудь своим даром нащупать. Ночь — крысиное время. Крыса его чует: поднимает голову, принюхивается, пробует окружающие предметы на зуб… Отвратительно. Саврянин на всякий случай придирчиво изучил свою уздечку, но не обнаружил на ней следов ни тупых человеческих зубов, ни острых крысиных, что было бы совсем нелогично. Ладно бы ждать от Рыски такой наивности, необразованная весчанка как она есть, но от себя-то? — Темноты боишься? — не сдержал шпильку Хаскиль. Что несправедливую он понимал и сам: вор в темноте видел лучше белокосого (человека, по крайней мере), но лучше уж было что-нибудь сказать, чем так и молчать, как весь день. А то уже весчанка жалостливо так поглядывать начала, брр. Жар в подсмотренном у саврянина же жесте закатил глаза, но досадливо отвернуться — дескать, даже смотреть на тебя противно — было никак: Альк ехал в хвосте процессии, а оборачиваться на уже пройденный (местами грязный, а местами пыльный) путь у него не было никакого желания. То же самое, что манера постоянно вспоминать свое разнесчастное прошлое у некоторых особ, мусолить его раз за разом, холить и лелеять свои драгоценные обиды. Столь же бесполезно и уныло. Пришлось ждать, пока юнец сам отвернется и снова уставится на деревья впереди. Вески (а тем более города с хотя бы относительно приличной кормильней) на этот вечер не предвиделось, и еще одну ночь на лежаке из лапника видун ожидал без особого восторга. Природа Ринтара вообще не вызывала у него теплых чувств: на улице ночуют бедняки и животные. И крысы. В домах легче уцепиться за свою человеческую сущность и не позволить пакостному зверьку взять верх. Странно это, конечно, ведь в людских обиталищах грызуны освоились едва ли не лучше законных хозяев… Впрочем, будет он еще разбираться в желаниях крыс! — Остановимся, — вдруг решила весчанка и свела свою трехцветную Милку (интересно, убивается ли еще из-за своей «кражи»?) в лес. К решению их «видуньи» белокосый отнесся с изрядной долей сомнения: обычно Рыска полагалась на свое собственное, склонное подводить чутье. Один раз уже свернули так — прямиком к Шошенке и шошам. Альк бы не удивился, вляпайся они снова в такое же Сашиево дерьмо. Ему и крысиного чутья не понадобится, чтобы его учуять за мгновение до роковой встречи. Впрочем, выбранная девкой полянка выглядела вполне безобидно: чистенько вроде, места хватит и для коров, и для них самих, да так, что животные их не затопчут. С паршивой крысы… Грызун гаденько пискнул, потирая лапками нос. «Иди ты к Сашию.» К своему, согласно легенде, создателю внутренняя крыса не отправилась. А жаль. Дорожка обещала быть долгой и извилистой — видун бы другой не пожелал. — Я за хворостом, — быстро выбрал дело Хаскиль и, не дожидаясь жаровых возражений (а чего это тебе самая легкая работа?!), углубился в лес: буквально на несколько деревьев, чтобы не терять из виду черно-белые бока Смерти, которую расседлывала Рыска, что-то терпеливо выговаривавшая своему дружку. Вор насупился, но громко спорить не решался. Управился саврянин с этом делом побыстрее, чем Жар со своим, что, впрочем, было ожидаемо: костер был один, а лежаков три, хотя вор сварливо предлагал «крысюку» лежбище не делать, мол, перебьется. Альк лениво отбрехался парой неприличных слов и жестов, но всерьез затевать перепалку не хотелось — устал, так что получилось больше для проформы, даже Рыска не всполошилась. Ей, впрочем, и не до того было: сосредоточенно наморщив лоб, она делила на троих нехитрые припасы, делая это настолько медленно, что уже видуну хотелось отобрать у нее все и разделить на три относительно равные кучки. В дробях она разбирается, как же… Математикой коровы не болеют. — Альк, ты чего? — нарушила дружное хрупанье подсохшим хлебом весчанка. Белокосый надменно выпрямился (не исключено, что непривычно сгорбившийся над едой саврянин и вызвал это неуместное участие с ее стороны) и сердито стрельнул желтым глазом в Рыску, похожую чем-то на воплощение Хольги на земле: такая же участливая и всепрощающая. И честная, чтоб ее Саший побрал. — Ничего, — уронил он, отнюдь не горя желанием делиться какими-то там своими мыслями. Они на то и мысли, чтобы оставаться в голове ровно до тех пор, пока не понадобятся миру. Главное — чтобы их не пожрала крыса. — Альк! — Отстань. — Да брось, Рысь, — вмешался Жар. — Вот бы он еще жрал столько же, сколько разговаривал, цены бы ему не было. Видун мстительно впился зубами в свой кусок. Есть хотелось, а говорить — нет. Да и не о чем с ними разговаривать. Но девка продолжала так печально на него глядеть, что Хаскиль быстро понял: либо он обратит на нее внимание, либо она просмотрит в нем дырку. — Ну, чего тебе надо? — раздраженно буркнул белокосый.