Замкнутый круг

Посвящается дорогой Lipan Conjuring

never means never       — Порядком надоела…       В нем не было веры. Пусть божий вестник заверил его в исходе, но, кажется, закрой глаза, и тьма станет темнее, и все исчезнет. И больше никогда…       Он сделал решительный, пусть и мало обдуманный шаг, вероятно, теперь представ как на ладони перед тем, чьи намерения были неразличимы для него самого. Эхом из глубины к неприступной вышине сводов поднялся хриплый голос, который спустя мгновение надломленным шепотом вбил в пустоту его имя. Пробежав волной по позвоночнику, щекотливая дрожь остановилась у гортани, и с обветренных губ сорвалось тяжелое и вязкое: «Ты…». Он замер, как обездвижено замирает охотник, предвкушая появление дикого зверя. Но долгие, тянущиеся секунды, дразнили, намекая, что больше он не охотник. Что ломаная дробь, готовая пробить грудную клетку, уже выдала его без остатка.       — Здравствуй, Влад.       Не поднимая ресниц, Дракула прочертил указательным в воздухе замкнутую линию, повторив:       — Порядком надоела… Эта бессмысленная мука бытия. Бесконечный круг рождения и смерти… Заметил, Гэбриэль? Независимо от времени и пространства мы всегда встречаемся в одной и той же точке.       Возможно, так было. Но теперь все закончится. А пока Ван Хельсинг будто завороженный изучал черты, прежде возлюбленные им, но напрочь размытые в илистом осадке памяти. Выбившиеся неаккуратно пряди… резко очерченные скулы… уста, сжатые гневом, и оттого по-мертвецки тонкие.       — Я безоружен.       Следовало сказать «беззащитен», но гордость подвела.       — Было бы забавно…       Короткий смешок. Только сейчас Гэбриэль смог заглянуть в эти хлещущие надменностью глаза, и от оттенка пасмурного неба, так обожаемого когда-то, перехватило дыхание.       — И все же, я тебе рад… Какой сегодня год?       — Одна тысяча девятьсот тридцать четвертый от рождества… — он пытался говорить твердо, быть смелее, но тошнотой подступившее раскаяние помешало.       Тьма и свет пестрили в воздухе тонкими лентами — так луна, спотыкаясь об оконные перекрестия, разделяла пространство на призрачные, глубинные добро и зло.       — Столько лет… Зачем ты вернул меня, Ван Хельсинг? — с надрывом воскликнул Дракула. — Где же твое христианское милосердие? Почему не оставил старого друга гнить в аду?!       Гэбриэль дрогнул.       — У меня нашлись на то причины…       — Ты вспомнил…       Вместо голоса — шорох, и сомнения, сменившие непреклонность на оторопь.       — Я помню залитую солнцем траву…       Он из раза в раз проворачивал эти слова, подобно зерну в каменных жерновах. Снова. И снова… и снова… Терзая себя до скрежета в голове. Безмолвно наблюдая за беспамятством, за измождённостью тела и духа, в нем заточенного. На шее Влада зияли ужасные раны, и Ван Хельсинг, отчаявшись в напрасных попытках помочь, рассматривал темное пятно на подушке под прядями схваченных кровью волос. Вероятно, так дьявол выразил свое почтение охотнику, напомнив, как и по чьей вине Дракула оказался в преисподней.       — Все позади, — пытаясь успокоить самого себя коротким выдохом, произнес Гэбриэль.       Сама дорога, что привела его сюда, подсказала. Ни единой души. Ни единой души во всем мире. Только тени вдалеке. Но нет же, «вдалеке» неправильное слово. «Недосягаемые» — куда вернее.       Ван Хельсинг блуждал от кровати к окну и обратно, упуская в бесконечном дожде привычный счет времени. Ни восходов, ни закатов — все одно. В тесной комнате, где и пройти было тяжело от хлама под ногами сваленного, он умудрялся рисовать петли на запыленном полу. Рассеянный взгляд окатывал арку моста, старую каменную конюшню, пытался устремиться вдаль, к синей полосе гор, но мироточащие дождем стекла возвращали обратно — к паутине на бархатной подвязи, к белому песку в расщелинах кладки и, наконец, к проклятой лежанке, что стояла у стены напротив. Наверняка эта келья когда-то служила опочивальней Виктору Франкенштейну — скудный набор необходимого: небольшой стол, едва угадываемый под грудой книг, стул, пара личных вещей и разнообразие непривычных глазу приборов, разобранных до мелких деталей. Кто-то из осмелевших жителей местных деревень все же забрел в дальние покои заброшенного замка, чтобы поживиться, и, наверняка, глубоко разочаровавшись, решил прихватить то немногое, что представляло ценность.       При глубоком вдохе, в черепе засвербели воспоминания, которые исчислялись четырьмя десятками лет. Анна, Карл… Какой давней показалась жизнь. Словно у него их были тысячи. Но дерзнул бы он бросить Дракуле это ничего не стоящее: «Все позади…»?       Вихрем взметнувшись к постели, Гэбриэль сел на край и грубо сжал кисти совершенно ледяных рук Влада.       — Пожалуйста, проснись…       Он угадал, что ответа не последует, но вдруг ясно почувствовал, как кровь уходит из сердца, повинуясь совершенно чудовищному страху при мысли о том, что настанет с долгожданным пробуждением.       — Прости… прости… прости… — задыхаясь, Ван Хельсинг зарылся в ладони возлюбленного и, закрыв глаза, принялся с остервенением целовать.       — Как мило… — вдруг ядовито шепнул Влад и, брезгливо вырвавшись, приподнялся на локтях.       Пропитанные равнодушием радужки дымчатых глаз. Другого Гэбриэль и не ожидал. Но его собственные руки, оставшиеся пустыми, будто просящими унизительного подаяния, инстинктивно потянулись к вискам. Господи, почему? Почему так больно?       — Что это, Ван Хельсинг? Твоя искренность? Твое раскаяние? — громко рассмеявшись, Влад запрокинул голову, но тут же напряженно провел рукой по неровному канту распоротой кожи. — Черт… действительно, больно.       — И тебе… — без надежды прошептал Гэбриэль.       Молчание и хищный взгляд — сначала вниз, потом сквозь. Но через мгновение, коснувшись сомкнутых губ охотника пальцами, среди которых отсутствовал безымянный, Дракула с жадной, упоенной усмешкой растер капли крови по его щекам и скулам.       — Оставлю за собой право ничего не чувствовать.       Лучше бы его смех еще раз зазвенел в воздухе. Но Влад помрачнел:       — Итак… Что я здесь делаю?       — В замке?.. — зачем-то переспросил Ван Хельсинг, который мог думать сейчас только о своей неизбежно проступившей слабости.       — Нет, это место мне вполне понятно. Хотя, как я вижу, ты до сих пор не уловил иронии в нем спрятанной.       Проведя языком по краешку рта, Гэбриэль сполна насладился вкусом уязвимости. За плечами сгорали столетия, а он остался тем же мальчишкой, что был влюблен в непокорный дух. Впрочем, предмет его обожания, старательно избегая возможности соприкоснуться, встал с кровати и подошел к оконному проему.       — Виктор пришел в восторг, когда я разрешил ему проводить здесь свои опыты. Наверное, таким представлялся рай человечишке, возомнившему себя господом. — Резко схватив одну из книг со стола, он со злостью бросил ее на пол. — Или ад?       Дернув рукой, чтобы пригладить волосы, Дракула раздраженно обернулся:       — Вон та конюшня стоит на месте развалин. Была другая, в которой я имел несчастье встретить монаха-францисканца. И он, безродный глупец, нашел себе радость в моей погибели. Я возвел этот замок, как церковь — во славу своей смерти и воскрешению. Но сейчас я не чувствую себя в нем ни живым, ни мертвым.       Его бархатный голос сорвался на крик:       — Я возвел этот замок во славу тебе! Так объясни, почему он стал чистилищем для нас обоих?!       — Ни ада, ни рая… — опустив глаза, Гэбриэль смиренно принял злость, — ни бытия… Нам дали прощение.       На бледном лице Влада промелькнула злорадная тень улыбки:       — Вот как…       — Ты очень верно назвал это место чистилищем. Но кроме тебя и меня здесь, да и на тысячи лет вокруг, нет ни единой души. Это начало нашей истории, и, если ты дашь свое согласие трижды, то это станет ее же концом. Мы перестанем существовать. И больше никогда… Круг разомкнется.       — Значит, снова смерть…       Дракула с силой швырнул в окно попавшийся под руку кусок железа, обнажив в прорези разбитого стекла зияющую пустоту неба.       — Зачем же спрашивать разрешения в этот раз? — его негромкий вопрос потерялся за проникшим в комнату шелестом ветра и дождя.       — Ты не откажешь, — с отчаянной серьезностью прошипел Гэбриэль. — Тебе нечего делать в преисподней.        Запрыгнув на подоконник, Влад подбил каблуком раму, дерево которой, годами подвергавшееся гниению, тотчас же рассыпалось в труху. Он, и впрямь, походил на зверя в клетке, и, казалось, ему потребуется лишь небольшое усилие, чтобы вырваться из плена.       — Что ты о ней знаешь?..       Ринувшись к нему, Ван Хельсинг не решился дотронуться даже до складок его одежды. Но наблюдать за тем, как, расправив руки вместо крыльев, которых ему не оставили, Дракула цеплялся за стены и глядел вниз, притягиваемый глубиной ущелья, было болезненно невыносимо.       — Ты прав, ничего… Я ничего не знаю о…       Влад резко обернулся, прервав на полуслове своим внезапно потускневшим, почти бесцветным взглядом.       — Я никогда тебя не любил. Ни одной минуты.       — Лжешь!       Ван Хельсинг слегка пошатнулся, когда Дракула, спрыгнув с подоконника, яростно обхватил его лицо ладонями, и прошептал почти беззвучно: «Я выберусь отсюда». И ему не хватило решимости преградить путь, когда тот стремительно направился к двери. Но он выплеснул из себя признание. Сказал, потому что не мог не…       — Я любил тебя. И продолжал бы любить всю свою жизнь.       Остановившись, едва дойдя до цели, Влад молчанием дал понять, что правда его ни удивила, ни растрогала.       — И я помню, — продолжил Гэбриэль, вкрадчиво, но не подбирая слов, — что, когда я собрался впервые тебя покинуть, ты велел мне не оборачиваться. Так не говорят безразличные.       — Дверь заперта, — Дракула только высказал очевидное.       — Совершенно верно. Потому что дальше этой комнаты нам не уйти.       Шаг назад. Скользнувшая по древесине рука и дрогнувшие плечи.       Ван Хельсинг и сам не понял, чего добивался, когда дважды провернул ключ в замочной скважине. Если его просьба о небытии была услышана богом, да и дьявол не погнушался вернуть охотнику его жертву, то, в конечном счете, он был прав. Где искать истину, как не между добром и злом? Но смысл этой истины истерся в полных ненависти глазах. Все тех же бессолнечных глазах. Что толку в правоте, если она была не нужна Ему?       С силой замахнувшись, Влад ударил сапогом по двери, пытаясь обнаружить наиболее слабое место.       — Мне жаль тебя, — цокнул Гэбриэль, нащупав в кармане ключ. — До сих пор пытаешься вести борьбу со всем миром.       — Отпусти.       Вторая попытка оказалась немного удачней, но петли, взвыв, как взвыло все нутро охотника, остались на своих местах.       Пальцы побелели, бородка ключа впилась в кожу. Отпустить. Страшнее этого не было ничего.             — Обратно в ад? Неужели?!       Движимый злобой, он бросился к Дракуле и, схватив за плечи, с силой швырнул о дверь, которая тут же поддалась, и, рухнув в коридор, подняла клубы пыли. Едва переведя дух, Влад успел повернуться, но обидчик, перескочивший следом через порог, не позволил подняться. Припав на одно колено, Гэбриэль крепко вцепился в пряди возлюбленного, запрокинув тому голову и лишив возможности пошевелиться.       — Что, сатана одарил тебя властью, которую ты так жаждал? Не терпится вернуться к грешным душам?       — О, нет, Ван Хельсинг, для меня он приготовил нечто получше, — Дракула улыбнулся, но глаза вдруг почему-то стали влажными.       Отчаяние, что вот-вот расцепит пальцы и позволит ему уйти. Под кожей все задрожало от беспомощности. Тело, будто лишенное воды и лишенное воздуха.       — Что за адские муки стоят твоей жизни?       — Ледяной гроб… Ледяной гроб, в котором я видел одного и того же человека. — речь Влада сбилась от прерывистого дыхания. — Тень, которую я выгрызал, выцарапывал, пытался отмыть слезами. Все тщетно.       Перехватив запястье охотника, он сжал его столь же крепко, сколь был скован сам.       — Это был ты. Пусть я не мог до тебя докричаться. Но ты принадлежал мне. И я не позволю небытию забрать тебя.       Злое рычание.       — Поцелуй меня.       Так звучал приказ, а не просьба. И в ответ — нежность, проросшая в раздавленной дьяволом душе. Он приник лбом ко лбу, прохрипев:       — Я верил, что однажды ты заберешь меня.       Только теперь их губы соприкоснулись. Невосполнимая жажда, которой не было конца и края и, в то же время, ее черта. Боль, но с болью об руку желание жить. Осыпая поцелуями лицо любимого, Гэбриэль сгорал, как сгорает что-то совсем неважное. «Я твой» — внезапно слетело с одних уст на другие. И оба вздрогнули, от того, что все потеряло смысл.       Удушливо прижавшись, Влад зашептал:       — Я не могу… не могу больше. Разорвал бы тебя на части… Давай просто покончим со всем.       Закрыв ладонью веки Дракулы и, навалившись всем телом, Ван Хельсинг уложил его, как укладывают спать ребенка.       — Ты разделишь со мной небытие?       — Да.       Ни секунды на раздумье или сомнение. Выпотрошив из себя улыбку, Гэбриэль лег рядом, положив голову на грудь возлюбленного.       — Ты разделишь со мной небытие?       — Да.       Охотник закрыл глаза.       — Ты разделишь со мной небытие?       — Да.       Дождь и гул ветра. Дыхание. Ровное, спокойное. От которого тепло растекается по телу. Тонкий, призрачный свет, сквозь неплотно сомкнутые веки. Сердце. Чуть ускорившись, замедляется, но продолжает биться. Удар. Еще один. Еще один. Еще один.       — Мы по-прежнему живы?       — Похоже, что так. Я чувствую тепло солнечных лучей на коже. Не открывай глаза.       — Не стану… Но что теперь?       — Мы останемся здесь. Ты и я. Кто знает, как это работает… Я все слышу. Прекрати смеяться.       — Не могу остановиться… каждый раз с тобой как на пороховой бочке. А теперь еще ждать, пока небытие придет за нами. Иди ко мне…       — Только не открывай глаза.       — Не стану…