Горгород

      Небо еще серое. Спьяну и не разобрать ночь это или день, или просто начался апокалипсис, и этот город медленно погибает под свинцовыми тучами и кислотным дождем. Страшно даже подумать, тогда, какие муки испытывают те, кто оказался в это мгновение за стенами своей конуры, почему-то, именуемой домом, но, на деле, являющейся не более чем мерзкой низкопробной картонной коробкой, разъезжающейся по швам. В окно не бьет свет. Окно неплотно задернутой шторой. Достаточно, чтобы уберечь от солнца, если ему будет угодно вылезти из своего убежища и осветить бренный город со всей его богемой и фавелами. Не достаточно, чтобы не видеть серого неба. Писатель смотрел то в сторону серого неба, холодного, мерзкого. То на спящего человека рядом. Человек рядом однозначно нравился ему гораздо больше, хотя его руки сейчас покрыты сине-фиолетовыми отметинами, оставленными кафелем, да и в уголке губ запеклась кровь. Ее хотелось стереть пальцем, как, иной раз, хлебную крошку или каплю сока. Он незаметно поправил его одеяло, в попытке укрыть от прохладного воздуха. В голове промелькнула мысль, что все это не более чем своеобразная анафема. Смешно и грустно. Смотреть на него больно, смотреть на него страшно, потому что теперь он словно выглядит по-другому, хотя, кажется, все тот же человек. Все те же угольно-черные волосы, все те же угольно-черные пушистые ресницы, привычные черты лица, но что-то словно кардинально поменялось. Доигрался — вот и вся эпитафия. — Думаешь, я не замечу, — улыбается юноша, открывая глаза. Писатель тянет губы в улыбке в ответ, понимая, что, на самом деле, фатально потерян. — Надеялся, — отвечает он, — Почему ты не спишь? Рано… — и на секунду задумавшись добавляет, — Или поздно. Брюнет косится на часы, в окно, и усмехается. Ничего не говорит, только тянет писателя к себе, увлекая в поцелуй, и тот, кажется, на секунду забывает, в какой момент все стало так до беспокойного спокойно. Тишину разрезает звонок стационара, на который оба старательно не обращают внимания. Шуршание, голос литературного агента. Она болтает что-то про рукопись, про горящие дедлайны, про то, что она все еще не в восторге от его новой пассии и просила чуть меньше политики в тексты. На город падает тьма. Город засыпает, засыпает мелкая шпана, просыпается крупная мафия. Картежи разевают пасть, как ротвейлер, раскидывают сети ядовитыми пауками. Выжечь бы это все, выжечь с корнем, так, чтобы потом снова не выросло из выжженной почвы, и чтобы другим становиться такими было неповадно. А все началось невинно. С простого звонка в понедельник. *** «Дань, привет, это Ира. Дань, ты вообще хоть что-то написал? Тебе рукопись через месяц сдавать. Тут ещё какой-то повёрнутый фанат названивал с упрёками. Я даже не знаю, как он нашёл мой телефон, но, видимо, он может и до тебя дозвониться.»