Before I fall

Они шли пешком по железной дороге. Костя балансировал на узкой железной балке, то и дело разворачиваясь, наклоняясь влево и вправо, как маленький ребёнок, идущий по бордюру. Никита выглядел совсем уныло. Он не мог нормально перебирать ногами через шпалы, и его штормило, будто парусник на беспокоющейся морской глади, то ли от выпитого алкоголя, то ли от усталости. В его руке была та самая бутылка — трофей, из которой он иногда пригублял остатки вина, а сам смотрел себе под ноги, не проронив ни единого слова. Ноги обоих нещадно ныли. Они шли по рельсам непрерывно где-то часа четыре мерным, спокойным шагом. Начало темнеть, золотой диск солнца медленно склонялся к линии горизонта и горел своим вечерним огнём. Золотисто-розовые лучи освещали все вокруг. Пели птицы, трещали белки, ветер стал ещё сильнее и холоднее. Рубашка Никиты развевалась на ветру, а колкие ледяные порывы трепали его неаккуратную челку. Костя же совсем задыхался в своей толстовке от такой нагрузки и был только рад этому северному ветру. Правда, невольно приходилось все время поправлять его непослушные белые волосы, которые то и дело спадали на глаза. Мальчики брели и молчали. Алексеев был погружён в свои мысли, а Бочаров не смел в них влезать. Почему-то он не хотел разрывать ту маленькую ниточку, ту небольшую связь, что у них образовалась. Может, он доверился Никите? А может просто хотел прогулять школу? Как объяснить столь дерзкое решение и поездку с незнакомцем в никуда? На горизонте показалась уже знакомая свалка, Костя, не задумываясь, свернул к ней. Он хотел разглядеть ее поближе. Немного сплющенные машины лежали друг под другом стопками. Ненужные стройматериалы, старый желтый школьный автобус, вывески, которые когда-то горели неоном, качели без сидений, потрепанные манекены. В некоторых разбитых машинах прорастали неестественно витиеватые деревья, а в лучах заката это зрелище выглядело так завораживающе. Бочаров хотел все здесь обойти, но Никита все еще был не в духе. Завидев энтузиазм Бочарова, он даже не поскупился на колкий комментарий.  — Вау, куча барахла, — промямлил Алексеев, раздраженно бросая вялый взгляд по сторонам, максимально показывая своё раздражение. Костя старался не обращать внимания на его поведение. Он с полудня стал какой-то странный. Костя рассуждал так, будто знал человека, как облупленного. Как Миколаса?  — Ты не прав. Это не просто куча барахла, это потрясающая куча барахла, которую надо исследовать. Погнали? — Костя будто поменялся местами с Никитой и теперь вёл себя как ребёнок. Никита показал ему свой мир. Театр. Сцена. Ложь. Игры. Ему вполне подходило описание, но все никак нельзя было собрать полный образ. Все ещё не хватало кусочков в этом пазле. Настал черёд Кости показать своё виденье мира… Только Алексеев очень жестоко отказывался от предложения, будто Костя больше не нужен был ему.  — Веселись, Бочаров. Я, пожалуй, присяду, — Никита отправил Костю, как маленького мальчишку, на детскую площадку, а сам, шатаясь, пошёл восвояси и сел на качели, подобно уставшему родителю, желающему избавится от ребёнка. Кажется, Костя видит сейчас что-то, что никогда прежде не видел. Это что, слеза? На лице самого счастливого и идеального человека школы? Хотелось выяснить, что не так. Или не трогать? Костя колебался, но все же решил не лезть в душу. Это могло отпугнуть юношу. Мальчик тихо сел рядом с Никитой и начал медленно покачиваться. Качели издавали неприятный ржавый звук, который разрывал барабанные перепонки, лицо соседа начала искажаться гримаса раздражения, и он зло посмотрел на Бочарова, — Костя, если ты не против, я бы хотел сейчас посидеть один… — еще раз повторил Никита.  — Хорошо… — спокойно бросил парень, но сам он кипел, медленно отходя от Алексеева, который был как на иголках. Как он мог сейчас отмахнуться от него? Что он себе позволял? Этот мальчик с золотой ложечкой в жопе. Чем он лучше него? Мэловин повернулся к Алексееву. — А хотя… Знаешь, пошёл ты нахер. Я думал, мы нормально время проводим. Почему ты сейчас ведёшь себя как последний говнюк? Вот так, ни с того, ни с сего?  — Я не веду себя как говнюк! — свирепо протянул Алексеев, он медленно поднял голову и зло посмотрел на Костю. — Я просто хочу прямо сейчас побыть один! Тебе понятно? — Его голос дрожал, срывался на более высокий тон. Юноша был на грани. Только Мэла это не волновало. Никто не смеет использовать его. Поиграли и все? Шуруй в свой притон, мальчишка?  — Нет! Мне не понятно! Ты же не можешь вот так внезапно взять и начать злиться на меня, будто я причина всех твоих проблем?! — Алексеев, как с цепи сорвавшись, резко подскочил с качели и, шатаясь между грудами мусора, подлетел к беловолосому парню. Он на мгновение показался выше, что немного напугало Мэловина.  — Злиться на тебя, эгоистичный ты придурок? Почему все должно крутиться вокруг тебя? — ноздри мальчика раздувались, его маленький аккуратный нос напоминал паровоз, из которого выходил пар. — А, Костя Бочаров? Ой, Косте грустно, посмотрите. Какой мальчик-хулиган, — Никита с неохотой начал дразниться. Его будто сейчас вывернет наизнанку от того, что он делал, — может, если ты ради исключения начнёшь думать о других, то ты перестанешь быть изгоем?!  — Ты, блять, сейчас серьёзно?! — заорал Мэловин, будто был самый обиженный. Мальчик явно задел его за живое. Как он смеет так говорить? Он же не знает, кто такой Костя. Бочаров никогда не считал себя эгоистом. Он считал себя обиженным. Несправедливая жизнь нечестно поселила его в небогатой семье, отняла отца, друга, желание жить и учиться. Видимо, было больно услышать правильное объяснения происходящего, это был удар по самому больному. Скорее всего, он понимал, кто он такой. Он эгоист. Жалкий эгоистичный парень, который заигрался в бунтаря. Забыл про учебу и про родную мать, которая должна тащить на своей спине непутевого сынка, ударившегося в самостоятельность.  — Да, блять! — в ответ заоорал Алексеев и со злости кинул бутылку вина в ноги. Неудачно: стеклянная тара разбилась о камень. Чёрные осколки разлетелись в стороны, разрывая весь сон о прекрасной прогулке на поезде, о шикарной ночи, о смешной игре. Снова жестокая реальность. Очередная трещина в сердце Кости. Он ошибся в нем. Капли красного вина забрызгали штаны обоих, но никто не дернулся с места. Спустя пару мгновений Никита отвернулся и снова сел на качели, закрыв своё лицо руками, согнувшись пополам. Мэл посмотрел себе в ноги, на осколки. Кажется, кому-то действительно надо было выпустить пар. С этим Мэл мог помочь. Мальчик старался хвататься за последние ниточки, дабы понять, кто же перед ним. Он так надеялся, что не прогадал. Главное, нужно правильное орудие. Бита. Вполне сойдёт. Мальчик подхватил с земли деревянную биту. Абсолютно целая, нормальная бита с собакой в полосатой кепке, видимо, логотип команды. Кто мог выкинуть эту прелесть? Мальчик вытянул ее вперёд, подзывая к себе Никиту.  — Если надо что-то долбануть, то нужен правильный инструмент, возьми, — прозвучало как указ, и, казалось, сейчас Алексеев устроит настоящее шоу. Он медленно подошёл к Мэлу и грубо взял биту в свои руки. Парень долго смотрел на неё, но только вот ничего не произошло. Он выкинул ее, ядовито плюнув.  — Я сказал. Оставь. Меня. Одного.  — Ты, видимо, охренел? — Мэл раскинул руками и смотрел в спину Никиты, который побрел снова к этой жалкой качели. Мэловин резко, в наглую развернул к себе Алексеева и решил высказать все своё мнение о таких, как он. — Знаешь что… Я понимаю. Да, я понимаю. Ты король всея школы с папашей прокурором, с идеальными оценками, с Элени Фурейрой, подлизывающей тебе задницу, но, знаешь что? Иди нахуй! Меня тебе не купить! —  слезы Алексеева почему-то пропали. Это была не та реакция. Не было того чувства победы. Он должен был объясниться, но он опять разворачивается. Нет, не так работает провокация от Мэловина.  — Хорошо. — Мэл обомлел. Что это? Он не ответит? Он же сейчас его грязью полил? Как он смеет? — Я ухожу.  — Ты же не можешь так просто уйти! — закричал ему вслед Костя.  — Могу. — Алексеев уходил. Бочарову становилось тяжело дышать от каждого метра, который разделял их. Он не мог понять, что не так. Костя не мог смотреть, как мальчик уходил вдаль. Он снова закричал.  — Нет! Никита, пожалуйста, не уходи! — Алексеев все не останавливался. Костя уже отчаялся, но внезапно тот развернулся, но не возвращался обратно.  — Почему нет? — его голос был ниже. Злой. Беспощадный. Вот кто точно мог разнести словом. Не Костя, а он. Бочаров почувствовал себя таким маленьким и беззащитным.  — Потому что я не хочу разрушать это между нами, — надломленным голосом прохрипел Костя. — Я…Я все разрушил в своей жизни. — Он сам не понимал, что сказал, но говорил искренне и от всей души то, что чувствовал, то, что думал. Он действительно открылся Никите. Он не хотел делать этого, но бурный поток эмоций не позволял ему больше держать все внутри. Всегда наступает тот момент, когда вся боль вырывается наружу. Никогда не знаешь, когда это произойдет, только сейчас был самый неподходящий момент, который он только мог представить.  — Что ты имеешь ввиду под этим? — Алексеев немного начал приближаться, но легче от этого не становилось. Костя чувствовал себя невероятно потерянным и пытался, наоборот, отступать. Он потерялся где-то в себе. Вопрос Никиты показался ему вызовом. Достать что-то потаенное из самых недр его души, он с неохотой принял этот вызов.  — Я… Ах… Ты… Что же это, — Костя беспомощно зарычал, вскинув голову вверх и невнятно жестикулируя своими длинными руками. Слезы наворачивались на глаза, он так себя сейчас ненавидел, а Никите будто было все равно, — ты действительно хочешь заставить меня сказать это?!  — Да что сказать? Что с тобой не так?!  — Дружбу! — Перебил Алексеева Костя. Он не совсем был доволен своим ответом и поэтому постарался быстро дополнить его. — И даже что-то большее, — эти нотки отчаяния, эти округленные глаза Никиты. Костя хотел провалиться на месте. — Я… Я знаю, — заикаясь, продолжил Бочаров, — звучит дико. Один день, и я уже привязался к тебе. Просто… Это лучший день в моей жизни с того момента как… С того момента… — Он не мог произнести это. Не хотел. Снова испытывать эти эмоции. Как он сумел допустить эту ошибку. — Отец… умер, — Никита не знал, для него новость оказалась шоком, — с того дня я все порчу. И сегодня я все испортил, — руки опускались. Спадали многочисленные маски, — что-то сегодня подтолкнуло меня пойти с тобой. Что-то внутри меня подсказало, что ты правильный человек… — они оба плакали. Слезы проделывали маленькие дорожки из-под тёмных очков Бочарова, падали на землю и разбивались так громко. Было больно. Сложно что-то объяснить. Чувства. Эмоции. Возраст. Алкоголь. Все схлестнулось разом. Никите хотелось сбежать, — Скажи что-нибудь… — звенящее молчание. — Скажи! — выкрикнул Костя, но Алексеев только в страхе отходил назад, пытаясь что-то выдавить из себя. Он был потерян. Он снова стал маленьким. Только он не мальчик-совершенство. Он обычный подонок. Воспользовался Костей, чтобы сбежать, а завтра того ждут великие неприятности. — Знаешь, — лицо Кости начало медленно меняться, становится злым, холодным, — забудь, — процедил сквозь зубы Мэл, — все это какая-то глупость. Сраное недоразумение. Ты — сам Никита Алексеев. А я… какой-то Костя Бочаров. Тире Мэловин, — сделал акцент юноша, показывая всю свою ничтожность пред Алексеевым.  — Не в этом дело! — сорвался на крик Никита, — Как ты не понимаешь! Я знаю, тебе кажется это нечестным, но…  — Уходи, — Мэл не дал договорить Алексееву и утер слезы с лица. Очки не давали понять, что он чувствовал. Очки. Линзы. Многочисленные маски, которыми Костя пытался прикрыть свою израненную мягкую душу. И Мэловин. Не что иное, как очередная маска. И та не всегда работает. Она дает трещины. Хорошего человека сложно спрятать за еще неокрепшей броней. Алексеев обречённо помотал головой и тихо произнёс.  — Прощай, Кость. Он смотрел уходящему вдаль Алексееву. Ноги подкашивались, становились будто ватными. Это казалось концом света. Хотелось умереть. Здесь и сейчас. Нахуй всех. Костя схватился за волосы, чуть не выдрав пару клоков — хотелось кричать. Хотелось… Хотелось уничтожать. Уничтожить этот ебаный мир, который раз за разом подсовывал Косте свинью. Резко голова без сил опустилась вниз. Его очки упали с лица на землю. Сейчас они ненавидел все. Эти дурацкие очки, которые весь день только мешали. То снять, то надеть, то они упали, то поцарапались. Костя со всех сил взял и раздавил круглые тёмные очки ногой. Осколки впились в подошву кроссовка. Точка невозврата была пройдена. На глаза бросилась бита. Та самая, которую Алексеев не принял как знак солидарности. Костя со злостью схватил ее и сразу же сделал первый удар. Бутылка влетела в железный бак рядом с ним и разбилась на куски. Пиво, которое оставалось внутри, забрызгало кофту и лицо. «Блять!» Костя пытался стереть пиво, но посаженные пятна, уже останутся на кофте. Хотелось крушить ещё больше. Злоба волной накрывала юношу. Он бросился на цветастую вывеску, которая стояла, воткнутая в землю. На ней было написано «хорошие дети» и нарисована какая-то страшная морда ребенка.  — Нахуй хороших деток! Подлизывайте сколько хотите. Я не стану таким! — он нещадно бил вывеску, пока та не упала. Он начал сбивать буквы, а те с треском рассыпались в щепки. Мальчик локтем задел ящик с непонятным хламом. Оттуда выпала старая камера-полароид, как та, которую отец Бочарова подарил Миколасу. Она сработала на мальчика, как красная тряпка на быка. Грудь гневно вздымалась, и он медленно начал двигать к ней, сжав крепче биту.  — Йозеф, — протянул кровожадно Бочаров, — никогда не понимал твою любовь к камерам. Ты делал тысячи фотографий нас двоих, и ни одна из них не предвещала, что ты бросишь меня, когда я нуждался в тебе больше всего… Нахуй камеры! — закричал Костя и начал бить по камере что есть мочи, пока не закинул её куда-то в неизвестность. Глаза остановились на манекене. Красивый, изящный.  — Ты же знаешь, что он фальшивка, а ты не можешь оторвать глаз от него! Ну и кто же подходит у нас под это описания? — он с такой болью смотрел на пустую куклу. Костя замахнулся и разбил манекену голову. С диким воплем. — Нахуй тебя, Никита! — Костя тяжело дышал, ему все не хватало. Злоба будто не собиралась уходить. — Поглядите, что у нас здесь, — ржавый набор инструментов. Точь-в-точь как у этого говноря Дэвида, — чтобы разрушить семью изнутри нужен хороший набор инструментов, — он дрожал от злости, — иди нахуй, Дэвид! — мальчик отбросили биту, схватил коробку и зашвырнул ее куда подальше. Злость все не уходила. Он снова взялся за биту и ломал. Ломал. Ломал все вокруг. Все было мало. Когда он не смог разбить какой-то старенький пикап. Он только со злостью хлопнул открытой крышкой и звучно выругался на него. Костя обошёл его в поисках другой цели. На глаза бросился автомобиль. Время остановилось. Деревянное орудие разрушения беспомощно выпало из худощавых рук. Старая длинная покорёженная машина, смятая с левой стороны, съеденная ржавчинной, без передних сидений и двери, смотрела на Костю грустными глазами-фарами. Мальчик медленно подходил к ней. С каждым шагом будто возвращаясь в тот злополучный год. Когда все начало разрушаться…  — Пап… Холодная рука неуверенно легла на погнутый капот автомобиля. Это была та самая машина. В ней погиб его отец. Было больно смотреть на ее в таком виде. Столько теплых воспоминаний связывали его и этот автомобиль. Семейные поездки, ночные разговоры… В салоне ещё виднелись коричневые пятна засохшей крови. Фура практически раздавила мужчину внутри. Металл был холоднее его руки. Такой же холодный, как и изуродованное тело его отца. Вторая рука нежно легла на капот, голова склонилась вниз и слезы начали падать дождем. Их невозможно было держать. Костя закричал, было что-то животное в этом зове одиночества, сжав сильнее кулаки, костяшки рук побледнели… Он ударил что есть мочи. Со всей своей болью. Остервенением. Он был зол на отца. Зол на себя. Зол на весь мир. Он отпрянул от машины. Покорёженный метал поранил его руки, но это не останавливало, и вот он снова бьет. Кулаки в кровь. Осколки вспороли ему кожу, и красные струйки побежали по холодным рукам, пачкая кофту, лицо, штаны, кроссовки, но он продолжал бить. От резких ударов из глаз вылетели его голубые линзы. Все маски спали. Он ощущал себя будто голым. Костя плакал. Отчаяние душило его. Воздуха не хватало. Головой он упёрся в окровавленный капот. Воспоминания не отпускали. Прошлое не отпускало его. Оно уносило его далеко назад. Снова удар. Руки были уничтожены. Он бил по машине пока не лёг на капот, замахнувшись в очередном ударе, он медленно сполз по ржавому металлу, обрамлённому кровью, и без сил упал на землю, сложив руки в замок. Тело коснулось холодной земли и Костя сжался калачиком… Он выл. Вся горечь вырывалась наружу. Утопила его тело и его бренный ум. Как бы он хотел сейчас быть именно в земле. Заберите его.

***

Он сидит в машине. Салон обшарпанный, серого цвета, с какими-то потёртостями, завален всяким хламом. Костя сидел на заднем ряду. В самой обыкновенной одежде. Светлая футболка, джинсы. Он мурлыкал себе под нос песню, которая играла на радио. Только один человек любит слушать кантри музыку.  — Почему ты плачешь, малыш? — раздался так отчетливо голос отца. Музыка выключились. Это всегда предвещало серьезный разговор. Парень дотронулся до своих щёк. Слезы. Будто настоящие. Мокрые.  — Я плачу… потому что ты ненастоящий, пап, — слабо выдавил из себя Костя, он все ещё всхлипывал. Как же было больно. Он будто горел внутри.  — Разве? — хмыкнул мужчина за рулем. Вся машина начал глючить и менять цвет. Бочаров очень сильно испугался, но у него не хватало сил ни на эмоции, ни на что. На капоте появился ворон, но тут же исчез. Костя убедил себя, что он просто во сне. Кошмарном сне. Рядом с ним на сидении лежала разбитая голова манекена. Бутылка вина собранная из сотни осколков, сквозь которых, как кровь, просачивалось вино, и проклятый плакат. С Никитой Алексеевым в самом центре. «Ведь прошлое является прологом… Как-то так?» — Хэй, малыш, посмотри на светлую сторону.  — Какая светлая сторона в этом? — В недоумении спросил Костя. В окне, на фоне заката, снова показалась тёмная фигура. Та самая, которую он видел в одном из своих кошмаров. Она была отчетливей в этот раз. Он знал, что это за фигура.  — У тебя сегодня появился новый друг, — машина проехала мимо. Косте показалось это знаком, что он упустил его. Юноша упустил Никиту. Бочаров со злобой убрал плакат, который торчал из кармана сидения. Он не хотел его видеть, — ну ты и ссору закатил. Как там говорится: «Милые бранятся, только тешатся»? Он чуть тебе голову не снёс, — снова вдалеке показался Никита. Теперь он был ближе. Смотрел на него. Какими-то зачарованным глазами из-под своей эмо-челки. Они снова проехали его. Костя тяжело выдохнул. Уже второй раз  — А тебе какое дело? — слабо прохрапел Костя, все ещё смотря в окно. Он не мог себя обмануть. Бочаров хотел увидеть Никиту. И голову он все-таки ему снес.  — Прости, я наверное вмешиваюсь во что-то очень личное, — кажется мальчик почувствовал вину перед отцом. Пускай и перед ненастоящим. Он не хотел грубить, — это сложно понять, но он в тебе нуждается, — отец указал на окно, Бочаров быстро повернул голову, — даже если он этого не признает. Машина остановилась. Заплаканный Алексеев стоял перед окном Кости, за ним виднелось сухое витиеватое дерево. Это странно, но Бочаров знал, где оно. Шоколадные глаза ещё пару мгновений смотрел так глубоко. Так проницательно. Рука Никиты легла на окно. Его губы тихо прошептали: «Спаси». — Костя быстро дернулся к двери, чтобы открыть ее, но она была заперта. Их двоих будто что-то разделяло. Он ничего не мог сделать. Мальчик лишь положил руку на окно в ответ там где была рука темноволосого и почувствовал, как она горит. Алексеев вспыхнул. Как спичка, отображая ровно то, что происходило внутри самого Бочарова. Все похолодело, издалека раздавались гудки. Опять. Он знал, что это за гудки.  — Никита! Момент. Удар. Скрежет металла. Тьма…