Предназначенный дьяволу

— Что ж, Изу, я пошла, — пухленькая женщина чмокнула сына в щёку, помахала рукой и покинула квартиру. Зеленоглазый счастливо улыбнулся, потирая место поцелуя. Прошло пять лет. Пять долгих, мучительных лет, проведённых в тюрьме, пока Шото пытался его оттуда вытащить. Пять лет сидения в белой камере, окружённой специализированными людьми и всякими про-героями. Они следили за ним. Наблюдали за каждым его шагом, вздохом и пульсом, будто боясь, что у него есть ещё туз в рукаве. А Мидория смотрел на все эти камеры с лёгкой полуулыбкой, практически не вставая с кресла. Но Мерсенари больше нет. Ему двадцать четыре и у него есть всё: дом, живая мама, любящий муж и работа. Он так и остался без причуды. Его лишили каких-либо прав на владение оружием, а при малейшем намёке на возвращение сущности недо-злодея — обещали взять под стражу и навсегда уже заточить в камеру. Тогда даже Тодороки ему не поможет. Второй раз это уже не прокатит. — Я вернулся, — чей-то знакомый шёпот на ухо прошёлся дрожью по всему телу. — С возвращением, — обернулся Мидория, улыбаясь. — Как день прошёл? Ты сегодня позднее обычного. — Много работы накопилось, — поморщился Шото, — бумажной. Парень переплёл их пальцы, целуя ладонь. — Ты слишком много работаешь в последнее время, — говорит зеленоглазый. — Скоро праздники, ты же знаешь, — извиняющимся тоном оправдывается гетерохром, а потом резко хмурит разноцветные брови. — Откуда у тебя снова царапины? Опять в офисе в лаборатории работал? — Да, есть немного, — нервно посмеялся парень. — Ещё кошку встретил. Такая агрессивная. Прям как твой бывший одноклассник… м, как его там? — Бакуго, — кивает Шото. — Изуку, ты же знаешь, если правительство обнаружит твою чрезмерную активность или подозрительное поведение — тебя заберут. А я не хочу этого, понимаешь? — Конечно, — беззаботно приподнимает уголки губ Изуку. Они уже лежат в кровати, прижимаясь друг к другу. Мидория перебирает пальцами шелковистые волосы, пока Тодороки лежит на его груди, успокаиваясь. Напряжённая неделя перед праздниками просто выводит из строя. Подзарядка нужна каждый день. — Можно вопрос? — тихо спрашивает Шото, приподнимая голову. — М? — сонно отзывается Изу. — Как ты не выдал месторасположение «Восьми заветов смерти» и Лиги злодеев? — Господи, тебя в ночь так и тянет на такие вопросы, — весело хмыкает юноша. — Перед тем, как сдаться полиции и героям, я старательно изучил человеческий мозг, предполагая, что кто-то точно захочет «залезть» в мою голову. Это слишком трудно объяснить, но на нужное мне время я замкнул нейроны мозга, не давая им, фактически, работать. Это можно прировнять с кратковременной смертью, ведь все эти допросы я не помню. Ничего не помню вплоть до прибытия в тюрьму. — А то я думал, что ты как-то странно себя вёл, когда я пришёл на суд, — устало выдохнул разноволосый. — Выглядел естественно, но я чувствовал, что было что-то не так. Я же знал правду, а даже люди с причудами не смогли её узнать. Это было слишком умно, Изуку. — Всё для тебя, — Мидория целует его в уголок губ. — В первый раз ты сказал, что будешь нежен, а у меня потом дня так три болела поясница, — даже в темноте зеленоглазый увидел, как Тодороки обиженно надувает губы. — Сказал бы сразу. Выглядел ты вполне довольным. Надо было меня предупредить, когда тебе было больно, — проводит пальцем по скуле, — я бы остановился. — А я не хотел, чтобы ты останавливался. — А сейчас хочешь, чтобы я остановился? — Нет, — тут же отвечает гетерохром, добавляя: — Хотя я жутко устал. — Тогда мы быстренько и сразу спать, — Изуку приподнимается на локтях, смотря на парня сверху. — Мидория-сан сегодня приходила? — вдруг вспоминает Шото. — Вот умеешь же ты самые пикантные моменты портить, — смеётся зеленовласый. — Да, мама приходила, пирог принесла, хочешь? — Я хочу только тебя, — беззлобно отрезает Тодороки. Мидория улыбается, пальцами изучая уже родное тело. Целует каждый миллиметр, начиная с лица, заканчивая бёдрами. Изуку двадцать четыре, и он наконец обрёл ту жизнь, которую хотел с самого детства. У него на руке две фразы, за ухом тонкая аккуратная снежинка, а руки испещрены шрамами. У него счастливая мать, ноль долгов и самый лучший на свете соулмейт. У них небольшая квартирка на окраине города, наполненная домашним уютом и запахом домашнего печенья. Пусть он и думал, что у них нет будущего. Пусть думал, что он порождение Ада, которому не место в этом мире. Пусть. Но сейчас всё изменилось. У них есть будущее. Они создают его сами. Его семья в безопасности, ведь… Да, у него за спиной больше двух десятков прожитых в ужасе лет. Да, на его совести куча убитых людей. Но за ним больше никто не охотится: ни Лига злодеев, ни якудза. Он им больше не нужен. Он работает в агентстве собственного мужа, помогает про-героям, изучает химию на более высоком уровне. Приносит пользу. И он счастлив. Ни за что больше в своей жизни он не вступит на полосу зла.

…Мерсенари больше нет.

И исчез он уже навсегда. Сейчас Мидория прижимает к себе спящее тело, смотря в окно, где уже задребезжал рассвет, размазывая ледяные цвета по персиковому полотну. Изуку целует Шото в макушку головы, ощущая исходящее от его тела тепло. Такое родное и умиротворяющее. — Я люблю тебя. — А я тебя больше, — ещё не до конца проснувшись (блять, когда он проснулся-то? Изу, как ты так просчитался?) прошептал Тодороки, улыбаясь. И, обоже, это лучшее, что он когда-либо видел в своей жизни.