Ощущение своего одиночества — первое впечатление ежедневного пробуждения. И отсюда прастремление: навязать себя друг другу среди этого чужого мира, чувственно удостовериться в близости этого другого, отыскать с ним сознательную связь. «Ты» — это освобождение от страха одиночества. Открытие «ты», когда оно, как иная самость, оказывается органически, душевно выделенным из чуждого мира, — великий миг в ранней истории животного элемента.Порицать — не значит изменить. Воспринимать как благо — это признак реалистов. (Закат Западного мира. Освальд Шпенглер.)
«И если неподдельны эмоции, сочащиеся из ножевых ранений от потери путеводных звезд на ночном небе, то, что будет чувствовать сам человек, окунувшийся в подобное рассуждение, веря ему и поклоняясь, как высшим существам, видя только ярко сияющую луну в зените, а ведь это остается капканом даже сейчас». Приятный запах желтого гениста украдкой распространялся через моря, горы и леса, селился на одежде через оконную арку горьким ощущением самобытности, принося с собой тревогу. А бледно-синий дельфиниум своими нотками ядовитости терроризировал удручающую раздутость гордыни, существующую во всех. Амарантовые цветки аргентии разрушали негодования между двумя беспутными человеческими характерами, являющимися составляющими одного сплошного откровения. Травянистое комнатное растение хлорофитум, похожее на рыхлую метелку, своим видом поселяло «здравомыслящих судей» в разумы непонятых людей. Зеленая королевская стрелитция или «райская птица» — всеведущие олицетворение добра и зла, борьбы и подчинения — отдавала на прославленное поприще всю себя в жертву и единственная боролась с греховным распутством в живых существах. Но начался дождь. — Кокоро, слегла с болезнью, — отвечает Ноль Два, оголяя острые клыки в некотором безобразном оскале и поближе подходя к Мицуру. «Дрогнуло ли что-нибудь? Да». — Спасибо, — благодарит её триста двадцать шестой, кивнув головой. Он явно не в себе. Послышался первый стук капель об поверхность крыши. Он видит, как за стеклом от утреннего преображения осталась лишь легкая дрожь по телу и ощущение скатывающейся влаги по спине. Видны все трещины в силуэте, неосвященном лучами солнца. Как он медленно рассыпается, пересиливая себя вновь и вновь, проходя через песчаную бурю мало знакомых эмоций. — А если я скажу, что она в предсмертной агонии? — задумавшись, спрашивает девушка, кровожадно всматриваясь в его выражение лица. — Тогда ты станешь другим? «Однако всё эмоции на поверхности, просто возьми и увидишь маленькие сияющие камни, подобные алмазам, они раздробленные, ещё некрасивые и неказистые, не до конца обработанные. Ты проявляешь к ним безразличие, пока они не стали алмазами в красивой оправе». -Почему тебя это волнует? — сощурившись, грубо интересуется паразит, уже испытывая неприязнь к этому разговору. Она проявляет сугубо пагубный, частичками губительный интерес неравносильный для нужного противостояния. Ведь она привыкла разрушать, играть и быть непобежденной. Такова её натура. Та самая некрасивая душа, которую не хочется встречать на страницах книг и во снах. Лишь изгой. Уродливый, никому ненужный — монстр. — Оу, а ты разве не знаешь? — усмехается розоволосая, пряча улыбку за ладонью. — Ты её принц на белом коне, а меня мучает любопытство, взаимно ли это. Мицуру оцепенел. Он мешкал, хоть и не показывал это. И если будет суждено раствориться, как льду, в недомогании и смущении, то это будет именно здесь. Как раз таки перед ней. «Куда надо всматриваться, чтобы найти тот самый спасательный «радужный» свет, который не будет рьяно вымышленным и собранным по частям из остатков насильно выбитого из колеи сознания под интригующими вопросами Ноль Два». — Допустим, — собранно отчеканивает парень, наклонившись к ней и смахивая темную прядь волос со лба и вместе с тем выступающий пот. — И всё?! — хватая его за руки, недовольно восклицает она, определенно ожидая более подробного рассказа и откровения. Она питается подобными историями. Он поморщился, искоса смотря на неё. Его удушливо хватают когтистые пальцы за шею, оставляя глубокие и кровоточащие углубления, Отдаленно это напоминает фантом, состоящий из страхов, упреков и различных боязней. «Это противостояние, открытое недопонимание и сочувствие по отношению к сознательности двух личностей переливается во что-то нечто едкое, можно сказать, в невозможность исправить сделанное в недалеком прошлом и ближайшем будущем. Если бы я не сказал. Если бы я только не сделал». — Я не желаю об этом говорить с тобой, — цепко, слегка раздраженно произнес триста двадцать шестой и освободился от ненужных и ошибочных ладоней. — Ну и пусть, — хмыкнув и мотнув плечами, безразлично проговаривает она, — но больно ты делаешь не мне, а ей. Это убедило его остаться. В нём тысячи маленьких безнадежных песчинок, которым суждено было оказаться на земле, и они незаметно превращаются в крылатую метафору, как когда-то оживший рассвет над устьем плавно текущей реки через очерченную границу между тем, как «поступить» и тем, как «поступят с тобой». — Ты ничего не знаешь, — нервно утверждает паразит, стиснув зубы. — А что тут знать? — любопытствует Ноль Два. — Как она от тебя взгляда отвести не может? Как оглядывается, когда ты проходишь мимо? Как терпит твое безразличие? Если бы за каждую горько сказанную правду люди бы покрывались жуткими миазмами, то Мицуру бы уже плачевно исчез, скончавшись от невыносимой боли. «Бороться друг с другом, хватаясь за хрупкие и ненадежные соломинки, как за спасательные нити, надеясь где-то в глубине на лучшее, развязывая гражданскую войну с повторяющимися копиями вечных глыб и верований, подобных лику прародителей». — Что тебе надо? — спрашивает парень спустя секунды молчания, скрестив руки и громко сглатывая. — Ничего особенного, я лишь хочу, чтобы бедняжка Кокоро больше не страдала от такого мерзкого существа, как ты, — снисходительно диктует условия розоволосая, — поэтому предлагаю тебе стать вновь моим партнером по франксу. Ломается постепенно карандаш, который пишет нашу жизнь об гладкую поверхность бумаги. Стоит всего лишь посильней нажать, и главный источник потерпит крах и ужас. Этот грифель останется марким и некрасивым серым пятном на пергаменте от руки неумелого художника или мастера, который определяет наши судьбы. И почему-то в этот раз что-то не сошлось… А у Мицуру постепенно надламывается позвоночник об такие не воздушные слова. — Что? — удивленно и в недопонимании спрашивает паразит.- Как же Хиро? Как ты можешь мне подобное предлагать? — Ты про корм? — мило улыбнувшись, интересуется девушка. Она мимолетно дотрагивается пальцами до его щеки и проводит линии вниз. Его измученное тело будет долго падать с какого-нибудь высокого здания, и будут вслед слышаться неказистые фразы о спасении, любви, лжи и самообмане. О том, что все изменится. Будут чрезмерные обещания о лучших временах. Но будет он не одинок в этом видении, а с Ноль Два. Она будет падать вместе с ним. Без крыльев. Потому что это будет неисчерпаемо правильно. «Поплатились-таки за содеянное». — Ты ненастоящая, для тебя это игра, — шепотом произносит парень, будто себе, как исповедь, после чего перехватывает её руку.- Ты думаешь, я бы поверил в это? «И всё действительно просто. Головоломка для ребенка, так непонятная взрослому. Один скажет, что верит, другой порицает, третий осудит, четвертый заступится. Но суть одна. Зачем притворяться кем-то, прятаться за масками, когда хватает одного заветного слова, чтобы сокрушить всю ту сталь в голосе и действиях». — А если я сделаю так? — наклонившись, Ноль Два провела языком по его засохшим губам и соприкоснулась с ними. Невкусно. Это выглядело как порочный и искусственный поцелуй, который никогда не сможет сравниться с тем, который Мицуру подарил Кокоро в тот день. Другие касания, объятья не питают его. И это страшно. Он не хочет никого видеть и слышать, не хочет существовать без любимой. И в один прекрасный вечер его это погубит. «Твердо, ступая по груде железа, как по чувствам. Растаптывая их вдребезги. Мучительно и так неприятно. Некоторые части скатываются, а большинство просто теряются в пути, и остается напоминание — всего одна непримечательная и незаметная деталь. Время. А люди, они не понимают всей сути, таящейся под тяжелыми креплениями и металлическими телами, которые по ошибки привыкли называться « защитными связями», прикрываясь, тем самым от горькой правды, в которую никто не хочет верить, просто слышать. Всё уходит». Разносится громким звуком разбившаяся вдребезги посуда и рассеивается небольшими осколками по каменному покрытию. Краем глаза можно было увидеть покачивающийся силуэт девушки, закрывавшей рот, чтобы всхлипы не вырвались наружу. Это была Кокоро. Та самая, которая по ложной информации не должна находиться здесь. Именно сейчас. Были слышны удаляющиеся шаги и скрип пронзительно закрывшейся двери. — Убегает, — тихо произносит паразит, не заметив, насколько сильно сжались его пальцы в тот момент, и уходит в свою комнату. — К сожалению, я ничего не чувствую, — Розоволосая вкрадчиво всматривается в синие отметены у себя на руке, как они тут же затягиваются и принимают вид здоровой кожи. — И ты не можешь дать мне спокойствия.***
Её волосы красиво развеваются на ветру. Он протягивает ей свою руку и ждёт, когда она сделает тоже самое. Кокоро долго смотри на него и периодически томно поглядывает на раскрытую ладонь в её сторону, но почему-то она разворачивается и покидает его. Так мимолетно и неприглядно, а ведь пару секунд назад здесь был запах пряного гениста, а теперь лишь сырость, нескончаемый мрак. «Мицуру, ты узнаешь себя? Почему ты так поступал с ней?» — Опять, — утомленно проговаривает Мицуру, в который раз рассматривая белый потолок, — кошмары. Уже не первую неделю его мучает подобное состояние, не давая спокойно спать и с легкостью дышать, когда надо бы. Целая психоклоническая травма. Он помешанный на ней. И по ночам он не идёт на улицу искать свою печаль в отблеске луны, а направляется к ней, чтобы вновь увидеть свои контуры в её глазах, узнать себя в легкой улыбке. И пусть этого нету. Она спит, иногда посапывая и ворочаясь. Он ложиться рядом с ней и только тогда может успокоиться. Однако в каждой хорошей сказке наступает конец. Именно так наступало печальное утро, когда приходилось вставать и просто тихо уходить. «Но не в этот раз. Я не хочу больше врать». Он прожимается к ней, хватается за любимые очертания. Хранит, как самую желанную и хрупкую статуэтку в своей жизни. Покрывает её лицо легкими поцелуями, чтобы до конца суметь насладиться этим терпкими и конфетным вкусом. Обнимает слишком крепко. Просто любит. «Разве плохо быть счастливым?»