***
— Какой же ты никчемный, Роджерс. Да моя бабушка стреляла лучше, чем ты, а она, в отличии от тебя, была с искусственным глазом и не напичкана по самые гланды чудосывороткой, — Брок посмотрел на мишень Кэпа, выругался себе под нос в очередной раз, подходя к этому горе-супру со спины, заставляя снова взять пистолет. И теперь, обхватив руки Роджерса своими, направлял, давая понять КАК нужно стрелять, КАК чувствовать оружие в руках, чтобы оно подчинялось. Роджерс, ожидаемо, сопел, поджав губы в тонкую белую полоску, хмурился, но ничего не говорил, зная: говорят правду. Да, Капитан Америка никогда не позволил бы никому подобного, но не сейчас, не в ситуации, когда он прекрасно понимал свою никчемность в сложившийся ситуации. Брок смотрел на него и не понимал, как тот вообще воевал, принимал участие в военных действиях, лишь в теории зная, как работать с огнестрельным оружием. В голове неправильно всплыл образ Джеймса Бьюкенена Барнса, слишком правильно смотревшегося за спиной Капитана Америка со снайперской винтовкой в руках. Рядом, словно отделяясь, выходя из тени Барнса, шел Зимний Солдат. Тот же Джеймс Барнс, но раздавшийся в плечах, потерявшийся в этой бесконечной войне, устроенной ГИДРой, распробовавший вкус не только чужой, но и своей крови. Зимний Солдат, жалобно скулящий от постоянной боли, стоит ему лишь немного пожить, если его существование можно назвать жизнью, вне криокамеры. Воспоминания давались Активу болью, кровью и содранными напрочь в специальных наручниках кистями рук. Брок видел старое дело Джеймса Бьюкенена Барнса. На них Барнс улыбался, от чего казалось, что его улыбкой можно осветить весь Бруклин, да всю чертову Америку, с её прогнившими идеалами. А еще Брок видел то, что осталось от Джеймса Бьюкенена Барнса и никак не мог связать две эти личности, запомнить что они — один человек. — Сука, Кэп. Я понимаю, что ты и без пистолета справлялся, но одно — уметь и не пользоваться за не надобностью, а другое — иметь потребность в навыке и быть дураком, засунувшим голову в задницу, — и в этом Рамлоу снова был прав. Иногда Роджерсу приходилось стрелять. Не бросать свой щит, а именно стрелять, выпуская маленькую убийцу из ствола. Брок словно знал все слабые места Стива, нажимал на них, проходясь слишком тяжелой рукой выдрессированного не одной войной солдата, сгинувшего в бесконечных песках востока, охваченного войной. Бил по больному, давил, заставляя прислушаться к своим словам. И Стив слушал, потому что и сам понимал, что необходимо, а лучше Рамлоу во всем ЩИТе вряд ли кто-то есть. С такой же выправкой и навыками. Брок рисковал, ТАК разговаривая с достоянием нации в лице Стива Роджерса, но, чего уж греха таить, не думал ничего менять, шел на пролом, говоря всю правду так, как она есть, без лишних вычурных прикрас. Зал СТРАЙКа ощущался совсем своим, несмотря на постоянные попытки Брока защитить свою «святыню» от посягательства начальства в лице Капитана Америка. Здесь не было лишних новомодных гаджетов, не было удушливого запаха искусственных отдушек от которых у Стива неприятно щипало в носу. Здесь все было правильно. Здесь не боялись пустить кровь, разбив то нос, то бровь, то губу. Не боялись выбивать воздух ударами под дых, стремились показать, что сильны не только все вместе, не только стаей, но и по одиночке, стремились дать понять — не сломает даже чертов Капитан Америка. Не сломает никто, потому что они — крепче любого, сильнее. Брок, стоило Роджерсу согласиться на спарринг с Мэй, единственной девушкой в отряде, совсем уж непонятно усмехнулся, скрестил руки на груди и единственное, что сказал: «Ставлю пятьсот баксов на мою малышку, не подведи». Роджерс в ответ странно улыбнулся, опустив голову и забираясь под канатами на ринг. И поединок с ней дал ему понять, почему Мэй здесь. Девушка буквально порхала по рингу, кружила, ловко уходя от ударов Кэпа, привыкшего в ближнем бою полагаться на силу, а не на гибкость и скорость своего тела. Мэй же была уворотливой, быстрой бестией, ускользающей буквально из-под носа, подныривая под руку Стива, умудряясь при этом бить его по ребрам своими, пусть и маленькими, но не по-женски сильными кулаками. Стоило ожидать чего-то подобного, ведь Брок вряд ли бы стал держать в своем военизированном отряде кого-то не подходившего под его личные стандарты. Конечно, победил Роджерс, тут сомнений не было и быть не могло, но Мэй заставила его попотеть, прыгнуть выше головы. Брок тогда покивал, отдавая деньги, поскольку спор есть спор, и утащил Стива к себе в небольшую каморку, которую гордо называл «Тронный зал СТРАЙКа». Стив ждал чего угодно, но не того, что Брок даст ему (непонятно зачем лежавшую у него) гимнастическую ленту, отправляя обратно к Мэй, со словами: «Вот когда на шпагат будешь, как она, садиться, и хоть немного начнешь думать, полагаясь не только на силу, а научишься пользоваться ВСЕМ своим телом, Роджерс, тогда и приходи ко мне». И Стив пошел, взяв эту самую злосчастную ленту, хмурясь, от чего его брови, казалось, сошлись на переносице. Мэй нашлась у кулера с водой, жадно глотавшей холодную жидкость. Стив долго мялся, пил вместе с ней, прежде чем, протянув ленту и обрисовав ситуацию, объяснить все девушке. Мэй, ожидаемо, воодушевилась, и, обхватив своими совсем маленькими (но чертовски сильными) ручками его кисть, потащила за собой в отдельный зал. В котором Брок отдавал всех на её милость, что бы та могла спокойно заниматься с новичками (а иногда и с самим Броком), помогая с растяжкой, которая порой так спасала их. Конечно, Мэй не была мягче Рамлоу в вопросах тренировок хоть на грамм, наоборот. И она старалась объяснить буквально все, помочь, соглашалась быть дополнительным грузом и вообще справлялась на «отлично». Роджерс сидел на полу, вытянув ноги, разведя их чуть в стороны, и теперь тянулся вперед, чувствуя приятное растяжение мышц. Мэй теперь стояла за его спиной, несильно надавливая между лопаток, чтобы понять, насколько Кэп «деревянный». И Роджерс, как бы стыдно ему не было признавать, оказался тем еще дубом. Мэй, конечно, пыталась подбодрить, говорила о его силе и проработанных мышцах, но Роджерс упрямо хмурился, кивал на её слова и просил её начать растяжку с самого начала.***
— Агент, — голос у Брока хриплый, надломленный. Зимний вскидывает голову, смотрит своими глазами потерянного щенка, оглядывает куратора, прежде чем, увидев в его руке конверт, снова не закрыться, становясь машиной для убийств. Барнсу не нравится этот конверт и взгляд куратора, с тусклыми светло-карими, больше похожими на золото, глазами. С глазами без капли жизни и надежды на эту самую жизнь. — Барнс, эй. Солдат, — Брок натянуто улыбается, треплет Актива по шее, как хорошего пса, смотрит долго-долго в начавшие становиться живыми глаза Агента. — Ты должен будешь связаться со Стивом. Помнишь, тот тощий мальчишка из твоих воспоминаний? Ты говорил мне о нём. О школе. Ты должен найти его. И того парня, который бесил Роджерса, имя которого ты забыл. И ту рыжую паучиху, понял? Агент, повторить, — Брок старается напустить в голос больше стали, но он знает, что прощается, что обрывает все связывающие их нити именно в эту самую минуту. Именно в этот момент, пока Роджерс читает бумаги ГИДРЫ, выкраденные Рамлоу. Пока этот никчемный Роджерс еще не успел всё понять и привязать к себе прочным канатом. Барнс жалобно скулит, ластится под руку Брока и, впервые на его памяти, перетекает в животную форму. Пластины на бионической руке чуть смещаются, меняя форму протеза, и теперь, когда она стала полноценной лапой с длинными когтями довольно внушительных размеров, придавливает ей Брока к полу, давя на грудь. Снежный барс рычит, скалится, обнажая острые клыки, а Брок винит только себя. Ему не нужно было идти на войну. Ему нужно было удержать этих двух дураков на Бонд-стрит, что в Бруклине.FlashBack
Наташа привычно перетекла в паучью форму, одной из первых занимая свое место на теплом плече Стива. Баки тогда обиженно прорычал, глядя на паучиху и нервно дергая хвостом, ударяя им о землю. Роджерс был слишком расслаблен, жмурился от яркого солнца, что пробивался в тенистый уголок Стива, лаская кожу теплыми поцелуями. Где-то совсем рядом пробежал оленёнок, ловко перепрыгивая через хвост барса, от чего Баки, который до этого мирно дремал, устроив голову на коленях Роджерса, заметно напрягся, вскидываясь на мощные лапы и смотря на потенциальную добычу. Хищник мягко переступал, прижимая и без того небольшие уши к голове, всем своим видом давая понять: он — охотник, олень перед ним — дичь. Баки прижался к земле, готовясь лишь к одному — прыжку с последующим умерщвлением своей цели. Стив, ожидаемо, поднялся на ноги, становясь между хищником и его целью, от чего Барнс, явно идущий на поводу инстинктов, низко зарычал, обнажая острые клыки. Баки было достаточно прыгнуть вперед, на Стива и, наверняка, Роджерс бы стал более легкой добычей с гораздо более нежным мясом. Стив не закрывает глаза, лишь протягивает вперед руку. Хорошо, что среди учеников не только Барнс крупный хищник. Очень хорошо.***
Питер почти что чувствует, как скоро умрет, как сверху давит бетонная плита, прижимающая Человека-паука к земле. Паркер не может вдохнуть полной грудью, дышит через раз, чувствуя, как ноют сломанные ребра, как шумит кровь в ушах, эхом отдаваясь в черепной коробке. Губы сушит, подросток облизывает их слишком часто, пытается поднять, казалось, неподъемную бетонную плиту. Руки не слушаются, мышцы словно наливаются свинцом с каждой отчаянной попыткой поднять плиту, с каждой отчаянной попыткой освободиться. Питер не хочет умереть так. Слезы застилают глаза, текут вниз, к ушам, скатываясь по ушной раковине к шее. Паркер плачет, скулит на грани слышимости и молится, потому что не хочет умирать здесь. Боится умирать. Питер плачет, пытается держать плиту трясущимися от напряжения руками, чувствуя, как те под тяжестью сами начинают опускаться. Питеру страшно. Он боится оставить тётю одну, ведь после смерти дяди Бена, Мэй не перенесёт и его потерю, не выдержит. Паркер кусает губы до крови, его тошнит, перед глазами все плывет и кружится, смешиваясь одним, непонятным ему грязным цветом. Он не может дышать. Кровь попадает в горло и Питер все сильнее чувствует тошноту. Неприятно-вязкая слюна переполняет рот, стекает с уголка губ вниз по щеке. Питер кричит. Ему плевать, если кто-то узнает что он — Человек-паук. Это лучше, чем быть раздавленным плитой, забытым на старых заброшенных доках, где его вряд ли когда-нибудь найдут. Это лучше, чем умереть. Это лучше, чем оставить Мэй одну. Плита поднимается вверх, Питер не понимает, правда, как, но может вдохнуть чуть глубже, надеясь, что это не станет его причиной смерти или что сломанные ребра не проткнут его многострадальные, горящие огнем, легкие.***