Why is everything so heavy?

      У Гарри руки дрожат. Они беснуются на его изодранных коленях, ему страшно, что они сейчас обмякнут, что кости покрошатся в мелкую крошку, что останется лишь кожа, покрытая красным налётом крови.       Гермиона улыбается спёкшимися губами. Шрамы на её щеках наливаются кровью. Рон пугается отчаянно, сжимает её в объятиях. Сам дрожит, сам весь налит кровью, лишь глаза бледные, присыпанные небосводом звёзд. И Гарри хочет обнять Рона, но пугающая близость сейчас не к чему.       — Мне страшно, — говорит Лаванда. У неё в волосах вплетенные бинты, вся тоненькая, как ниточка.       Гарри не упрекает её. Бояться - это нормально, бояться - это хорошо. Только глупцы не боятся, ну или повёрнутые на всю голову.       — Мне тоже, — тихо говорит Джинни и обнимает девушку за плечи. У Джинни лицо, как помело. И даже веснушки, даже рыжие волосы, всё кажется померкло на фоне её лица. Гарри протягивает ей руку, она протягивает в ответ. У них у обоих венки выступают слишком ярко, фиолетовым неоном. Наверное, сейчас так у всех, — думается ему.       Слишком холодно. До одури страшно. И пугает ожидание, пугает необратимось происходящего. — Эффект бабочки, — говорит Гермиона. И Гарри соглашается с ней. Один неверный шаг и всё превратилось в прах. Сожжённую траву.       Минерва подходит. Даёт каждому по пледу. — Это куплено на её деньги, — говорят все. И Гарри пожимает её жилистую руку. А она улыбается. Ямочки алеют кровью, но она улыбается.       Рон кутает Гермиону в плед. Главное, чтобы она согрелась. Гарри отдаёт свой плед Джинни и Лаванде. Оглядывается: все так сделали. Все юноши сидят и поджимают колени, пока у девочек теплеют ручки и ножки, а потом они тянут их к себе, с ними прячутся под одеяло и хитро щурятся. Секрет, секрет, секрет.       — Рон, прошу, — Рон качает головой. Девушка жалобно скулит, просит сесть с ней рядом, скрыться под одеялом, но Рон отрицательно размахивает руками, мол, тесно будет им вдвоём. И Гарри замечает, как жалко у неё дрожат ресницы, как руки сжимают одеяло каменными пальцами, как субтильное тельце дрожит и хруст костей, он отчётливо его слышит.       — Рон, — говорит Гарри. Тихо, едва слышно, но Рон кожей чувствует Гарри, содранными ладонями ощущает. Оборачивается и смотрит на друга. Руку протягивает, и Гарри тянется к нему, перехватывает содранные ладони, поглаживает их слегка.       — Не упрямься, — говорит и указывает взглядом на Гермиону, уставившуюся взглядом на сколотые плиты школы.       — Я не хочу забирать у неё лишнее тепло. Не хочу, — Гарри хочет возразить, но Рон не даёт. — Она и так слишком настрадалась. Я не хочу, — девушка отсутствовала мыслями, но когда послышался тихий звук, Гарри понял, что она плачет.       — Тогда приваливайся ко мне плечом, Рон. Вместе греться будем, — Рон светлеет улыбкой и прижимается к нему плечом, как в старые времена, когда надо было быть просто рядом, ощущать близость чужого тела, чтобы знать наверняка: это не сон. Гарри устало прикрывает глаза, но Рон не молчит:       — Я слишком люблю её, — Гарри улыбается. Снисходительно так.       — Долго же ты соображал, — тычок в бок не слабый. И он охает и тут же улыбается, когда возмущенная моська Рона вытягивается.       — Я всегда знал, что вы будете вместе. Это как дважды два четыре, — Рон улыбается, а Гермиона пожимает плечом. Все она слышит. И Рон говорит, и его слова, как ручей, плавно точатся о камень. И Гарри знает, что девушка улыбается, что лицо у неё светлеет внутренним светом. Это было странно, замечать этот свет, когда она улыбалась Рону, когда носилась около него, как мама, бережно прикладывая ладонь к разгоряченному лбу и возмущаясь по поводу его беспечности.       ...Гермиона пугающе смотрит на Рона. Тот белый, как халат мадам Помфри. Она тянет руку к его лбу, Гарри замечает, как она дрожит, прикасается и выдаёт, как ребенок, скосив лицо:       — Горячий, — Гарри кажется, что она пугается собственных слов. Она действительно пугается и начинает поглаживать волосы Рона, чтобы сглазить неловкость, но не удаётся. Слишком интимно. Слишком близко она наклоняется к нему, соприкасаясь носами, краснеет, выдаёт шутливо:       — Никому ни слова, Гарри. Ни единого! — и Гарри выходит, и Гарри смеется. И ему так радостно, что она, его подруга, поделилась с ним этим секретом, что теперь он - часть её истории, где всё обязано закончиться хорошо.       И он понимает, что даже сейчас, дрожащие и сломленные, они ожидают конец, переплетённые судьбой. И это настораживает, и это заставляет прижаться к Рону сильнее, и посмотреть на Гермиону отчаянее, чем прежде.       Не дай увидеть конец их, вездесущий. Пускай умирают, когда ты уже мёртв. Пускай умирают, когда никого уже не останется. Так будет не слишком больно. Не слишком сложно. Господи, прошу. Аминь.