Why is everything so heavy?

      Драко всегда хотел верить в счастливый конец. Это было необходимо раньше, в далёком детстве, когда жестокость отца переросла в настоящий садизм. Синяки еще долго не сходили и их приходилось прятать под широкие толстовки, которые спадали постоянно, приоткрывая плечи, где красовались полосы ремня.       Драко отчётливо помнил, как мама плакала, как мама билась в истереке, вся белая, вся заплаканная, на коленях у ног отца, умоляла не трогать сына. Он не понимал её тогда, не понимал, почему мама так делает, и она казалась какой-то чужой, непонятной, страшной. Словно не его мама. Его мама сильная, идущая под руку с отцом, бесстрашно сжимающая его плечо. Такая же, как и он. Холодная, чопорная, жадная до власти, честолюбивая. «Истинная аристократка», — говорили о ней другие лорды, пьянствующие с отцом за широким столом, покрытым алебастровой скатертью.       Драко подслушивал. Тихо так и незаметно, пока его не спалила мерзкая кошка, замяукнув во весь голос, приковывая внимание к мальчику. Отец тогда был жестоким. Намотав волосы на кулак, он ворвался к матери и, толкая сына на половицы, скрипнувшие под его телом, кричал:       — Твой выродок совсем страх потерял! — кричал он, а мама смотрела на него. Вся такая бледная и слабая, вызывающая отвращение. Тогда Драко понял, что мама никакая не сильная и возненавидел её. Отчаянно и жарко, как и отца.       Кошку он решил утопить, но когда узнал, что она брюхатая, передумал.       «Не давай повода, — мысленно говорил Драко, — учись хорошо, будь прилежным и тихим. Молчи, пока не спросят. Вовремя ложись спать, будь незаметным. Так, чтобы не трогал. Не найдёт повода...»— но Драко ошибался. Повод ударить отец мог и не находить, просто хватал за шиворот и долго-долго кричал. Не пойми почему. Просто.       Иногда отец был тихим. Почти прозрачным. Он усаживал мальчика на колени, тогда играла музыка, любимое клише, и Драко пугался ещё сильнее, до икоты, до вырывающихся с губ молитв. И отец становился безжалостным.       «Бога нет, — кричал он, — Бог только один. Я!» — и тогда Драко расхохотался, так резво и раскатисто, что отец смотрел долго и упорно, а потом просто взял и ушёл. А мама долго не подходила. Приказал, наверное.       « — Ненависть — ужасное чувство», — вдалбивали ему учителя, изнуряя многочисленными заданиями и просто вызывая тоску и желание выйти в окно.       Один учитель, Снейп, кажется, наречённый дядя бережно пропитывал синяки мазью, а однажды тихо прошептал:       — Учись хорошо, Драко. И тогда тебя отправят в Хогвартс, ты попадёшь на мой факультет, и я постараюсь защитить тебя.       Драко не расспрашивал, что за школа, почему туда, а когда? Какая разница? Дни тянулись мучительно долго и приходилось выть белугой.       Но Драко учился. Хорошо, как мог. Зубрил, зубрил, зубрил. Даже спать позже ложился, а утром опаздывал на завтрак, но отец был поглощён своим, а мать бледная кукла. Глупая кукла. Молчала и только.       Драко старался её любить. Старался, когда приходила к нему, мазью промазывала ранки, рассказывала сказки о драконе и о мальчике-который-выжил. Но Драко было плевать. Честно.       Ему даже казалось, что он любит её, заново полюбил, но... Когда она ударила его, за то что он обозвал одну девочку грязнокровкой, Драко возненавидел её. И эта уже было не отчаяние, а тихая злость, холодная ненависть. Он никогда больше не сможет её полюбить. И это аксиома, загнанная в шелуху подсознания.       И Снейп боялся, что ребёнок вырастет злым. Но он уже вырос таким. Злым, пафосным и безмозглым, и Снейп цеплялся за возможность спасти его. И спас. Вроде.       — Мальчика пора отправить в Хогвартс, Люциус, — отчеканил он. Отец скривился, а Драко содрагался внутри, сидя на коленях у дяди.       — Он тупица. Опозорит нас ещё, — Драко не смотрел на мать, но знал, что она кивает. А как же иначе? Она же никто. Ничто. Пресмыкающийся червь. И Драко презрительно стянул с себя медальон, подаренный ему матерью на прошлый день рождения, и скривился, когда она, словно умоляя надеть его обратно, протянула руки.       — Не опозорит, — сухо проговорил Снейп и приказал: — Возвращайся в комнату, Драко. Уроков не будет, — Драко не знал, как это выглядит, но он прижался губами к щеке дяди и рысью кинулся прочь. Ночь была прекрасна. Драко ощутил чувство любви, нахлынувшее на него, а остальное... Потом.       В Хогвартсе Драко прослыл гадом. Что так и было в сущности. Он издевался над грязнокровками и рыжими Уизли, доводил Поттера до бешенства и выводился сам. До драк не доходило, но кулаки так и зудели. Когда Драко узнал, что отца посадили в Азкабан, он осознал, что счастлив. В глубине души в нём радовался ребёнок, сломленный собственной семьёй. Он отказался, когда Снейп предложил поговорить с Дамблдором, чтобы договориться освободить отца, или сажать не в Азкабан, а под домашний арест, отказался, когда мама написала письмо, умоляя приехать на каникулы к ней. Сжёг. Методично. Не сожалея.       А когда отец вышел, то призвал его к себе. Но не просто так, а чтобы познакомить с чудовищем из детских сказок. Холодно не было, как обычно говорят, лишь пусто. Он смотрел на Лорда отчужденно и открыто. И это нравилось Лорду.       — Тебе надо принять метку, Драко, — тихо прошелестел он и обнял юношу. Тот лишь кивнул. Какая разница? Отец не смотрел, а мама... Нарцисса смотрела злобно и воровато, как волчица, готовая вцепиться в глотку обидчиков. Поздно, Миледи. Спусковой крючок спущен. Молись и сдохни.       А дальше... Драки поморщился. Теперь он стоит на коленях, перед отцом, с новыми синяками и царапинами. Защищать его не будут. Да и не нужно это.       — Ты никчёмный, Драко, — Драко было слишком плевать, чтобы даже усмехнуться. — Ты не достоин быть Малфоем, — Драко даже не посмотрел в пол, даже не покраснел от стыда, а лишь скосил глаза.       — И поэтому... Ты отправляешься в Хогвартс. Выживать, — он приказал встать, что Драко и сделал, пускай ноги и не слушались.       — Люциус, не смей! — Нарцисса вышла вперёд. — Он не сможет, — Драко оттолкнул её, выдохнув: — Поздно ты обо мне переживать стала, maman. Поздно, — и вышел.