Кусочек сломанной души

Дети - цветы жизни. Так говорят взрослые. Которые потом эту фразу отвергают своим примером. Маленький мальчик задумчиво и слегка печально смотрит на дверь, которая открывала вход в его небольшую комнату. Комнату? Нет, это была не комната. Это был чулан. Обыкновенный такой чулан, в котором хранят вещи. А этот мальчик - вещь? Если нет, то почему и за что с ним обращаются, как с вещью? Может, он действительно этого заслуживал? Вероятно, нет. Он всегда чувствовал себя беспомощным. Всю свою жизнь. Почти всю. Ведь свой первый год он провёл со своими родителями. Интересно, они любили его? Петунья и Вернон Дурсли - его тётя и дядя - говорили, что они были наркоманами и погибли по своей неосторожности в автокатастрофе. И считали, что их сын не мог быть другим. Гарри этому вполне верил, но разве можно считать своих родителей - обычными пьяницами и наркоманами, снующих из одного двора в другой и просящих милостыню? Он боится гнева своего дяди. Если мальчик сделал что-нибудь плохое, пусть и нечаянно, его не гладили по головке и не покупали мороженое, как, например, Дадли, а совершенно противоположное. На самом деле, Гарри не знал, что такое "противоположное", но ему казалось, что почти точно понял значение этого слова. Наказание - можно было сказать так - для него было разным, в зависимости от тяжести "преступления". Например, за маленькие проступки - если он не успевал сделать что-нибудь по дому, вроде мытья посуды - его оставляли до конца дня, а иногда недели, без еды. За большие провинности - если он разбивал или ломал что-либо - его били. С чувством, с толком, с расстановкой. На самом деле, это ему не нравилось. Кому же вообще в здравом уме это будет нравится? Может, Гарри сходит с ума? Смотря на дверь, он боится, так как разбил любимую вазу тётушки Петуньи. Тётя в неконтролируемом бешенстве и громко говорит о чём-то Вернону, но он, к сожалению, не слышит. Послышался шум. Это дядя достаёт ремень из ящика. А может и нет, и это ему только снится. Мальчик, сжавшись в комочек на обшарпанной маленькой коробке, заменяющей ему кровать, ждёт своей участи с несвойственной маленьким детям покорностью. *** — Выметайся отсюда, неблагодарная сволочь! — выставляет его за шкирку рассвирепевший Вернон. Досталось ему знатно. Даже по меркам самого дяди. Всё тело в синяках, ссадинах, и, кажется, перелом ноги, но он при таком раскладе не смог бы передвигаться. Он один? Без крыши над головой? Теперь он сам отвечает за свои поступки? А разве раньше он делал это не сам? На улице было холодно. На редкость холодно, хоть и июль, так как в Британии часто бывает плохая погода. А может, не только в ней, ведь мальчик не был в других странах, чтобы здраво об этом судить. В этот раз погода, всё-таки, превзошла сама себя. А мальчик в штопанной рубашке, штанах до колен и дешёвых растянутых сандалиях. Идти было ужасно больно из-за повреждений в целом и перелома в частности (или не перелома). Казалось, что ещё один маленький шажок, и он упадёт. Но он не падает, несмотря на жуткую боль, которая пронизывает его мелкое тельце и заставляет дрожать. Он не знает сколько идёт. Час, два? Или всего несколько минут? И он теряет сознание, не заметив человека в чёрных одеяниях, бегущего ему навстречу.