Destroers of Daydreams. Часть третья - "Одни надежды не спасут"

      Сумерки уже набрали полную силу когда я вновь оказался на свежем воздухе. Начали просыпаться и вести активную жизнедеятельность все те насекомые и мелкие создания, что предпочитали жить по ночам. Тенекрыл тут же вырвался в небо и начал просто парить, наслаждаясь открытым пространством. Я же сел прямо рядом с воротами храма и просто начал за ним наблюдать.       Почти сразу вслед за мной вышла и жрица. И, недолго думая, села рядом и тоже уставилась в темнеющее небо.       — Я понимаю, — произнесла она, — что тебе, после всего услышанного от Вэйлы, хочется посидеть на свежем воздухе и немного подумать, но, возможно, стоило предупредить об этом Винс. Она может тебя и потерять.       — Может, — ответил я, пожав плечами. — Но рано или поздно она все равно оттуда выйдет, а я как раз тут сижу. Да и что мне делать там, внутри? Кажется, одной ей куда комфортнее.       — Да, наверное ты прав.       — А сколько времени она, обычно, там проводит?       — Ну, бывало, что она могла и час вот так вот просидеть.       — Ясно. Мне уж лучше здесь.       Боковым зрением я понял, что жрица смотрит прямо на меня, как будто вынуждая на себя обернуться. Но я продолжил сидеть, притворяясь, что птица в небе меня интересует сейчас больше, и что ее внимательного взгляда я не замечаю.       — Что-ж, видимо придется признать, что твой первый опыт посещения храма оказался крайне негативным, — усмехнулась она, наконец перестав на меня пялиться и тоже уткнувшись в небо. — С таким подходом мне будет сложно привлекать народ к этому месту.       — Зря вы так думаете. Я услышал мало чего хорошего, но…. Я ведь услышал то, о чем спрашивал. Вэйла права, все остальное — уже мои проблемы.       — Рада это слышать. Как и рада видеть твое спокойствие.       — А вдруг это просто апатия? Когда сил сыпать эмоциями больше не остается.       — Это все равно предпочтительней. Лишняя беготня и бессмысленная паника точно не помогут делу. Не из-за этого ли ты в прошлый раз оказался в Ританском лесу?       — Вам то откуда знать, почему я там оказался?       — Извини, но, по моему, это очевидно. Что еще ты там мог делать кроме попыток сбежать от проблем природы которых ты тогда не понимал, но которые уже тебя пугали. Так что, я предположила, что банальная паника овладела тобой в тот раз.       — Да, наверное в этом есть смысл.       — Тем удивительнее наблюдать за тем, что сейчас, столкнувшись с правдой, твое поведение куда более спокойно. Подобные эмоции имеют все меньше власти над тобой.       — Хочется в это верить, но я так не думаю. Тут причина в другом.       — В чем же?       Я пожал плечами.       — Наверное в том, что эмоций просто нет. Откуда им взяться? Из-за чего мне паниковать? Я ведь и так знал, что со мной что-то не так и давно чувствую что что-то хреновое близится. А сегодня мне просто объяснили, что именно. Как ни крути, именно неизвестность меня так пугала. Максимум что я теперь чувствую — это обиду.       — Обиду?       — Обиду из-за того, насколько нелепой оказалась причина моих проблем. Какая-то чушь с раздвоением… сущности…. или как это назвать?       — Как хочешь, так и называй, — ответила жрица, улыбнувшись. — Названия для этого еще не придумали. По крайней мере я о таком никогда не слышала.       — Наверняка это последствия моей корявой сборки. Взять человека, запихать в него что-то магическое, хорошенько взболтать и подождать пару дней. Даже этот мир не настолько сказочный чтобы это сработало без последствий.       — Наш мир сказочен лишь для тебя. Реалии же говорят о том, что само твое существование уже само по себе настоящее чудо. Так что, стоит радоваться тому, что последствий еще мало.       — Да, в общем то, какая разница сколько их, если одно единственное, что мне досталось, оказалось фатальным. — Я “поднял” свою отсутствующую руку перед лицом. Ее, конечно, не было, но ее силуэт едва мерцал очень редкими магическими бликами, словно она просто невидима. — И вот получилось, что меня практически невозможно убить. По крайней мере ни у кого из тех, кто пытался, не получилось. Безумец, который меня собрал, очень этим гордится, но при этом я сам умираю изнутри. Без всякой посторонней помощи.       — Слишком уж рано ты решил поставить на себе крест.       — Думаете?       — Неисчислимое количество вещей успеет произойти пока с тобой что-нибудь случится. И потом, раз уж мы столкнулись с чем-то неизведанным, то не можем наверняка знать и того, что ситуацию ждет именно печальный исход.       — Может вы и правы.       — Разумеется я права! Кто вообще может быть уверен в том, что произойдет завтра?       — Так мне сидеть и надеяться что изобретут какое-то волшебное лекарство от моей болезни?       — Я не совсем это имела в виду.       — А что тогда?       — Что очень велика вероятность, что ты погибнешь задолго до того, как твоя вторая сущность даст о себе знать. Каким-нибудь еще более нелепым или куда более банальным способом, после которого еще пожалеешь, что погиб не из-за своего раздвоения, которое, по крайней мере, делало тебя особенным.       Это все таки заставило меня обернуться на нее с недоумением на лице. Это у жриц такой юмор или она на полном серьезе это вещает?       Явно подтверждая первый вариант, она, словно издеваясь надо мной, продолжала смотреть в небо и притворяться что не замечает моего взгляда. Как я не так давно.       — Да, может быть и так, — согласился я, не дождавшись ее реакции.       — Поэтому, лучшая смерть — это смерть в бою! — ответила она, резко повернувшись ко мне и очень серьезным взглядом уставившись мне прямо в глаза, — Всегда романтична, всегда почетна и шансы на нее потрясающе велики при должном усердии.       Она сделала быстрое движение бровями вверх вниз, словно подарив мне прекрасный намек на отличную идею. Но конечно, это еще больше сбило меня с толку.       — Кхм, я рад что вам весело.       Она наконец позволила себе залиться звонким смехом.       — Прости, очень хотела скрасить твои последние дни на земле. Мы, жрицы, должны помогать всем, без исключения.       Последняя фраза насмешила ее еще больше. Я тоже недолго смог сопротивляться ее заразительному смеху.       — Не ожидал подобного юмора от кого-то вроде вас. В вашем храме вообще в курсе, что такое мораль?       — О, поверь мне, только в моем храме и в курсе! Вот мы и вертим ей как хотим.       — Поверю тебе на слово. Прости, я ведь могу называть тебя на “ты”?       — Не вижу причин этого не делать, — весело ответила она.       — Ну, я вот вижу несколько.       — Например?       — Кроме того, что ты старше меня раз в пятнадцать, я даже не знаю твоего имени.       — Ах да, точно. Какая нелепость, — рассмеялась она, ударив себя копытом по лбу. — Меня зовут Онсиния.       — Онсиния, — задумчиво повторил я. — Первый раз такое имя слышу. Звучит красиво и необычно.       — Оно не местное. Возможно, даже не понячье.       — Ты не из этих мест? Или у твоих родителей хорошая фантазия?       — Да, я не отсюда. Я родилась далеко, почти в самом южном поселке этой страны.       — А что вдруг потянуло сюда?       — Наверное тоже, что и многих — Кантерлот. Я думаю, что могу гордиться тем, что проходила свое обучение именно там. К тому же, на юге страны всегда было неспокойно. Особенно в те времена.       — А что было в те времена?       — Южная граница была вещью очень изменчивой и непостоянной. Я бы даже сказала — спорной. Если ты понимаешь о чем я.       — Понимаю. Наверняка такие споры миром не решаются.       — А то.       — Но почему ты не осталась в Кантерлоте?       — А ты любопытный, да?       — Это плохо?       — Это прекрасно! Кому не нравится болтать о себе любимом?       — Так почему?       — Да я бы осталась, если бы меня сюда, просто напросто, не сослали.       — Сослали? В наказание что ли?       — Да если бы. Это я так, приукрасить. Этот храм уже тогда ощущал нехватку в новых ученицах, и вот, я оказалась тут. Просто по воле жребия.       — Видимо, ты была не очень рада.       — Уж точно не в восторге! — злобно ответила она. — Оказаться в какой-то деревне, когда я столько сил потратила на то, чтобы добраться до столицы! Все, Онсиния, допрыгалась. Из одной дыры перебралась в другую!       — Хмм… А будет “но”? — осторожно спросил я.       — Но! — ответила она, резко переключившись на куда более добродушное и мечтательное выражение лица. — Ты и сам наверняка знаешь, что в это место безнадежно влюбляешься. Есть в этом крохотном городке своя неповторимая магия.       — Даже странно, что он до сих пор остается крохотным.       — Точно. И вот, теперь я надеюсь однажды здесь умереть, — произнесла она, обернувшись недовольным взглядом на двери храма. — После всех этих лет, что я отдала этому месту, это было бы очень кстати.       — А вот если бы я умер, я бы мог рассчитывать на место в храме?       Она пару раз пробежалась по мне оценивающим взглядом, о чем то задумавшись.       — Меня бы это не обрадовало, — наконец ответила она. — Но кто знает, может я и к твоим останкам со временем привыкну.       — Не особо то и хотелось.       — Я пошутила.       — А может я так и понял.       — Ты у нас сирота. Родственников и семьи тоже нет. Некому решать что с тобой делать после смерти. Так что да, ты попадешь в храм. Если только…       — ...только что?       — Только если принцессы не захотят прибрать тебя к рукам. Мало ли, вдруг ты им еще понадобишься.       — Да блин! Как раз этого я и опасался.       — Составь завещание. Против принцесс это вряд ли поможет, но если ты опишешь в нем достаточно слезно о том, насколько твои останки важны для того-то и того-то, то вдруг получится.       — Попробую. А можно написать в нем о том, что я не хочу в храм?       — Можно, — ответила она с энтузиазмом. — И даже нужно!       — Да чтож ты так меня не любишь?       — Не люблю? — удивилась она. — Да что ты! Ты прекрасен! Вот только никто не знает, что после тебя останется.       — У меня есть пара догадок. На этот случай я и хочу написать завещание. Мне тоже не очень то хочется портить тебе вид в твоем храме, если после меня останется какой-нибудь бесформенный страшный булыжник, а не симпатичный кристаллик.       — Вот спасибо тебе огромное! А то я не знала, как тактично намекнуть на то, что никаким боком ты мне в таком виде там не сдался!       — Да ну? По моему с тактом у тебя все в полном порядке.       — Думаешь? — обрадовалась она. — Ах да, и на случай, если от тебя останется просто труп, как от частично-магических, то я тебя точно ни под каким предлогом сюда не пущу, у меня тут, знаете ли, не морг! Если только из тебя чучело не сделают.       — Хмм… вот кстати о чучеле я не подумал. Среди пони есть мастера таких дел?       — Мастера то есть, вот только человек — это не совсем типичный заказ, как ни крути.       — А если бы все таки получилось?       — Ну, в зал мертвых я бы тебя все равно не потащила. Но я думаю из тебя бы вышел отличный... держатель для зеркала, например.       — Держатель? Да брось, у тебя есть уникальное чучело существа из другого мира, ты могла бы превратить меня в маскота вашего храма. Я бы стоял на входе и привлекал посетителей.       — У меня тут не музей, привлекать посетителей я предпочту другими способами. Так что извини, либо держатель, либо отдам тебя принцессам. А там хоть музейный экспонат, хоть научный макет, да хоть мишень для стрельбы. Мне нет дела до бесполезных трупов.       — Ох, вечно с вами, с пони, все непросто.       — Тогда как нибудь расскажешь мне о невероятно простых и понятных людях. Возможно, нам есть чему у вас поучиться!       Я снова бессмысленно уставился в небо. Птица перестала наматывать круги на месте и просто уселась на ближайший уступ, явно поняв, что мы тут засели надолго.       Эта жрица была очень своеобразной личностью. Обычно от приверженцев подобных профессий ожидаешь чего-то другого, но о ней я не мог даже составить четкого представления. Все как-то скомкано в голове становится от всего, что она говорит.       — Ты чего, вдруг, затих? — спросила она. — Если гадаешь о том, шутка ли это была — то да, это была она. Никто не делает таких чучел. К сожалению. По крайней мере не в этой стране.       — Нет, я думаю не об этом.       — А о чем же тогда? — с ребяческим интересом спросила она, резко возникнув у меня перед глазами. — Дай мне влезть к тебе в голову! Нагло и без церемоний! Я жажду узнать, что происходит в черепах у загадочных и страшных рейнорцев!       — Ничего необычного. Уж я то тебя точно ничем не удивлю.       — Откуда тебе знать? Что за мысль я прервала?       — Ты довольно необычна для жрицы.       — Да ну? Чем же? Ты вообще много жриц моего храма видел?       — Нет. Только одну. Тебя.       Онсиния расхохоталась.       — Мы все как под копирку, можешь быть уверен. Может от каких-нибудь других жриц мы и отличаемся, но друг от друга — ни капли.       — А это вообще сложная работа?       — Какая? — не поняла она.       — Быть жрицей.       — Это не работа, дорогой мой. Это призвание! Моя жизнь, если хочешь громких слов.       — Не слишком ли громкие?       — Нет. Как раз самое оно.       — Тогда я вынужден спросить, чем же твое “призвание” отличается от обычной работы?       — Тем, что за мое призвание мне не платят денег. Меня не заставляют и не принуждают к чему либо. Не держат здесь силой. Я вольна делать что захочу и когда захочу. Если мне взбредет в голову сегодня же уйти из этого места и отправиться куда глаза глядят — никто и ничто меня не остановит. Я могу бесследно исчезнуть. А потом так же внезапно вернуться.       — Постой, ты только минуту назад мне говорила, что тебя в этот храм сослали.       — Так и есть. Сослали. Когда я была ученицей. И я тебе замучаюсь объяснять, насколько огромна разница между ученицей и жрицей в нашем храме. Это как земля и небо. Но теперь, я — носительница знаний храма и вольна распоряжаться ими так, как посчитаю нужным. Как и собственной жизнью. Так что — это призвание. Не работа.       — Такая свобода приятно удивляет. Я думал вас тут чуть ли не в религиозном рабстве держат. Еще и под землей. Я тебя только сегодня в первый раз увидел. Ты хоть иногда в город выходишь?       — Неа. Стоящих поводов выходить у меня немного. Не так давно вот был один, но у меня его отобрали.       — Не про день рождения Мирры ли ты говоришь?       — Именно про него я и говорю! Только я собралась, прихорошилась, как влетает Твайлайт с горящими глазами и заявляет, что уболтала на церемонию принцессу Луну! Не успела я и звука произнести, как ее уже и след простыл.       — Я надеюсь, ты не обиделась?       — Нет, это клево. Сама принцесса, и все дела. Но, как ты понимаешь, у принцесс нет времени нянчиться с детьми, которых они благословили. Это просто шоу. Заниматься ребенком всю его оставшуюся жизнь буду я, и мне очень хотелось бы начать это дело с благословения. Я люблю церемонии! И свое призвание! А у принцессы оно, как ни крути, слегка отличается от моего.       — Вот интересно, а у всех жриц Призвание, а не работа? Или только у тебя одной?       — У всех. Я же говорю, мы как под копирку.       — И все сидят безвылазно по своим храмам, хотя им за это даже не платят?       — Все исполняют цели храма. А они не ограничиваются безвылазным сидением на одном месте. Способов достижения целая масса, выбирай любой. Хочешь — путешествуй по всему миру, распространяя наше учение. Хочешь — вовсе уйди в отшельничество, пытаясь постигнуть новые знания. Ну а хочешь — забудь все и попытайся пожить жизнью более приземленной. Жрицы не ограничены ничем и ни в чем, это целиком и полностью их выбор.       — И много таких, кто решил жить обычной жизнью?       — Дай-ка подумать…. — протянула она, сделав вид, что задумалась. — Ни одной!       — Всем так нравится то, что они делают?       — О, они без ума от этого!       — Твой храм начинает пугать.       — Нет, это я начинаю тебя пугать! — улыбнулась она. — Возможно, я делаю это намеренно.       — Ну…. ладно. И все же, как ваш храм этого добивается? Что заставляет жриц так честно и упорно исполнять его цели, какие бы они не были?       — Убеждения, — произнесла она загадочным голосом, словно раскрыла какой-то огромный секрет.       — Убеждения, — повторил я, даже не попытавшись скрыть недоверие.       — Нет, нет. Не так. УБЕЖДЕНИЯ! — произнесла она тем же самым загадочным голосом, только громче.       — Ладно. Жрицам не надо платить, не надо указывать, не надо силой держать. Они просто работают и все. Из-за… кхм…. УБЕЖДЕНИЙ!       — У тебя не получается, — разочарованно покачала она головой. — Постарайся, чтобы звук исходил, как бы, из легких….       — Как то все слишком уж просто устроено в вашем храме.       — Мир в целом очень прост и ясен, дорогой мой. Гораздо проще чем о нем принято думать.       — Ты ведь опять просто водишь меня за нос, да? — неуверенно улыбнулся я.       — А, так ты мне не веришь? — хитро улыбнулась она, словно заманивая в ловушку.       — Нет, не верю.       — Тогда на наше же счастье, что ничего не поменяется от того, веришь ты или нет!       — Я думал, ты попробуешь как нибудь меня переубедить.       — И ты уверен, что на тебя стоит тратить время?       — Это же твоя работа!       — А вот и нет! — расхохоталась она. — Что захочу, то и буду делать, и никак ты этого не поменяешь!       — Да чтож такое то…. Ну не работа, призвание, жизнь или как там еще.       — Даже если мне это надо, то надо ли тебе?       — Ну, мне просто интересно. Что это за убеждения такие, за которыми так охотно идут.       — Не заморачивайся. Мы просто фанатики.       — Серьезно?       — Нет. Но ты ведь именно об этом думаешь?       — Может быть. Но я не хочу об этом думать, вот и пытаюсь найти причины этого не делать. Так может ты мне их предоставишь, раз уж ты жрица?       — Хмм…. пожалуй — нет. Не хочу!       — А-а-а! Да что это за жрица такая, из которой мне самому приходится вытягивать учение, которое она должна, по сути, сама навязывать остальным?       — Очень хитрая жрица, должно быть. Ты еще не знаешь, что за учение, а уже стремишься к нему и хочешь его получить!       — Неужели вы так со всеми посетителями храма поступаете?       — Не, так делаю только я.       — Выходит, что ты все таки необычная жрица.       — Вовсе нет, это ты необычный посетитель. У других жриц наверняка таких не было!       Я не нашел что ответить, поэтому просто устало закрыл глаза.       — Что случилось? — спросила жрица, изображая беспокойство.       — Мозг болит, — ответил я, не открывая глаз.       — Это хорошо. Значит он есть.       — Есть хоть какой-то смысл в этих издевательствах надо мной?       — Смысл есть в чем угодно, но не во всем его стоит искать.       Я открыл глаза и взглянул на нее.       — Ого, я только что добился от тебя какой-то мудрости?       — Или ты опять ищешь смысл там, где не надо.       — Пожалуй, я просто посижу молча.       — Прости пожалуйста, что утомила тебя, — усмехнулась она. — Мне правда очень очень жаль. В качестве извинений я обещаю ответить на любой твой вопрос. Чесслово.       Я недоверчиво на нее покосился.       — Опять шутки?       — Ты и моему честному слову не веришь? — скорчила она оскорбленное лицо. — Между прочим, я в этом городе личность очень даже уважаемая!       — Ты и сама прекрасно знаешь тот единственный вопрос, который я хочу задать.       — Знаю. Но почему он? У тебя есть шанс задать любой вопрос о мире вокруг, но вместо этого тебя интересуют принципы работы моего несчастного храма?       — Если в вашем храме действительно так много знают о мире вокруг, то наверняка это отражено в принципах его работы.       На ее лице появилась удовлетворенная улыбка.       — Хорошо, я расскажу. Принципы эти очень просты, вот они и работают. Никому не придется заставлять жриц исполнять цели храма, если его цели станут целями самих жриц. Вот и все. Мой храм не будет обещать тебе блага за послушание. Не будет обещать и кару для грешников. Все это уловки для неразумных детей.       — Но что-то же ваш храм должен давать взамен служению?       — Мой храм ничего тебе не даст, кроме знаний.       — Каких, к примеру?       — Всех. Знаний о том, как работает мир. По каким правилам он существует, как отдельные его части взаимодействуют друг с другом, образуя единое и прекрасное целое. Он поможет тебе распутать твою собственную жизнь, избавит ее от всех навязанных тобой же иллюзий, сделает ее простой и ясной. Мой храм даст тебе истину. А зная истину, тебе самому захочется поделиться ей с остальным миром.       — Ах вот как. Ваш храм дает истину.       — Потрясно, да?       — А я думал, что любой храм делает точно так же.       Жрица рассмеялась.       — Так и есть! Любая вера дает тебе единственно верную правду. У всех религий своя собственная бескомпромиссная истина. В какой храм не зайди, нарвешься на правду!       — Должно быть, есть что-то такое, что отличает вашу истину от любой другой?       — С чего ты вдруг это взял? — удивилась она.       — Ну что-то же заставляет вас придерживаться именно своей версии, а не любой другой. Тем более что вы признаете факт того, что у каждого храма своя истина.       — А что мешает нам просто верить, что наша истина единственно верная? — спросила она, наклонив голову. — Так все делают.       — С пони ничто и никогда не бывает таким, каким кажется.       — Вот как?       — Так я не прав?       — Ну ладно, ты прав. Есть это “что-то”.       — Расскажешь?       — Может быть. Но только если тебе очень очень интересно, — слова улыбнулась она, еще более хитрой улыбкой.       — Интересно. Правда. Но я боюсь случайно обидеть тебя своим маловерием. Я не особо религиозен, так уж сложилось.       — Если сможешь достаточно хорошо работать головой, то вера тебе не понадобится. Как и нам, жрицам. Так что обидеть нас у тебя не выйдет.       — Ваш храм еще и без веры. Интрига на интриге.       — Для чего, по твоему, нужна вера?       — Чтобы верить. Быть… ну, быть убежденным в чем-то.       — Верно. Каждый храм дает свою истину. Чтобы держаться за какую-то одну из них, нужно верить в то, что она единственная.       — Ну да, так это обычно и работает. В этом, хотя-бы, есть смысл.       — Вот как? Ну ладно, тогда объясни мне, как может быть несколько единых истин одновременно? Две единые истины? Три? Четыре? Сотни? Миллионы?       — Правда у каждого своя.       — Верно. Но у правды, которая у каждого своя, есть другое название. Куда более точное и емкое. Я хочу, чтобы ты назвал его.       — Эм… ты про точки зрения?       — Точка зрения. Лишь одна из бесчисленного множества других подобных ей. Оглянись, друг мой, мы живем в мире в котором каждый видит его по своему. И каждый уверен что только он один знает что к чему и в чем правда.       — Дай угадаю, все они — неправы?       — Правы, — улыбнулась она. — Они действительно правы, но в этом и проблема. Именно из-за этого каждый продолжает считать что лишь их путь праведный. Однако не может быть в этом уверен наверняка. Поэтому ему нужна вера. Без нее — все рухнет.       — Но не у вас.       — Нет, не у нас.       — И почему же?       — А ты не догадываешься?       — А должен?       Жрица демонстративно вздохнула.       — Должен. Должен работать головой. Это, если ты забыл, единственное условие по которому ты сможешь избежать необходимости верить во что-либо. В данном случае — верить в болтовню какой-то жрицы которую ты сегодня впервые в жизни увидел. Мы не любим тратить свое время в попытках забить чьи-то головы бесполезной информацией от которой никакого толку, в дурацкой надежде заинтересовать их в учениях нашего храма. Мы не тащим кого-либо за руку, словно немощных, мы учим их ходить куда им самим вздумается. Так что выбирай, рэйнорец. Мягкая губка ли внутри твоей головы, которая впитывает любую грязь без разбору?       Я ненадолго задумался.       — Храм без веры. Ну, есть несколько вариантов, как такое могло произойти.       — Отлично. Я бы хотела выслушать каждый.       — Возможно, ваша точка зрения на мир и правда единственно верная. Вам удалось обосновать это достаточно надежно, по крайней мере для самих себя. Так что вера оказалась ненужной.       — Это, конечно же, чушь. Нет таких точек зрения. Еще варианты?       — Есть и еще. Ты меня обманула и на самом деле вы, все таки, фанатики, которым усиленно промывают мозги.       — Хочется думать, что я все таки не похожа на фанатика. — Ее лицо вдруг охватил ужас и она схватилась за голову. — Или похожа?!       — Ну тогда третий вариант: вы, просто напросто, задавили другие точки зрения. Таким нехитрым образом — ваш вариант оказался единственным. А значит — истинным.       — Типичное поведение большинства других религий, — махнула она рукой. — Да и в целом идеологий и мировоззрений. Если есть другое мнение, то мы его попусту уничтожим. И останемся единственными.       — Опять не угадал?       — Конечно нет, — мило улыбнулась она. — Разве мы похожи на тех, кто уничтожает другие точки зрения?       На ее улыбку я ответил крайне брезгливым выражением лица       — Кто вас знает. Я не понаслышке знаю, что скрывается за вашими безобидными улыбками. Быть может вы пользуетесь своей господствующей позицией конкретно в этой стране. Этакой монополией на идеи.       — Нет, дело не в этом. Давить идеи занятие муторное и неблагодарное. Проще смириться с мыслью о том, что идеи действительно бессмертны.       — В отличии от их носителей.       — Будут еще варианты?       — В голове вертится только последний. Он слегка абсурдный, но мне почему-то кажется, что под ваш храм он впишется очень даже кстати.       — Я заинтригована.       — У вашего храма, видимо, вообще своей точки зрения нет.       Жрица развела руки в стороны, пытаясь изобразить растерянность на лице.       — Да, выходит, что это так, — ответила она.       — Ты сейчас серьезно? Или это опять шутки?       Жрица ухмыльнулась.       — Все гениальное просто, не правда ли?       — Восхитительно. Храм без правил. Без веры. Без точки зрения. Это все, конечно, очень оригинально, вполне себе в понячьем стиле, но в этот раз вы с оригинальностью сильно переборщили. Все это звучит как то бессмысленно.       — А вот тут ты и не прав! — радостно заявила она, ткнув меня копытом в грудь.       — В чем же тогда смысл?       — В чем смысл? Хочешь сказать, что если бы у нас была своя точка зрения и мы бы пытались, подобно остальным, продвигать ее всеми силами, то смысл был бы? Если бы мы пополнили собой абсурдно длинный список любых других взглядов на мир, то в этом был бы смысл?       — Ну, если так смотреть на вопрос, то, наверное, нет…       — Этих точек зрения и без нас много. Слишком много! На любой вкус и цвет, выбирай любую или придумывай свою. Нет, дорогой мой, с нашей стороны делать что-то подобное и было бы самым бессмысленным.       — Но что, в таком случае, вы сделали?       — Прямо противоположное. Избавление от точек зрения. Мы считаем их исключительно вредными.       — Чем эти точки вам так не угодили?       — Объясни мне, как можно полноценно воспринимать мир, наблюдая за ним сквозь узкую щель? — спросила она, и вдруг, черт пойми откуда, у нее в руке материализовалась огромная и очень ветхая на вид монета. — Как думаешь, что это?       — Монета?       — Считаешь? — задумчиво спросила она, уставившись на нее словно впервые видит.       — Я не знаю. Я сейчас как дурак отвечу с полной уверенностью, что это монета, а ты какой-нибудь фокус выкинешь и я окажусь не прав.       — Единственный фокус здесь в том, что это действительно простая монета, — непривычно серьезно ответила она. — В ней нет никакого подвоха. Никакой особенности. Отчеканенный кусок металлического сплава и только. И кажется, что проще вещи быть не может и все с ней предельно ясно и понятно. Пока не найдутся глупцы, что начнут за зря все усложнять.       — Как я пару секунд назад? — усмехнулся я.       Монета вдруг взлетела в воздух и замерла прямо перед лицом жрицы. Ровно между нашими с ней глазами. Вроде простой трюк, но не для земной пони. Это было немного необычно.       — Один из этих глупцов начнет с пеной у рта утверждать, что видит решку. Другой — что видит орла. Найдется и пара таких, кто заявит, что эти два идиота и вовсе не правы, ведь они, в отличии от них, ясно видят лишь тонкие ребра.       Монета начала вращаться в воздухе вокруг своей оси.       — Так как же нам правильно рассудить? — продолжила она, словно читая отрывок какого-то стиха. — Что предпринять, чтобы всех примирить?       — Прокрутить? — ответил я с глупым выражением лица.       — Лишь прокрутить, — кивнула она.       — Вряд ли вещи более сложные, чем монета, можно крутить также легко.       — Сложных вещей не бывает. Бывают только глупые и ленивые наблюдатели. Их мозг избегает кажущейся сложности, а потому упрощает все до взгляда лишь с одной стороны. Все остальное ими отрицается, игнорируется или вовсе не воспринимается. Им гораздо проще перегрызть друг другу глотки, ведь это не заставляет много думать. Ненависть кажется им самым простым выходом из ситуации. Но вот проблема, ненависть порождает все большую ненависть, так что в итоге глупцы начнут искать нелепые компромиссы для избежания этого порочного круга. Выпустят специальную монетку, которая не задевает чьих-то нежных чувств и не оскорбляет другие точки зрения. Вещь настолько скучную, которая неспособна вызвать споры ни у кого, но при этом не нравится сразу всем. Это — глупо.       — Зато толерантно, — усмехнулся я.       — Толерантно. Выражаясь другими словами — терпимо. Идея может показаться хорошей если напрочь забыть тот факт что любое терпение — небезгранично. Вместо настоящего решения проблемы мы нацепили трещащую по всем швам заплатку и заявили, что это придется просто терпеть. На такой ненадежной почве ничего толкового не построить. Только с огнем играть. Как итог — никто не живет и не наслаждается жизнью. Вместо этого жизнь терпят. Разве это не глупо? Разве в такой жизни есть смысл?       — И что предлагает твой храм, позволь спросить.       — Появление моего храма — это единственное логичное решение такой ситуации. Со стороны его последователей было бы глупостью выбирать и придерживаться какой-то одной стороны вопроса, если они прекрасно осведомлены обо всех существующих. Такой же глупостью было бы создавать новую, пытаясь придумать еще одну заплатку. Ты абсолютно прав, некоторые вещи мы не можем крутить и вертеть как нам захочется, словно монетку, дабы подробно рассмотреть ее со всех сторон. — Монетка в воздухе перестала вращаться, и жрица, обойдя ее, приблизилась ко мне. — Но что-то мы все таки можем, ведь так?       — Можем сами ходить вокруг… — внезапно для самого себя догадался я.       — Ты мой хороший, — улыбнулась она, отвернувшись от меня и, схватив монетку, снова спрятала ее куда-то.       — То есть вы… — начал было я, смутно догадываясь что она имеет ввиду.       — Да. Мы не пытаемся уничтожать другие точки зрения, напротив, мы скрупулезно собираем их, ибо каждая — это новая позиция для обзора. Но, как не парадоксально, благодаря такому подходу точки зрения уничтожаются сами по себе. Они становятся, просто напросто, бессмысленными. Таким нехитрым образом, от правды, которая у каждого своя, мы приходим к сути. А суть — всегда едина, проста и независима от какого-либо наблюдателя. И суть есть у всего, надо лишь до нее докопаться. Если смотреть на один и тот же предмет под разными углами, сам предмет от этого никак не изменится. Те, кто думает иначе, слишком высокого мнения о себе.       — Ладно, — улыбнулся я. — Я определенно начинаю вам симпатизировать.       — Я рада, — кивнула она. — Наше учение — это стремление увидеть мир в его истинном свете, не искаженном личными предпочтениями, убеждениями, принципами, субъективными мнениями, верой и даже природными ограничениями. Наши “истины” не бронзовеют, не превращаются в жесткие законы или строгие догматы. Они всегда развиваются и адаптируются, стараясь охватить как можно больше аспектов жизни. Мы не испытываем ненависти к тем, кто пытается их оспорить, наоборот, мы благодарны им за то, что они проверяют их на прочность и находят изъяны, которые мы исправляем. Наш храм не заставляет подчиняться, он заставляет думать своей головой.       — Но…. — начал было я, но прервался.       — Но?       — Знаешь, это уже напоминает какой-то научный подход, что довольно странно.       — Точно так, — радостно кивнула она. — Мы должны неустанно докапываться до сути устройства мира вокруг, подобно настоящим ученым! Только представь, как выглядела бы наша жизнь, если бы ученые строили свои теории не собирая воедино все факты и данные, каждую мелочь и обстоятельство, а просто выбирали из них лишь те, что им больше нравятся и не противоречат их мнению. А все остальное просто отбрасывали и отрицали, заставляя верить в то, что только их теория единственно верная и объясняет все. Остальное — ложно.       — И каждый был бы в чем-то прав. Ведь основывал свои догадки на каком-то из неоспоримых фактов.       — Да. Но они так не делают. Потому что ученый, настоящий ученый, редко оказывается глупцом. Ученый понимает, что мир вокруг целостный и единый, а значит и теории о его работе должны быть такими-же: едиными, всеобъемлющими, из которых не будет исключений. Чтобы все части головоломки идеально состыковывались друг с другом, без щелей, без зазоров, без дефектов и лишних частей. Он стремится к теории, которая могла бы описать собой все мироздание целиком и полностью. А она таковой не станет, если не будет развиваться, адаптироваться и даже меняться полностью, если это необходимо. Все для того, чтобы в конце концов прийти к самой базовой основе основ. Это попытка разобрать на составные части все то, что вселенная собирала миллиарды миллиардов лет! Это бесконечный путь постоянного совершенствования, путь эволюции, который вшит в каждого из нас от рождения. Путь, который мы разделяем и продолжаем.       Она закончила говорить, а я все еще сидел и молчал, удивленно глядя на нее.       — Что-то не так? — спросила она.       — Откровенно говоря — да. Не так. Не знаю, в курсе ли ты, но твой храм все меньше и меньше напоминает религиозный.       — Мой храм вобрал в себя очень и очень многое, такая уж у него суть. Так что классификация нашего общества весьма и весьма…. размыта. По многим причинам.       — Вы не пытались ее уточнить?       — Нет. Нас все устраивает. А вот других часто сбивает с толку.       — И вас это не смущает? А если кто-то шел к вам именно за верой?       — Нам нравится думать, что он получит нечто большее вместо нее. Это удивление, но приятное. Вера требует от своего носителя претерпевать множество испытаний и сомнений. В то время как мы даем суть. Чистые знания, познав которые однажды — уже не придется сомневаться в них впредь. Лишь совершенствовать и развивать.       — А если суть ему была не нужна? Может он не хотел знать правды?       — То наша задача убедить его в обратном. Верить в то, что правда у каждого своя, могут только слепцы, прикрывающие этой фразой свое невежество и замкнутость от всего нового. Мы откроем ему глаза, даже если он того не хочет. Ведь мы точно знаем, что он об этом не пожалеет.       — Откуда такая уверенность? Никто по собственной воле не захочет видеть мир таким, какой он есть на самом деле.       — Так рассуждают многие, кому однажды непосчастливилось встретиться с жестокой правдой. Она причиняет боль, это так. Однажды обжегшись мы сторонимся огня, но он нам необходим. Он освещает, он согревает, он отгоняет опасных хищников и является настоящим символом цивилизации. Но чтобы владеть и пользоваться пламенем нужна храбрость и осторожность, которой хватает не всем. Всем нам иногда начинает казаться, что жизнь во тьме, в неведении, предпочтительней риска обжечься. Но вот проблема, забыть то, что было видно при свете — невозможно, и тьма после этого становится страшной как никогда, ведь теперь ты знаешь, что в ней скрыто. Пути назад нет для достигнувших правды. И жить тебе с правдой до конца своих дней, ненавидя и опасаясь ее. Такая западня кажется несправедливой.       — Так может жизнь в целом несправедлива?       — К чему эти банальности? Взгляни на меня. Я, уж поверь мне, знаю о жизни очень и очень многое, однако мне не хочется от этого закончить жизнь самоубийством, я не источаю ненависть, не страдаю и не замыкаюсь. Не пытаюсь сбежать во тьму. Или что, считаешь что мне все таки промыли мозги какой-нибудь религиозной чепухой?       — Да вроде не похоже.       — Непохоже. Потому что это не так. Если нельзя все повернуть назад, но и оставаться на месте невыносимо, остается только двигаться вперед. Счастье можно обрести и вновь, если продолжить этот нелегкий путь до самого конца, а не пытаться трусливо сбежать. Однажды, ты начнешь благодарить всю ту боль, которую тебе пришлось вынести от болезненного осознания жестокой и бескомпромиссной действительности. Именно эта боль толкает тебя вперед несмотря ни на что, просто потому что она невыносима и заставляет двигаться. Боль заставит тебя задавать сложные вопросы. Заставит находить далекие от идеальности ответы. И ты их найдешь. Болезненно яркие и невыносимо честные.       — И это, по твоему, подарит счастье? Или в конце должно быть что-то еще?       — Разумеется будет что-то еще. У всего есть конец. В какой-то момент, правды в твоей голове станет так много, что тебе откроется невероятная красота ее целостности, простоты и бесконечной логичности. Ты начнешь видеть прекрасные в своей упорядоченности взаимосвязи, словно вся вселенная схлопнулась прямо перед тобой и сжалась по размерам твоего мозга. Головоломка наконец сойдется так, как надо. От разрушительной ненависти цинизма ты придешь к безмятежному спокойствию всепостигающей мудрости. С этого момента — не будет больше никаких границ для твоего сознания. Поздравляю, ты — подчинил себе пламя. Познал торжество разума.       — Но ведь не каждый этого захочет, вы должны это понимать. Даже если в конце этот путь принесет мудрость и счастье, мало кто захочет на него ступать. Многим нравится мир и таким, каким они его видят.       — Глупый человек. До тех пор, пока каждый будет жить в своем выдуманном мире, не бывать этому самому единому миру. Его будут разрывать на части войны и разногласия, а все из-за того, что одни посчитали свои фантазии реальнее других. Настало время быть храбрым! Постигать мир весь и сразу, а не малую его часть, которая показалась приятной, а потом бегать от всего остального, замыкаясь и отрицая очевидное. Таким ты хочешь видеть мир? Чтобы он был вечно наполнен неразумными капризными детьми? Честность, бескомпромиссная и неоспоримая — вот что спасет этот мир. — Она указала копытом на двери. — В этот храм приходят за честностью, но чтобы принять этот дар, надо научиться быть честным перед самим собой и перед вселенной. Нужно избавиться от предрассудков и страхов, чтобы встретить правду лицом к лицу. И принять ее как друга. Мой храм никогда не будет говорить тебе про добро и зло. Никогда не будет подчинять тебя каким-либо правилам или запретам. Не станет принуждать верить во что-то или кого-то. Но только в моем храме способны сделать тебя свободным.       — Свободным? После всего того, что ты наговорила, не тебе ли лучше других знать о том, что свобода — лишь иллюзия.       Кажется, Онсинию очень обрадовало мое заявление.       — А если бы я ответила — нет? Что бы ты сделал, если бы я заявила, что свобода не только существует, но и вполне достижима?       — Я бы ответил, что не верю.       — А я бы напомнила, что верить тебя никто и не заставляет.       — Но ведь все не могут быть свободными.       — Нет. Не могут. Но вовсе не потому, что это невозможно.       — Почему же тогда?       — Просто не понимают, что такое свобода. Хотят ее, стремяться к ней, но даже толком не знают что это значит. Вас, детей современности, не обучали свободе, не учили ей пользоваться. Вы не знаете и не могли знать о том, как ее обрести. Но даже обретя, вы понятия бы не имели как ее удержать, чтобы она не разорвала вас на части лишь только вы ее коснетесь. Для вас свобода — синоним пламени, синоним хаоса, беспорядка и вседозволенности.И вот я хочу спросить, что такое свобода для тебя?       — Ох, как же я не люблю отвечать на такие вопросы.       — Почему же?       — Ты и так прекрасно знаешь, что я отвечу, не так ли?       — Вдруг ты меня удивишь?       — Если бы я мог, я бы любил такие вопросы больше, а так… Я прекрасно знаю, что мой ответ банален и наверняка неверен. Но другого у меня нет.       — Это неважно. Ведь это всего лишь словесная игра, не более того. Так ты поиграешь в мою игру? Или мне просто читать тебе проповеди без остановки?       — Ладно, поиграю. Я считаю, что свобода — это возможность делать все, что угодно.       — И это абсолютная правда. И очередная истина.       — Но не суть?       — Верно, — задумчиво произнесла она. — Не суть. Точка зрения, приятная многим. С нее видно приятную сторону этого вопроса. Красивый мираж погубивший столько душ за ним тянувшихся, что число этих смертей не уложится ни в чьей голове. Так что, Тайлер Рэйнон, хочешь ли ты попытаться постигнуть суть?       — Не уверен.       — Что так?       — Ты же сама сказала, что мне известна лишь приятная сторона правды. Как и большинству. Узнав суть, свобода может перестать быть для меня желанной.       — А какой смысл что-то желать, если желание неосуществимо? Это ведь ты назвал свободу иллюзией, а теперь боишься, что она перестает быть желанной для тебя? Порой мы жалуемся на то, что мир вокруг нас абсурден, но не замечаем абсурдности внутри себя. Человек, открой глаза, бродить по этому миру вслепую опасно! И себя покалечишь и других задеть можешь!       — Я понимаю к чему ты, просто…. как же тебе объяснить…       — У тебя не получится это объяснить. Тебе кажется, что у этого есть разумное оправдание, но это не так. Это просто привычка к темноте. Вспомни ученых! Быть может кому-то из них хотелось бы изобрести крылья, чтобы без всякого труда парить в небе, словно птица. И он бы это сделал, если бы не дурацкая реальность и ее силы гравитации. Но разве отрицание гравитации поможет ему парить? Конечно же нет. Гравитация его убьет. Силам тяготения плевать, верили в них или нет. Вселенной нет дела до того, что думает о ее законах покалеченная об них плоть. Лишь принятие правды в упор позволило ученым все таки взлететь. Пусть это произошло не так легко, быстро и просто, но это произошло. Так же и со свободой. Она тебя прикончит. Бегая за иллюзиями ты все равно их не догонишь, сколько бы ты в них не верил.       — С иллюзиями, знаешь ли, жить проще.       — Да. И нет. Любая иллюзия рано или поздно рухнет. Рано или поздно, ее носителю придется столкнуться с реальностью. Да, это произойдет не сейчас, но это произойдет. И эта боль тебе не понравится. Вселенная заставит тебя поумнеть или убьет тебя прежде, чем ты обретешь всеми избитую старческую мудрость. Но о глупости тех, кто предпочитает из правды видеть только ту, что ему нравится, мы уже говорили. Неужели ты один из них?       — Не знаю, — пожал плечами я. — Я не особо то умен. Никогда не был, да и не особо-то хотел. Я просто живу как получится и часто вижу подобные потуги во многих других. Я уверен, что большая часть будет цепляться за свои иллюзии ценой крови и даже жизни. Ценой целых войн, порой.       — Именно поэтому им никогда не быть свободными. Именно поэтому все их желания и стремления рискуют обратиться в пыль. Они живут в выдуманном мире и играют по выдуманным правилам. Имеют ли они право удивляться тому, почему результат не соответствует их выдуманным ожиданиям? Имеют ли они право заявлять после такого, что жизнь несправедлива, правда жестока а свобода — иллюзия?       — Я понял, понял, — усмехнулся я. — Раз я усомнился в том, что свобода осуществима, значит сам напросился на правду и не имею права воротить от нее носа. Сам указал на брешь в своих иллюзиях, а теперь не хочу, чтобы ты разрушила остатки.       — Более того, ты надеялся, что я эту брешь заделаю. Но жрицы ничего не разрушают просто так. Так или иначе, мы делаем это только для строительства чего-то нового. Чего-то более совершенного.       — Это воодушевляет. Так что там со страшной сутью свободы?       — Не так уж она страшна. И очень проста, конечно же. Свобода — это не только возможность делать все, что захочешь. Но еще и возможность НЕ делать.       Я непроизвольно поднял брови.       — Это все?       — Тебе мало? — улыбнулась она.       — Едва ли я тебя удивлю, если скажу, что я ожидал чего-то большего.       — Я лишь озвучила тебе суть. С тем же успехом я могу озвучить тебе суть любой другой вещи, но было бы глупо с моей стороны надеяться, что ты, лишь услышав, сразу ее постигнешь и осознаешь. О, если бы все работало именно так, мир бы выглядел совершенно иначе. Порой мы слышим слова мудреца, а они оседают в нашей голове мертвым грузом. И лишь потом, спустя года, внезапно прорастают, соединяясь в целое. Когда под ними появляется плодородная почва знаний.       — Так мне ждать года?       — Нет, я думаю тебе хватит и той почвы, что я смогу тебе дать.       — Я весь в предвкушении.       — Тогда ответь мне вот на что… Представь, что объект твоих самых сокровенных желаний стоит прямо перед тобой. Твоя самая жгучая страсть, самая смелая фантазия. Более того, у тебя есть все возможности для того, чтобы завладеть этим объектом. Прямо здесь и сейчас, стоит лишь протянуть руку и схватить. Весь твой организм, все твое естество, каждая клетка твоего тела буквально вопит о том, что жаждет этого. И лишь твой разум скромно и едва слышно нашептывает, что делать этого не стоит. Ты знаешь, что это неправильно. Но устоишь ли ты?       — Вряд ли. Лгать не стану.       — Какая же это свобода? Ты разумное существо или нет? Если да, то почему голос разума в твоей голове игнорируется? Это ведь твой собственный голос. Если не ты правишь в собственной голове, то кто?       — Желания. Инстинкты.       — У этих вещей есть другое название, куда более удачное, как я считаю — слабости. Что у нас противоположно слабости?       — Сила. И, скорее всего, ты имеешь в виду силу воли.       — Воля — это очень хорошее слово. Иногда, его употребляют как синоним слова “Свобода”. По смыслу очень близкому, но, все же, другому. Это и есть оборотная сторона медали. То, что должно свободу уравновешивать. Контролировать ее и подчинять своему же разуму. Что будет, если свобода и безграничные возможности достанутся существу со слабой волей?       — Его желания возьмут над ним верх.       — Более того, остатки его разума будут подавлены.       — С чего бы?       — Потому что разум больше не нужен. Наша природа очень экономна, твое тело начнет по настоящему включать мозги лишь тогда, когда оно голодно. Пока вокруг тебя все радости жизни, тихий голос в твоей голове будет становиться еще тише. Однажды, он пропадет совсем. Свобода его уничтожила, вместе с тем, кем он был. Оставила лишь зверя, пустую оболочку, которую направляет лишь неутолимая жажда. Сколько история знает случаев, когда внезапная свобода меняла чью-либо личность до неузнаваемости?       — Слишком много.       — Слишком, да.       — Как тогда понять, готов ли ты к свободе?       — Ты будешь к ней готов тогда, когда она станет тебе не нужна.       — Превосходно.       — Я серьезно. Желание свободы — это тоже желание. Избавившись от всех желаний мы и обретаем свободу. Именно поэтому ее обретали столь немногие. Когда ты жаждешь свободы, то, как правило, ты жаждешь не ее саму, а то, что она под собой подразумевает. Это всегда либо удовлетворение каких-то твоих текущих потребностей, либо избавление от каких-то страхов. Но свобода не дает ни того, ни другого. Лишь усугубляет. Потребности доводит до зависимостей, страхи — до паранойи. Избавься от всего, и получишь свободу.       — Я уже запутался. Сначала ты говоришь, что свобода — это вовсе не иллюзия. Потом говоришь, что не нужно пытаться намеренно ее заполучить. Мол, она сама придет, когда ты смиришься. Что тогда должно поменяться от наличия или отсутствия свободы?       — Поменяться должен ты. Ни мир вокруг, ни существа его населяющие. Сначала ты подчиняешь своей воле себя, потом уже все остальное. По нарастающей. Никто не даст тебе свободу, она не придет по волшебству из ниоткуда. И никто ее у тебя не отберет. Ты сам ее берешь, сам теряешь, сам распоряжаешься. По другому просто не бывает. Свобода и так витает вокруг. В неограниченных количествах! Возьми столько, сколько тебе нужно. Но не столько, сколько захочешь. Зачерпнешь больше, чем позволяет твоя сила, и она сделает тебе больно.       — Подозрительно сильно напоминает принципы, по которым работает магия.       — Магия — лишь энергия, и своей силой ты придаешь этой энергии нужную форму для исполнения своих целей. Свобода — лишь возможности, они повсюду, и их ты также сможешь обратить в свою пользу, была бы воля. Да даже весь окружающий тебя мир — лишь материя. Но в конечном счете, именно разум дает этой материи форму нужного тебе инструмента твоих стремлений. Изготовление инструментов — навык и признак разума, позволивший многим выкарабкаться из примитивной природы. Все работает по одним и тем же принципам, и в самом их центре всегда — ты. Твой разум. А воля — это сила, которую ты ему даешь. Без которой он — ничто. Лишь волей определяется то, как много у него свободы и возможностей. Больше — ничем.       — Красиво. Но чем должен руководствоваться разум, избавившийся от всех желаний, ради которых он в принципе двигается хоть куда-то. Разве не будет он стоять на месте избавившись от страхов, которые гонят его вперед?       — Суть не в том, двигаться ли куда-то, стоять ли на месте. Суть в том, чтобы самому определять, стоять или идти. Чтобы ничто тебя не подгоняло или тормозило. Хочешь внутреннего покоя и счастья — пожалуйста. Хочешь идти вперед до последнего — иди. Ты всему голова.       — Но к чему идти?       — К своим целям.       — Откуда взяться этим целям, если я ничего не хочу и ничего не боюсь?       — К целям высшим. Которые определяются не тем, что кому-то чего-то хочется, а тем — как будет правильно. Это противоположность целям низменным, с которыми все мы рождаемся изначально, и которые в основе своей ничем не отличаются друг от друга, а потому и результаты этих целей будут вторичны от вторичного же. Высшими же целями создается высшая культура и гениальные творения. И высшими целями меняются судьбы целых миров! Не благими, а именно высшими. И конечно, лишь единицы приходили к этому. Просто потому что обладали достаточной силой для того, чтобы обуздать собственные возможности.       — Гении?       — Можешь называть их так. Воля их настолько могущественна, что ей можно доверить вещи куда более масштабные, нежели отдельно взятая личность того, кто ей обладает. Такая сила, всего одного единственного существа, может превосходить силу целых толп, целых стран, целой планеты. Они в одиночку способны изменить мир, и меняют его, ведь все вокруг для них — лишь инструменты. Но первой их победой в этом долгом пути всегда была победа, прежде всего, над самим собой. Они обуздали свободу и поняли ее суть задолго до того, как власть и возможности попали к ним в руки и свели их с ума. Они добились ее с тем, что у них было на тот момент, будь они хоть дважды бедны и трижды ничтожны, это неважно, свобода — есть свобода, она никак не связана с достатком или властью, но благодаря ей можно пробить себе путь к чему угодно и откуда угодно. Она доступна каждому. Но добивается ее не каждый.       — Не каждый — это мягко сказано. Скорее, подавляющее большинство.       — Поэтому было бы глупо удивляться тому, что мир всем кажется несправедливой тюрьмой. Ведь так оно и есть. Они сами ее построили.       — Что ты имеешь ввиду?       — Если недостойных свободы — большинство, то что с ними делать? Как поступать с теми, для кого свобода — опасна? Кто не способен руководствоваться разумом и кому силы воли не хватает? Иначе говоря, что мы делаем с теми, кто слишком дикий?       — Не даем им свободы?       — Правильно. Но как нам этого добиться? Держать всех силой? Сажать всех в клетки? Не хватит никаких ресурсов на то, чтобы оградить всех от самих же себя.       — Не хватит.       — Так как же нам ограничить им свободу?       — Я не знаю.       — Нет, знаешь. Подумай. Что не позволяет кому-либо бросить все и начать творить все, что ему вздумается?       — Как минимум законы. Страх наказания не даст им делать глупости.       — Одного страха будет недостаточно. Тут нужно что-то, что будет его балансировать.       — Ну, видимо давать им что-то за послушание. Как кнут и пряник.       — Вот! Для чего же мы используем кнуты и пряники?       — Чтобы сдерживать?       — Нет. Сдерживает страх.       — Указывать?       — Да нет же. Ведут за собой — привлекая пряником. Да брось, в разговоре о чем всегда вспоминают именно кнут и пряник?       — Не знаю. Дрессировка?       — Дрессировка! Именно так поступают с животными, которые достаточно умны, чтобы понимать чужие команды, но все же не разумны для того, чтобы руководствоваться собственными. Их дрессируют! Превращают в инструменты чужой воли! Используют их страхи с одной стороны и их желания с другой. Это очень хитрые клетки, прутьями в которых служат их же слабости, с которыми те не в состоянии бороться. Мы создаем систему, в которых можно балансировать между лишениями и свободой.       — И клетка будет существовать только тогда, когда будет соблюдаться правильный баланс?       — Верно. Напугаешь пчелок слишком сильно, они тебя ужалят. Перекормишь их сахаром, и у них не будет поводов лететь за нектаром. Они либо сломают эту систему, либо система сама развалится.       — Пчелок?       — Пчелок. Послушных рабочих пчелок. Если коллективное бессознательное не может думать и служить высшим целям, то пусть приносит пользу и трудится на благо цели, которую выбрали за них.       — В выгоде все равно останется только пасечник.       — Пчелкам же достается лишь минимум, без которого они погибнут. Ни больше и ни меньше. А то ужалят или начнут требовать все больше и больше без конца. Пока же они будут находится в зоне грамотно выверенного баланса, все будет в порядке.       — Кажется, у людей это называют зоной комфорта.       — Отличное название, как по мне. Эта зона — словно непробиваемая капсула для всех слабовольных. Чья разумность из природного преимущества превратилась в системную помеху, которую удачно компенсируют их же страхи и их же бесконечные хотелки, что окружают их со всех сторон, не позволяя думать ни о чем больше. А свободу из права для каждого превратят в награду за послушание. Мы защищаем народ от них самих. Выдаем свободу малыми порциями, чтобы та не сводила их с ума.       — Я извиняюсь, а “мы” это кто?       — Все мы. То есть — общество. Общество способно само себя балансировать, до определенной поры. Как только чья-то свобода начинает пересекать границы чужих свобод, общество порождает некую волю, которая должна это предотвратить.       — Создает правила?       — Да. Говоря простым языком, когда общество становится нестабильным, оно начинает инстинктивно загонять само себя в рамки, избирая себе правителей, создавая органы правопорядка, выдвигая народных мстителей. Как я и сказала, никто не дает свободы и никто ее не отбирает. Так и в этом случае, народ сам жертвует частью своих свобод.       — С ума сойти. Выходит, что недостаток собственной воли над собственной же свободой порождает перед этой свободой страх. И они отдают часть свободы под руководство чужой воли чисто инстинктивно. Разделяют ее между другими членами общества, подсознательно понимая возможную опасность и искусственно наращивая волю?       — Это называется стадным инстинктом, и он очень полезен. Мы сами строим вокруг себя систему, которая будет награждать за игру по ее правилам и наказывать за своевольность. Послушным она дает больше свободы, под видом большей власти над системой или больших ресурсов для жизни. Непослушных она и вовсе лишает последних осколков каких-либо свобод. А то и жизни. И всю эту “клетку цивилизации” мы сотворили сами.       — В итоге народ начинают путать свободу с властью в рамках своей же тюрьмы. Но никак не возможность эту тюрьму покинуть.       — Да. Когда кому-то начинает не хватать свободы, к кому он обратит свои претензии в первую очередь? Конечно к клетке, которую сам же собрал. К власти, которую сам же выбрал. К кому угодно, только не к себе, к дураку, который не может додуматься просто выйти из клетки через открытую дверь. Не приведи небо, если народ начнет думать, что угнетают его жизнь гораздо сильнее, чем подслащают.       — Он снова станет нестабильным.       — А значит, снова породит новую волю. Нового народного мстителя.       — Только в этот раз направит его против прошлого.       — Начнется революция. С громкими лозунгами, на которых во все времена присутствует пресловутое слово “Свобода”.       — И чем бы революция не закончилось, ничего не изменится.       — Да. Причины этого порочного круга кроются лишь в невежестве. Нет смысла рассказывать рабам о том, что такое свобода и как этим пользоваться, а то они разбегутся. А так, они будут сменять одного хозяина на другого когда им надоест, в надежде, что что-то поменяется, вместо того чтобы стать хозяевами для самих себя. Они могут просто уйти, в любой момент, но мир вокруг их пугает, а хозяин — кормит. Пока давление с обеих сторон будет равным, раб с места никуда не сдвинется.       — Но как ни крути, это ведь работает?       — Работает. Только многим не нравится. Напряжение копится. Вырывается в самых разных формах, от полномасштабных войн до отдельных самоубийств. Насилие и преступления льются рекой и никакой силы на планете не хватит чтобы все это урегулировать. Ведь они идут не от недостатка власти, а от глупости.       — Ладно. Что предлагаешь ты?       — Предлагаю сделать так, чтобы общество перестало черпать стабильность путем страха и лишений. Перестало жить как дрессированное животные и начало зарабатывать эту самую стабильность так, как положено разумному существу — своей волей. Но страх и инстинкты напрочь уничтожают всякий разум. После такого не приходится удивляться тому, почему мир вокруг так безумен и жесток, несмотря на всю его цивилизованность.       — Ну ладно, вместо угнетения разума вы хотите наоборот тренировать его. Но вы бросаете вызов настолько мощной и, я не побоюсь этого слова, естественной системе. Вы так уверены что ваша — лучше?       — У нас нет системы. Она нам не нужна. Всю свою свободу мы держим при себе и только, у нас хватает для этого воли. Естественность же, в данном случае, это вовсе не хорошо. Естественное — значит природное, случайное. Сделанное как попало, хоть и работоспособное. Основанное на инстинктах, а не на разуме. Или, говоря общими словами — компромиссное. Нам дан разум не для того, чтобы мы пользовались лишь тем, что получилось в ходе слепых и случайных попыток природы. Мы можем сделать лучше. И мы должны сделать лучше!       — Что конкретно сделать?       — Просто обучать. Что мы и делаем. Что делает весь наш храм. И прежде всего — обучать свободе, воле, ответственности, храбрости и чести. Это несложно. Путь ко всему этому прост и валяется под самыми ногами. Все что нам нужно, это их по этому пути начать вести. Чтобы они поняли, что их властители — торговцы их же несбыточными иллюзиями. Ненавистная им система развалится сама собой, как только пропадут те страхи и те слабости, что ее питают.       — Не боитесь, что знания, которые вы даете, могут оказаться опасны не в тех руках?       — Нет. Наши знания не допускают иных трактовок, так как мы даем их суть. Обладающий нашими знаниями станет делить с нами наши же пути. Ибо суть едина, прийти к ней можно по разному, однако дальше дорога лишь одна — правильная. Опасность исходит лишь от глупцов, но этим мы и занимаемся — мы лечим глупость. Когда разум чист и свободен, когда им ничто не управляет извне, его ничто не заставляет совершать нерациональные и импульсивные поступки, питаемые негативными эмоциями.       — Нерациональные поступки?       — Я знаю, что ты хочешь от меня услышать вместо этого слова. Хочешь, чтобы я сказала, что носитель наших знаний никогда не будет совершать Злых поступков. Что он будет добрым. Но как ни крути, это относительные понятия. Мы стараемся смотреть на все со стороны. Для нас все делится на полезное и неполезное. На логичное и бессмысленное. Что пошло во благо, а что лишь усугубило ситуацию. Глупцы — усугубляют. Мы стараемся склонить чашу весов в пользу разума, только и всего. Не во имя добра или зла.       — А если глупость неизлечима?       — Значит она подлежит уничтожению. К чему нам сохранять то, от чего не будет никакой пользы?       — Это логика машин.       — Согласна. В этом деле, как и в любом другом, важен правильный баланс. Чистая логика безупречна, но жизнь в самой ее основе лишена какой либо безупречности. Уподобившись машинам мы потеряем смысл своего существования, а этого мы не хотим. Избавляться от всяких чувств мы не собираемся. Как и от желаний, и даже слабостей. Мы просто не даем им власти над нами. Иначе баланс качнется в иную сторону, которая нам так же не по нраву. Нельзя бросаться из крайности в крайность.       — Иначе говоря, нужно найти компромисс между этими двумя крайностями? Но компромиссы вы, как ты сказала, не любите.       — Не путай эти понятия. Когда одну и ту же телегу пытаются тянуть в две разные стороны, а в итоге остаются с двумя обломками — это компромисс. Когда обе стороны остаются если не в проигрыше, то и не в выигрыше. Когда одна сторона оказывается сильнее и тянет туда, куда нужно ей — это крайность, выигрывает только она одна. Нам же не нравятся обе крайности. Мы предпочтем прокладывать иной путь, либо вовсе будем сидеть на месте. Это предпочтительней.       — Ладно, к вам не подкопаешься. Но вот что меня волнует. Как к вам, к таким ярым борцам с системой, с властью и всяким прочим относится, например, принцесса?       — Принцессы являются верховными жрицами нашего храма, если ты забыл. Они знают то же, что и мы. Разделяют те же убеждения, что и мы. И даже больше, они куда мудрее нас всех, и носят свой титул не просто потому, что родились аликорнами. А потому что как никто другой постигли суть. Может лишь казаться, что мы по разную сторону баррикад. Но это и отличает наше учение от любого другого — его носители не смогут найти друг с другом почву для конфликтов, кем бы или где бы они не были. Это я имела ввиду под невозможностью нерациональных поступков. Мы служители единой цели. Мы тянем телегу в одну сторону. О которой многие даже не подозревают.       — Отлично. Значит принцессы всеми силами пытаются развалить собственную страну?       — Ну почему же развалить. Переосмыслить. Разве страна — это свод жестких законов и только? Страна — это прежде всего община, и это важно помнить. Принцессы заинтересованы в том, чтобы в их собственной общине не было конфликтов, чтобы мы были едины против внешних угроз и чтобы мы не зависели от принцесс на случай, если однажды их не станет.       — Ах да, последний пункт ее особенно волнует.       — Власть в Амуноре уже работает по принципам очень необычным для всех прочих государств. По крайней мере в отношении пони.       — Это я хорошо заметил, — недовольно поморщился я.       — Мы стараемся уйти в сторону от рабской системы, но еще не так далеко продвинулись в просвещении нашего народа, чтобы полностью от нее отказаться и доверить им больше свободы. На данном этапе она для нас все еще полезна и имеет смысл, чтобы не причинить урон. И все же, уже сейчас она куда более гибка и близка к понятию свободной, чем любая другая подобная система. Но когда-нибудь — да. Мы уничтожим ее полностью. Точнее, сделаем ее бессмысленной. Ведь любая система, даже самая свободная — это все равно ограничения свободы.       — Кто бы знал, что вы такие анархисты.       — Правила придуманы для дураков. Слышал такое выражение? Оно тоже правдиво. Но как думаешь, если бы дурак услышал это выражение, какой смысл он бы извлек из него?       — Призыв нарушать все правила и законы. Ведь дурак никогда не будет считать себя дураком и подумает, что правила не для него.       — Верно. А теперь попробуй понять истинный смысл этого выражения, который от дурака улизнет.       — А вдруг я тоже дурак?       — Сейчас мы это и выясним, — ответила она, внимательно сощурив глаза.       — Ну что же. Видимо, правила придуманы для дураков, потому что только дуракам они необходимы. Остальным не обязательно объяснять, что делать можно а что — нельзя. Призыва что-либо нарушать здесь нет.       — Ну вот видишь. Выходит, что ты не дурак.       — Хотелось бы так думать, но я просто сделал вывод из всего того, что ты сказала до этого.       — У некоторых не хватает ума даже на это. Они слушают, но не слышат. В храме учат слышать. И очень ценят это умение.       — Ну, я рад, что ты меня не слишком переоценила.       — Я задала этот вопрос, потому что ты упомянул слово “Анархия”. У этого понятия схожий смысл с фразой, что правила придуманы для дураков. Анархия — это идея, и смысл у нее куда более глубокий, чем принято думать. Но выпусти эту идею в толпу, и мы получим только хаос и разрушение, потому что только это до них дойдет. Они будут мотивировать это свободой, но ее там даже близко не будет, а будет лишь всепожирающее пламя безумия, устроенное дикарями. Бессмысленные жертвы. Но разве в этом будет виновата идея?       — Нет.       — Нет. Мы вовсе не против системы, мы просто стараемся сделать так, чтобы в ней не было необходимости. Если завтра все правила и законы исчезнут, если перестанет существовать любая власть, любые рычаги давления, это не принесет никому свободы. Все те, кто не имел воли, окажутся с развязанными руками. Это заставит мир гореть. Правила сдерживают дикарей, которые не в состоянии сами себя контролировать. Кто не может жить цивилизованно, если над ним не будет стоять надзирателя с палкой. Кто нуждается в чужой воле, в дрессировке, как дикое животное. Для кого свобода опасна. По настоящему же разумное создание не нуждается в цепях. Оно и без них знает свои границы. И не станет их пересекать. Не из-за страха, а потому, что оно понимает, зачем нужны эти границы. Оно их само воздвигло, руководствуясь своим чистым разумом. Его остановит не кнут в руках власти, его остановит его собственная воля, исходящая от него самого. Его желания и его страсти не возьмут над ним вверх, потому что он единственный правитель в своей голове. Такому существу не нужна система, не нужна чужая воля, ему достаточно своей. Он — гений. А гении, в отличии от дураков, способны властвовать над хаосом. А не быть лишь его источниками. Власть над хаосом — это и есть свобода. Власть, дарованная разумом, а не страхом. Если однажды мы проснемся в мире, где больше не будет дикарей, это и будет свободный мир.       — Значит, вот они — истинные границы твоего храма. Которые ты не можешь пересечь. Точнее — не станешь пересекать.       — Верно. Это они. Нашим жрицам не нужны правила, чтобы те честно исполняли свои обязанности. Даже само слово обязанности здесь неприменимо, их никто и нигде не прописывал. Мы постигли идею и сами способны следовать ей, мы ее источники и ее же хозяева. Лидер нам не нужен, мы все — лидеры. Ни наказаний за нарушение правил, ни наград за их соблюдения, ни самих правил как таковых. Это — первые ростки той самой свободы. Это — одна из главных идей нашего храма.       — Подумать только. Вы пытаетесь….       — Не пытаемся, — улыбнулась жрица, — а уже делаем.       — Точно. Вы выращиваете гениев.       — И убеждены в том, что ими способны стать абсолютно все. Это наша мечта и наша цель, которую мы можем потрогать уже сейчас и убедиться в том, что она — реальна. Все, что представляет наш храм — скромные плоды того, что было посеяно тысячи лет назад. Мы отказываемся выбирать удел лишь переходного звена от дикарей до по настоящему разумных существ. Мы отказываемся пускать все на самотек и ждать, пока за нас все сделает природа. Мы продолжаем свою эволюцию самостоятельно, ибо все мы ее дети. Мы стремимся, чтобы неконтролируемые желания перестали властвовать в головах вместо сознания. Мы не пользуемся отговорками, которыми пользуется слабый разум, который живет в вечном томлении мыслей о том, что он мог бы добиться многого, если бы не то, если бы не это. Не будь он ленивым, гордым, жадным, вспыльчивым и так до бесконечности. Чьи эмоции им неподвластны. Кто живет под гнетом собственных инстинктов. Чье сознание слабо.       — Заточено в бренное тело, — задумчиво произнес я. — В слабую плоть.       — Правильно. Слова слабого разума. Отговорки, которыми он пользуется, лишь бы не верить в то, что его возможности безграничны, но он слишком труслив и слабоволен, чтобы ими воспользоваться. Тело — не клетка, в которую можно быть заточенным. Плоть — не слаба. Ее силу определяет лишь тот, кому она подвластна. Твое тело — тоже лишь инструмент. Не более того. Инструмент воли. Твоей, твоего дрессировщика или твоих инстинктов — уже тебе решать. Но любой, даже самый совершенный инструмент — совершенно бесполезен в слабых руках. Надо оттачивать искусство им владеть, как и искусство владение любым другим орудием. Мы не рождаемся с этими навыками. Мы их приобретаем. По крайней мере должны их приобретать, только тогда мы вольны делать с ними то, что захотим. Только тогда мы станем свободными, когда наше и только наше слово будет законом ни где-нибудь а, прежде всего, в нашей собственной голове. И правила нам будут больше не нужны. Система станет бесполезна. Мы подчиним себе хаос нашей волей. Мы добьемся бескомпромиссной свободы. В ином случае, мы обречены топтаться на месте. Вечно. Понимаешь масштабы этой проблемы?       — Еще бы. Кому, как не мне, их понимать?       — Что ты имеешь ввиду?       — Я ведь человек. Я был рожден среди худшего проявления всего того, что ты рассказываешь. И совсем недавно эта тема уже всплывала, когда я разговаривал с принцессой. Мы с ней любим промывать кости моему многострадальному виду время от времени.       — И о чем конкретно вы говорили?       — О том, что история в моем мире абсолютно циклична. Она повторяется раз за разом. Одно и то же, одно и то же, и так тысячи лет. По моему, вся моя планета это отличный пример мира, которым правят существа, подчиняющиеся одним и тем же инстинктам. Какая разница, насколько серьезную революцию ты произведешь, насколько масштабную войну устроишь, насколько красивой идеей будешь это все оправдывать, если в конце концов у власти окажется, прежде всего, человек. Неважно откуда он родом, что он знает, что он сделал, какого он пола, какой расы. Он, прежде всего — человек. Он слаб. Правит не он, а его желания. А они не сильно отличаются у всех нас. А потому, история обречена совершить лишь еще один круг по своей оси. И ничего не поменяется, ведь проблема не в идеологии, а в ее носителях. Вперед же всю планету толкают отдельные и редкие личности.       — Очень хорошо, — ответила жрица, с удовлетворением на лице. — Но не вини в этом свой вид и свою природу. История моего народа мало чем отличается от вашей, на самом деле. Пусть ваша природа во многом иная, но все подчиняется схожим правилам. Оба наших вида являются лишь переходными звеньями, пусть и, возможно, находятся на разных ступенях. К тому же, если я не ошибаюсь, твой вид довольно молод.       — Да не особо. Ему уже где-то тридцать или сорок тысяч лет. Это больше, чем ваши двадцать семь.       — Двадцать семь тысяч лет современных пони, но мы не выходцы из дикой природы, мы создания древних аликорнов, которые оставили после себя свой культурный пласт. Иначе говоря, у нас была серьезная фора в этой гонке. Так что я уверена, что у вашего вида еще все впереди. Этот этап должна преодолеть любая цивилизация, рассчитывающая на дальнейшее существование. Иначе ваши возможности, однажды, смогут сильно перерасти любую волю, которую вы способны будете породить. Это точка невозврата.       — К сожалению, мы уже к этому близки. Наше развитие вышло на экспоненту и, кажется, мы уже не способны его остановить. С каждым днем возможности нашей цивилизации растут все больше и едва укладываются в голове. Чем это все закончится — мы сами не имеем понятия. Назвали это технологической сингулярностью. Красивое название для чего-то, чего мы сами не понимаем.       — Потрясающе, — ответила она, с неподдельным интересом. — Ваша цивилизация рискует породить на свет уникальный опыт.       — Он может оказаться горьким.       — Но поучительным.       — А то и вовсе последним.       — В таком случае он окажется подарком для будущих цивилизаций.       — Слабое утешение, на самом деле.       — Не пытайся слишком сильно цепляться за один единственный вид. Наш мир тоже стоит на костях одной из таких цивилизаций, если ты помнишь. Во многом похожей на вашу. Быть может причины их гибели заключены в том же. Что-то всегда умирает и исчезает, это неизбежно. Так что стоит сосредоточиться на том, что появится после. Ошибка перестанет считаться ошибкой, если из нее сделаны правильные выводы.       — Знаешь, мы ведь в космос постоянно выходим. Исследуем его. Он такой огромный что кажется безграничным.       — Наверное, это здорово, мы вот...       — Но знаешь что? — перебил ее я. — Он пуст. Хотя при таких размерах, по идее, должен иметь аналоги нашей цивилизации на других планетах. Смиряешься с мыслью, что, почти наверняка, история моего вида в таких масштабах лишь мгновение. Вспышка, которую даже не заметишь, если моргнешь. Быть может космос только кажется пустым, а на самом деле наполнен такими вот вспышками сотен мертвых цивилизаций. Среди которых мы ничем не будем отличаться.       — Ну, чем этих цивилизаций больше, тем больше и вероятность что одной из них, однажды, повезет больше остальных. Кто знает, может это вы.       — А если нет?       — То закат вашей цивилизации можем заметить мы. Не зря же наши миры соприкасаются. Пока никто не может даже представить, во что выльется этот необычный контакт.       — Наверняка шансов на выживание у вас больше. Оглядываясь сейчас на вашу цивилизацию, я начинаю понимать, почему технологии у вас развиваются так неторопливо. Вы полностью контролируете свое развитие. Не позволяете возможностям перепрыгнуть вашу волю. Превратили его в прямую линию, стабильно стремящуюся вверх.       — Она была бы еще более неторопливой. Но как видишь, в отличии от вашей планеты у нас все еще актуальна межвидовая конкуренция. Хочешь не хочешь, а прыгать в развитии придется, чтобы остаться на плаву. Наверняка ты заметил, что наша страна куда более развита чем может показаться с первого взгляда. Мы обладаем целой массой технологий, но все они сосредоточены лишь в тех местах, где необходимы.       — Ага. Все остальное Селестия прячет в своих бесконечных дворцовых комнатах и подвалах, — проворчал я.       — Она правильно все делает, — улыбнулась Онсиния. — Она ничего не даст в руки, пока не убедится, что они достаточно крепки чтобы это что-то удержать.       — Да, наверное. В вас я уверен. Ваш вид столько раз был на волосок от полного уничтожения, но каким-то образом выкручивался. Теперь я знаю, что это не случайности. Лишь возможности, которые вы не задействуете до тех пор, пока их использование себя не оправдает полностью.       — Пони выживали, да. Но однажды их возможностей может не хватить. Как бы ужасно это не звучало, но я, как жрица, не могу позволить себе делать ставку лишь на мой вид. Как и весь мой храм. Идеи бессмертны, но, как ты сам сказал, их носители — нет. Я, безусловно, желаю моей стране и моему виду всего самого наилучшего. Но идеи моего храма — гораздо важнее, чем одна страна, планета и даже вселенная. Это идеи самой жизни как таковой, это знания об ее устройстве и смысле. И они могут повысить шансы на сохранение этой самой жизни. Идеи моего храма — способны прервать тишину космоса. И мы, жрицы, готовы заражать этими идеями любого, зная, что стоит на кону. Плевать на то, кто перед нами. Пони или человек, друг или враг. Ему достаточно быть живым, быть разумным и уметь слушать. Амунор может рухнуть, пони могут быть стерты с лица земли, планета может сгореть в солнечном огне но эти идеи — должны выжить. Моя цивилизация, твоя цивилизация. В конце концов — мы лишь носители. Важно лишь то, что мы — живые.       — Так я теперь ваша ниточка в соседнюю вселенную?       — Уже мнишь себя спасителем человечества? Мало услышать то, что я говорю. Мало даже это осознать. Но донести потом это все до остальных — значительно сложнее. Нет, Тайлер, ты не ниточка. Мог бы ей стать, но я уверена, что не в этом состоит твой путь. Ты много говоришь о людях, о своем мире, о драматичной судьбе человеческой цивилизации, но тебе нет дела до этого всего.       — Ты не первая, кто так думает.       — А сам ты как думаешь?       — Мне хочется верить, что мне все таки не плевать на человечество.       — Но не веришь.       — Они где-то там. А я — здесь. Так уж вышло. Моя связь с их видом стала весьма…. абстрактна. И становится лишь слабее.       — Не вини себя в этом. Может оно и к лучшему. Так ты яснее поймешь значимость жизни без обязательного причисления себя к какому-то одному обществу или виду. Одиночество — отличная почва для развития гениальности.       — Или сумасшествия.       — Опять же, все зависит только от силы воли.       — Зато, от потери связи с человечеством у меня появилась острая потребность в приобщении к обществу более доступному в данный момент. К вам. И именно вам я был бы готов пожелать выживания и всяческого процветания. Вы далеко не самый сильный вид, не самый страшный, не самый живучий. И даже не самый умный. Но наверняка самый РАзумный, особенно после всего того, что я от тебя услышал. И сделали правильную ставку, ведь именно разум так возвысил определенные виды над остальной природой. Раньше я слабо понимал, как ваша страна удерживает настолько крепкие позиции на этой безумной планете. Не понимал и того, как вы с такой легкостью можете быть красивыми, безобидными и невероятно добрыми, и в то же время потрясающе безжалостными, хитрыми и изворотливыми. По мнению любого человека, такими как вы должны были бы пользоваться все, кому не лень. Но этого не происходит.       Онсиния недолго помолчала, что-то обдумывая.       — У пони нет ни чести, ни совести. Так, обычно, говорят про нас другие народы. Но про совесть вспоминают лишь тогда, когда она начинает мучить. К чести взывают лишь тогда, когда поступают бесчестно. Так что да, у нас нет ни того, ни другого. Ты прав, никогда нельзя знать наверняка, что скрывается за нашими безобидными улыбками. Все потому что добро и зло для нас — пустые слова. Выдуманные, бессмысленные. Мы сделаем правильно и будем спать спокойно. Все остальное для нас — лишь инструменты, будь то ложь, хитрость или даже предательство. В конечном счете, наш безобидный и милый вид — наше самое страшное оружие. Кажется, что в дикой природе гораздо легче выжить тем, кто огромный, сильный, страшный и уродливый. Его внешний вид сам по себе прекрасно дает понять, что от него нужно ждать. Но бояться надо именно вещей красивых. Красота в природе — вещь редкая, и если уж она умудрилась в ней выжить, значит у нее есть нечто гораздо более страшное, чем огромные зубы или когти. Нечто скрытое, неочевидное и куда более смертельное. То, что наш храм не хочет делать ставку на одних лишь пони вовсе не значит, что мы в них сомневаемся. Это значит лишь то, что он продолжает делать правильно независимо от каких либо предрассудков или принципов.       — Ну, значит это не случайность, что именно в этой стране эти идеи получили такое распространение.       — И то, что именно в ней они и родились. Наш народ отлучает будущих принцесс от всех остальных и обучает их этим знаниям потому что они — наши лидеры и опора этой страны. Падут они — и рискует пасть вся страна, а с ней и наш храм, как это чуть не случилось однажды. И тогда, все это может быть похоронено еще на очень и очень долгое время. А может — навсегда. И этот мир продолжит катиться по той же тропе, что и твой, совершая оборот за оборотом, цикл за циклом, без какого либо контроля.       — Катиться к черту.       — Ну… да… Скорее всего.       — Не хочется думать, что ваша планета второй раз переживет гибель цивилизации.       — Второй ли?       — Хороший вопрос…       — Хороший. Но все таки, надежда на лучший исход еще очень сильна. Каждое новое поколение пони все основательней постигает базовые идеи храма, которые все глубже внедряются в их образование.       — То то они ходят все из себя такие умные и просветленные, ни то что дикарь-человек, выползший черт знает откуда. Каждый, кому не лень, учит меня жизни.       Онсиния рассмеялась.       — Ох, да, наверное именно так все выглядит со стороны. Но ситуация в этом плане станет только хуже, принцессы всегда стремятся сделать такое обучение как можно более простым и доступным. Естественно, такие вещи лучше вкладывать с самого детства. Эта система образования все больше замещает традиционную.       — То есть, вместо каких-то наук, маленьких понят обучают идеям вашего храма?       — Так и есть.       — Звучит немного жутко.       — Почему же? Ты опять проводишь параллели с обычными религиями.       — Ну вообще — да, тут ты права.       — Не переживай. Мы знакомим пони не с самими знаниями, но с миром, в котором им предстоит эти знания использовать. Мы тренируем в них осознанность себя, своих поступков, своих возможностей и своего выбора. Тренируем в них волю, чтобы потом доверить им гораздо больше свободы. И только после этого, пони делает этот самый выбор. Осознанный и взвешенный, никем не навязанный. Свободный. Кем ей быть и чему себя посвятить. И поверь мне, эта система гораздо более эффективна, нежели любая традиционная, где в детей просто вбивают все знания без разбора, в надежде что к чему то из этого у них проснется симпатия. Где дикарей превращают в рабочих пчелок без личности и воли. К тому же, у пони есть потрясающая вещь — кьютимарки. Удивительная магия, заложенная в нашу природу еще аликорнами, которая призвана служить как раз для этих целей — направлять, а не указывать. Ну а все те, кто хотят, могут продолжить полноценное обучение уже в храме.       — Да, я понимаю к чему вы стремитесь, но… Меня все таки напрягает один момент. Вы же говорите об единой сути, об единой истине. По факту, вы стремитесь к тому, чтобы стандартизировать всех и вся. Чтобы мировосприятие у всех было одинаковым. А это приведет к одинаковым взглядам на жизнь. К одинаковым личностям. Разве это не кажется тебе ужасным?       — Кажется. Мы не глупы, Тайлер. Мы понимаем, что такая жизнь будет слишком стерильна, чтобы продолжать называть ее жизнью в привычном понимании. И мы опять возвращаемся к правильному балансу. Что хорошего в мире, где каждый видит свою правду, который постоянно утопает в спорах, насилии и войнах? И напротив, что хорошего в мире, где все настолько равны, одинаковы и лишенные каких либо дефектов, что ничего не может произойти в принципе? Не нужно бросаться из крайности в крайность. Амунор — это страна с самым стабильным внутренним состоянием в нашем мире. Все потому, что мы свой баланс нашли. Оглянись, разве наш народ лишен индивидуальностей? Разве я, прошедшая полное обучение, лишена личности?       — Нет. Не думаю. Но….       — Но?       — Если честно, то я, как аутсайдер, иногда замечаю что, по большей части, разговоры с пони очень похожи друг на друга, кем бы эта пони не была. Принцессой. Жрицей. Организатором вечеринок. Фермершей. Спортсменкой. Я говорю со всеми вами и порой у меня появляется навязчивое чувство, что я говорю с одной и той же пони. Да, конечно, вы не лишены индивидуальности, у вас разные характеры, вкусы, любимые дела, сильные и слабые стороны но…. Но все таки это заметно. И только сейчас я получил объяснения этому странному чувству. У вас у всех, в той или иной степени, одинаковое мировоззрение.       — Чтож, не буду этого отрицать. Конечно, совсем без жертв обойтись никак бы не получилось. И эта жертва достаточно скромна, я думаю. Да и заметна только аутсайдерам, как ты сам выразился. Зато как мы все сплочены. Как едины. Просто потому что мы можем прийти к единой истине насчет любых конфликтов. И каждая из нас занимает свое место. И я думаю, ты и сам перестанешь эти минусы замечать со временем. Грубо говоря, постепенно, станешь одним из нас, носителем тех же знаний. Начнешь видеть в окружающих тебя пони не похожих друг на друга существ, говорящих одно и то же, а частички самого себя, отголоски собственных мыслей. Пугающие тебя мысли заменятся чувством родства.       — Это тоже звучит слегка пугающе, — улыбнулся я.       — Понимаю, — рассмеялась Онсиния. — Тем не менее, мысль ты уловил. И должен понять, что менее пугающим образом я это выразить просто не могла.       — Да, конечно. А что заставило тебя пойти в храм? Если не секрет.       — Ничто. Я пошла туда только потому, что хотела этого. Вот и все. Религия была моим осознанный выбором.       — Ты продолжаешь упорно называть это учение — религией. Как и все вокруг. Мне все таки интересно, почему?       — Просто вспомни, что мы говорили с тобой о вере. И для чего она нужна.       — Чтобы быть убежденным в том, что твоя точка зрения единственно верная.       — Твоя, или чья-то другая. Большинство существ, приходящих в наш храм, конечно же, совсем далеки от понимания наших идей. Поэтому они и приходят. Их разум еще дремлет и находится во тьме. Все то, что говорят наши жрицы, поначалу будет лишь очередной точкой зрения. Так же, как и для тебя еще совсем недавно. Истина откроется совсем нескоро. Поэтому, долгое время, им придется в нашу точку зрения верить. Прежде чем придет осознание. И именно вера будет давать им стимул идти дальше, через все тернии.       — А что касается меня? Я, вроде, достаточно быстро понял ваши идеи. Без веры.       — Ты, скорее, редкое исключение. Во многом благодаря тому, что жизнь у тебя была далеко не заурядная. И, временами, очень сложная. Ставившая перед тобой задачи, которые выпадают не каждому. Заставившая тебя задавать сложные вопросы, которыми не каждый задается. И конечно, находить на них ответы. Да и потом, ты очень редкий счастливчик, в чьем кругу общения очень часто появляются принцессы. Да и в целом личности очень выдающиеся в нашей стране. Тебе уже не первый день промывают мозги, друг мой. Причем очень постепенно и аккуратно, мастерски дозируя информацию и выбирая удачные моменты для ее подачи. До того, как ты попал ко мне в лапы, другие пони подготовили отличный фундамент для всего того, что я тебе сегодня рассказала. О тебе заботятся. Не только физически, но и духовно.       — Так можно и до паранойи довести.       — Я же не говорю, что это было сделано намеренно. Просто так уж все мы устроены. Мы уподобляемся тому обществу, среди которого существуем. Приспосабливаемся к нему. — Она усмехнулась, начиная что-то вспоминать. — Кого ты там перечислил в своем списке похожих по мировоззрению? Спортсменку, фермершу и организатора вечеринок? Наверняка в этом списке были еще трое. И все очень близки к принцессе, и крайне незаурядны. Уверена, что пони гораздо более приземленные не так сильно похожи в своих точках зрения на мир вокруг. Более индивидуальны, если не обидно будет так сказать о наших хранительницах.       — Кстати да. Чем пони дальше от принцесс и храмов, тем она…. оригинальней, что ли. Из всех бесчисленных моих знакомств, больше остальных в мозгу сидит пони, которая всю жизнь прожила одна в забытой всеми башне.       — Ах да, бедняжка Линс. Должно быть, ее сестра сильно от нее отличается?       — Как земля и небо, на самом деле. Очень редко я замечаю между ними сходства. Кроме внешности, само собой. Но конечно, тут стоит учитывать и то, насколько разную жизнь они прожили. На этом фоне ваши учения могут слегка потеряться, даже несмотря на то, сколько времени Винс тратила в храмах.       — Да, ты прав. Жизнь придала двум близнецам форму настолько отличную от той, с которой они родились, что едва ли они бы узнали друг друга, если бы им суждено было встретиться. Но…. — Она о чем-то ненадолго задумалась, словно пытаясь безуспешно поймать какую-то мысль в голове. Но потом вдруг опомнилась. — Прости, о чем мы говорили до этого? Кажется, мы совсем ушли от изначальной темы разговора.       — Мы говорили о том, почему вы называете все это — религией.       — Ах да… Вера... Мы, противники систем, создали систему для всех тех, кто пока еще не готов жить без нее. Забавно, да? Увы, сразу вбить наше учение в неокрепший разум не получится. Он от этого может легко сломаться… Свет истины рискует оказаться слишком ярким, и вместо указания пути лишь ослепит и обожжет. Истину мы заменяем верой, на первых этапах. Самых сложных. Так как наше обучение — процесс очень долгий, очень сложный и, во многом, очень мучительный.       — Мучительный? Серьезно?       — Да. Те, кто хотят увидеть мир в истинном свете, должны быть готовы к тому, что для этого придется разрушить все то, во что они верили до этого. Уничтожить чей то внутренний мир, чьи-то представления о нем. Это похоже на убийство. Пусть и с последующим перерождением в нечто новое. Прежнего там останется немного. Это жертва, которую мы приносим. Если я вернусь на юг, к своим близким, к своим родителям и друзьям, то я, конечно же, их узнаю. Я сохранила свою любовь к ним. Но многое из того, за что они любили меня, могло навсегда исчезнуть. К ним вернулась лишь тень от той, кого они однажды проводили.       — И правда, ничего веселого.       — Ничего. Жрицам очень нравится, когда у них есть возможность починить что-то глубоко в душе. Часто в храм приходят существа, сломленные жизнью, и мы собираем их вновь, более совершенными. А еще жрицам нравится работать с тем, что в починке и вовсе не нуждается. Что не может быть сломано, потому что изначально собрано правильно. Остается только это совершенствовать. Мы любим всех тех, кому уже пришлось вынести очень многое. Кому не придется причинять новую боль, сама жизнь научила их многому и без нашей помощи. Она, как ни крути, очень хороший и жестокий учитель. Ну и конечно, именно по этой причине наш храм пытается залезть как можно глубже в образование молодых пони и сделать наше учение как можно более доступным, чтобы оно впиталось с детства. Понемногу, словно яд в малых дозах, дабы приобрести к нему иммунитет. Чтобы все те тяготы, которые готовит им жизнь, прошли гораздо легче и безболезненней. Мы пытаемся создать механизмы, которые выдержат любые удары суровой реальности. Чтобы нам не пришлось потом собирать их заново. Чтобы этот мир знал как можно меньше разрушенных судеб. Но жрицам очень не нравится что-то ломать самим. Даже если они видят, что механизм не приспособлен для жизни. Что если не сломаем мы, сломает кто-то другой, и после этого бросит как ненужную вещь. Слава сестрам, если она потом окажется в наших руках, но может произойти гораздо хуже.       — Но ты изначально сломана не была, как я понял?       — Не была. И правильно собранной не была тоже. Меня ломали. Наверное, я и вовсе не представляла на что иду. Это учение просто привлекало меня чем-то… необъяснимым. А может мне только нравится так думать, и я банально не знала чему посвятить свою жизнь. Так или иначе, я оказалась там. И мне там было невыносимо. Вряд ли у меня получится словами описать, насколько.       — Ты не могла оттуда уйти?       — Могла. В любой момент. Как бы тяжело не давалось обучение, какими бы жестокими не казались жрицы, никто и ни при каких обстоятельствах не может запретить пони уйти в любой момент. Это очень важно.       — И ты не ушла?       — Ушла. И не просто ушла, я оттуда сбежала. Но эта возможность оказалась лишь иллюзией свободы. Хитро спроектированным капканом для привлечения новых учениц. А все потому, что ты все равно вернешься назад, к жрицам.       — Почему?       — Потому что к тому моменту, как ты сбежишь, тебе уже успеют нанести раны, залечить которые не сможет никто, кроме них самих. Даже если эти раны тебя не убьют, то будут мучить до конца твоих дней. Я говорю не о физических ранах, конечно же. Но наверняка ты и сам прекрасно знаешь, что хуже всего те травмы, до которых ты не в состоянии дотянуться.       — И ты не жалеешь о том, что сделала?       — Нет. Ни секунды. Этот путь был невыносим и болезненен. Но оглядываясь назад я не испытываю сожалений. Лишь гордость и любовь к тем, кто помогал мне в его преодолении. Но это сейчас. Конечно, я думала иначе, когда моя душа изнывала от страданий, а личность, которой я когда-то была, оказалась растоптана и изуродована до неузнаваемости. Тогда я, конечно же, жалела. Не думай, что мне просто грамотно прочистили разум или заставили забыть все плохое. Я помню это так, словно это было вчера, как я валялась вся в слезах в самых темных каналах Кантерлота, забившись туда словно испуганная крыса.       — Настолько все было плохо?       — Гораздо хуже. Сломать чью-то личность не так то просто, как кажется. Мы этим не гордимся, но если наш храм чем-то и владеет мастерски, так это всеми видами психологического насилия. Уйти из храма было моим правом, однако я сбежала оттуда словно обезумевшая. Жалась во все углы как загнанный зверь. Мне было некуда пойти, у меня никого и ничего не было. Я была никем и ничем. Пони, которой я когда-то была, просто выжгли из моей головы, оставив там лишь шрамы. Моя прошлая жизнь, мое детство, моя родня, мои друзья — все казалось уничтоженным и бесконечно далеким. Никто не был в силах мне помочь.       — Охренеть можно. И ты все равно вернулась к ним? Вот так вот просто?       — Разумеется это было непросто. Я уходила от треклятого храма все дальше и дальше. Где-то насобирала денег на поезд. Уехала так далеко, насколько их хватило. Думала что вот, еще чуть чуть, и этот кошмар закончится. Еще немного, и я вернусь домой. Но конечно, очень скоро я поняла, что всю свою боль и все свои страхи я вожу с собой. И не сбежать мне от них ни на одном поезде. Я могла бы вернуться домой, к семье, но это все последовало бы за мной, оскверняя и уничтожая все то, что я люблю. Не было у меня больше пути назад. Поступи я так, и последний островок внутри меня, до которого жрицы дотянуться не смогли, оказался бы разрушен мной самой. Куда бы я не приехала, куда бы не шла, я на все смотрела другими глазами. Новыми и совершенно чужими для меня. Нет на всей этой планете ни единого места, ни клочка земли для меня.       — И ты смирилась?       — Разумеется нет. Мой страх перерос в ненависть. В голове моей рождались вещи очень жестокие и страшные. Я бы даже не подумала, что способна на такое. Меня саму эти мысли доводили до леденящей дрожи. Но разбитое сердце очень быстро стало мертвым и холодным. Я украла деньги на обратный путь и взяла в руки оружие, намереваясь направить его против других пони. Хотя всю жизнь была уверена в том, что ни одна из нас на это неспособна. Представляешь, насколько могущественны познания жриц в моральном убийстве, раз они способны уничтожать даже настолько древние инстинкты? Не было больше разума в этой голове. Я знала, что не переживу свою затею, но эти мысли казались единственным, что еще поддерживали во мне жизнь. Они меня опьяняли. Я превратилась в животное, одержимое расправой.       — Но ты, конечно, никого так и не убила?       — Нет, не убила. Конечно, от глупой напуганной пони ни одна живая душа не пострадала. Ненависть порой играет очень интересные шутки с восприятием действительности. Как будто твои чувства способны сделать тебя больше, страшнее и опаснее, чем ты есть на самом деле. Пока однажды ты не столкнешься с действительностью в лоб. А в действительности я лишь очередная идиотка, которая сбежала из храма и жила на улицах, в надежде что ей кто-то поможет и спасет от страшных жриц.       — Как это было-то?       — О, это было похоже на взрыв где-то внутри. Я вернулась обратно и, неожиданно для самой себя, почувствовала себя дома. Я оказалась в конечной точке своего пути и лишь тогда он открылся мне полностью. В сердце снова зажглась искра жизни и тепла, я осознала необъяснимую любовь к тем, кто причинил мне столько боли. Как только это произошло, клянусь, жрицы это почувствовали. И, неожиданно для меня, ответили бесконечной любовью в ответ. Я поняла, что только что преодолела пик. Что сделала все правильно несмотря на то, что блуждала в полной темноте. Так глубоко погрузилась в отчаянье, что почувствовала под ногами дно, и лишь благодаря этому осознала где находится вверх. Жрицы, они ведь меня понимали. Каждая из них прошла через это, только в тот момент я увидела это в их глазах. У меня самой теперь были такие же. Глаза жрицы, способные смотреть очень глубоко в душу. Способные прикасаться к самым тонким и нежным вещам, скрытыми от всего мира. Поверь мне, даже родные матери не проявляют к своим детям столько заботы, сколько почувствовала я после того момента. Мои наставники прекрасно понимали, как близко были к тому, чтобы потерять меня навсегда. Я могла что-то сделать с собой или с кем-то другим. Но они получили меня назад, и сделали все, чтобы я не пожалела о том, через что прошла. Я полюбила свою боль. Стала благодарна ей за силу, которую обрела преодолевая ее. Полюбила как строгую мать, которая была готова сквозь слезы причинять страдания собственному ребенку, лишь бы он был готов к тому неблагодарному миру, в который ей придется его отпустить. Но в большей боли больше не было смысла. Это было мое второе рождение. У храма появилась новая дочь, которой предстоит самой, однажды, стать матерью. И я стала. Матерью сотен — так нас называют. Наш нелегкий опыт и знания дают нам право быть надежными проводниками в этот мир для всех тех, кто делает в нем первые неуверенные шаги.       — Ох…. Знаешь, уж лучше бы ты рассказывала мне что нибудь про богов или сотворение мира…. ну знаешь, что нибудь более приземистое.       — О, это я могу! Этого всего у нас хватает, поверь мне.       — Да? Немного неожиданно….       — Нет ничего неожиданного, мы очень любим такие вещи. — Она указала копытом на своё собственное лицо. — Ты думаешь эти “загадочные” рисунки на моем лице что-то означают?       — Нет?       — Ну, вообще-то означают, но суть не в этом. Это все сделано для создания ореола загадочности вокруг нашего общества. Такие вещи привлекают. Но мы делаем это не только для того, чтобы приковывать внимание. Мы ревностно храним наши традиции, мифы, легенды и даже пророчества. Да что там, даже жертвоприношения! Самые банальные процедуры мы стараемся подать как сложные ритуалы или церемонии. У нас есть целый алфавит “загадочных” символов, которые мы придумали для некоторых внутренних понятий. Сложные идеи мы стараемся переосмыслить в виде сказаний, чтобы они были доступней для более широких масс. А видел бы ты наши ритуальные танцы, словно у древних язычников! Такое не забывается, поверь мне! В общем, мы делаем множество вещей, которые делают другие религии, церкви, храмы, пусть и мотивы этих вещей могут сильно отличаться. Но в конечном счете, все это — банальная реклама. Инструмент для привлечения внимания и только.       — То есть, все эти ваши ритуалы на самом деле не серьезно?       — Ну почему же, серьезно. Просто мы не прочь их приукрасить. Так веселее. Иногда нам тоже бывает скучно.       — А жрецы у вас в храмах бывают?       — Бывают. Но их очень мало.       — А другие расы?       — И того меньше. Видишь ли, не для каждого пола или вида у нас разработаны нужные методики. Везде нужен немного разный подход. Так что еще очень нескоро наши ряды будут блистать мужским полом, и уж тем более представителями других рас. Нам нужно будет натаскивать специалистов и набирать целую массу опыта. Ты вот и вовсе из другого мира к нам вывалился. Наше общение может создать у тебя иллюзию что не столь уж многим наши два мозга и тела отличаются по базовым принципам. Но когда дело касается перерождения личности, любая мелочь может оказаться фатальной. Или наоборот недостаточно эффективной. Очень уж это тонкое и кропотливое дело. Но работы в этом направлении усиленно ведутся. На планете миллиарды разумных существ, но лишь единицы из них становятся гениями, по воле случайности и тысячи идеально совпавших обстоятельств. Остальных жизнь пережевывает. Представляешь, насколько хрупкий баланс нам нужно держать, чтобы искуственно создавать таких гениев?       — Неужели мужские особи чем-то настолько принципиально отличаются от женских в рамках вашего вида?       — Как минимум возможностью порождать на свет новую жизнь.       — Что-то не похоже, чтобы у тебя были дети.       — Ты прав, у меня их нет. И никогда не будет. Но дело не только в этом. Из-за самого присутствия этой возможности у нас немного разные инстинкты. Разные нормы для тех или иных гормонов. Ну и мозг, который из-за этого всего развивался с другими природными приоритетами. Все это сильно влияет на последующее обучение. Наша религия была создана одной из наших принцесс, и, как ты понимаешь, она была именно женского пола, и лишенной возможности оставлять потомство.       — А почему ты так уверена, что у тебя никогда не будет детей?       — Ты действительно хочешь это знать?       — А что там может быть такого?       — Из всех особенностей нашего храма, эту — считают самой варварской.       — Только не говори, что вас лишают возможности рожать.       — Ну ладно, не скажу.       — Да ты шутишь.       — Не знаю, как у людей, но у пони нет инстинкта сильнее материнского. Он самый могущественный, и с легкостью перекрывает собой любой другой. Голод, жажду, самосохранение.       — И это повод от него избавляться?       — Для нашего учения — конечно. Когда-то давно, когда наш храм только зарождался, его методики и знания были еще недостаточно эффективны, чтобы раскрывать возможности мозга настолько широко. Мы не могли учить сознание перекрывать настолько мощные природные установки. Так что от некоторых инстинктов просто избавлялись, если могли. Жрицы проходили “последний ритуал”, так он называется. С фанатичностью в глазах, которая была свойственна храму в более темные времена. Мотивировалось это, по большей частью, уподоблением нашим принцессам, которые так же неспособны иметь потомства. Но как бы предана не была ученица перед своим посвящением, она все равно будет всячески сопротивляться, когда дойдет до дела. Их приходилось тащить к алтарю силой.       — А сейчас?       — Сейчас все совершенно иначе. Ученица в конце своего обучения может контролировать себя целиком и полностью. Так что ритуал потерял изначальную практическую пользу и превратился в нечто вроде теста. Если ученица действительно готова стать жрицей, действительно познала наше учение, ей ничего не будет стоить лишиться возможности, которой она все равно не воспользуется до конца жизни. Она пойдет к алтарю не с фанатизмом, но со спокойствием и даже радостью от того, что ее ноша вот вот станет еще чуть легче. Если мы видим в претенденте хоть небольшие нотки страха или волнения, мы не допускаем его до ритуала. В нашем деле очень важно, чтобы на наших последователей ничего не давило, чтобы они ни о чем в будущем не жалели. Иначе этот осадок не даст их сознанию раскрыться полностью, будет сковывать.       — Чем так плоха возможность иметь детей, если она больше не имеет власти над вами? Неужели в конце ритуала вы не можете просто заявить, мол, расслабься, это был просто тест?       — Помнишь, я сказала тебе, что даже матери не испытывают столько заботы к собственным детям, сколько подарили мне мои наставники, когда я вернулась к ним в храм? Это очень дорогой подарок. Они могли однажды сделать его собственным детям, но отказались от этой возможности, только для того, чтобы передать его таким, как я. Да и вообще всем пришедшим в наш храм. Твое второе рождение будет куда более значительным, если у тебя будет вторая мать не просто на словах.       — Я понял. Матерями сотен вас тоже не для красивого словца назвали.       — Так и есть. Мы не просто проводим церемонии и учим жизни. Мы способны дать то, что могут давать только настоящие матери. Искреннюю заботу о своих детях. Для этого мы приносим соответствующие по цене жертвы. Ничего не отдав - ничего не получишь, таковы правила природы вселенной. И пусть этот ритуал называют диким, всегда найдутся те, кто по достоинству оценит наши жертвы. Да и в целом это далеко не самое страшное, что у нас делают.       — Например?       — Некоторые жрицы сознательно нарушают баланс, желая выяснить что находится по другую его сторону. Они начинают истязать себя еще больше, и порой дело доходит до вещей, о которых сложно даже говорить. Они познали свободу разума настолько явно, что хорошо поняли, насколько незначительны их жизни, их тела, их существование в целом. Страдания, которые кажутся нам дикими, для них — ничто. Весь наш мир для них лишь набор знаний. Они перестают чувствовать что либо. Ни боли, ни блаженства. Если и можно кого-то сравнить с логической машиной, лишенной всяческой души, так это их.       — И ради чего это?       — Уж точно не ради самих себя. Цели их собственных жизней, как и цель всего остального, для них совершенно теряется. Но она остается для нас. Это герои, что ушли, пожелав остаться для мира неизвестными. Лишь однажды мне выпал шанс поговорить с подобной жрицей, и впечатления от этого разговора до сих пор остаются очень яркими. Казалось, что нет ни единой мыслимой границы для их разума. И вместе с тем, нет в них больше ничего, что можно было бы назвать жизнью, которую мы с тобой привыкли видеть.       — Как же мрачно это звучит.       — Ты даже представить себе не можешь, насколько более мрачной тебе покажется действительность, если однажды тебе посчастливится поговорить с такой жрицей. Пусть она похожа на обычную пони, но тебе достаточно будет один раз взглянуть на нее, чтобы понять — ничего от пони в ней больше не осталось. Лишь тело, что кажется пустой оболочкой, пока разум его носителя витает там, куда обычным смертным не добраться. Им очень сложно разговаривать с нами на одном уровне, даже возможностей ликорума недостаточно в подавляющем большинстве их описаний. Некоторые жрицы посвящают жизнь попыткам осознать их слова и при этом не лишиться разума, но...       — Вот вы где! — внезапно прозвучал голос Винс, которая только что вышла из храма. Судя по всему, жутко чем то раздраженная. — Я так долго вас искала а вы сидите на улице! Могли бы и предупредить!       Жрица недолго думая указала копытом на меня и скорчила невинное лицо.       — Слава богам что ты наконец появилась, — произнес я, потирая виски. — Еще чуть чуть, и у меня мозг поплывет.       — Почему? Что не так?       — Я, кажется, уверовал.       — Как это ты умудрился? — спросила жрица.       — Меня этот вопрос беспокоит не меньше.       — Я могу одна домой пойти, если вы тут хорошо сидите.       — Да я бы с тобой пошел, просто мы совсем чуть чуть не договорили.       — Брось, — ответила Онсиния. — Есть разговоры, которые не имеют конца. Стоит ли удивляться тому, что большинство разговоров со жрицами именно такие. Так что давай, вперед, возвращайся в мир. Быть может ты взглянешь на него чуточку осознаннее, чем до прихода сюда. Но если вдруг ты захочешь этот разговор продолжить, то я буду ждать. Для этого я тут и сижу.       — Уверен, что захочу. Мне почти жаль, что я не заглянул сюда раньше.       — Может ты заглянул как раз в то время, когда больше всего в этом нуждался, — улыбнулась она, направившись к храму. — Все в этом мире не случайно. Но сейчас вам обоим уже пора. Приходи, как почувствуешь, что готов продолжить, и мы посмотрим, какие плоды дало все то, что мы сегодня в тебе посадили. До встречи.       — Да, до встречи, — махнул рукой я, и она скрылась за дверью.       Мы проводили ее взглядом, и как только дверь за ней закрылась, Винс тут же обернулась ко мне.       — Кажется, твой поход сюда оказался не таким уж бессмысленным?       Я поднялся на ноги и пошел в сторону города.       — Да ладно, он изначально таковым не был. Если я не сижу часами в зале мертвых, то это не значит, что мне все равно.       — Да никто не сидит. Ну, большинство. Прости, я просто подумала что ты чем-то важным занят, раз не пришел сразу же. Вот и сидела там. Ждала.       — В общем то, ты права. Я совершенно не ожидал того, что произошло в этом месте.       — Так ты поговорил с Вэйлой?       — Еще как поговорил!       — И что?       — Ты даже представить себе не сможешь! Я не понимаю, почему она прячется здесь, в этом мрачном храме. Ее талантом могла бы заинтересоваться сама принцесса, я в этом просто убежден. Она может видеть нечто, о существовании чего Селестия наверняка догадывается. Она как еще один кусочек пазла во всей этой неразберихе. Да еще и где! Прямо тут, в Понивилле! Живешь себе, живешь, и даже не подозреваешь что совсем рядом, в храме, прячется огромный рояль в кустах!       — Рояль? — не поняла она.       — Рояль! Это все не просто так, понимаешь? В этом есть какие-то взаимосвязи. Селестия думает так же. Я думаю так же. А теперь еще и пони с какими-то специфическими способностями тоже в это верит, хотя до сегодняшнего дня была вообще не при делах. Казалось бы, совершенная случайность, что мне вдруг по какому-то совершенно стороннему поводу приспичило заглянуть в этот храм, а в нем, опять же, совершенно случайно сидит единственная во вселенной пони которая благодаря совершенно случайному таланту смогла приоткрыть завесу тайны над проблемой которая волнует меня в последнее время! Но в жизни не бывает таких длинных рядов удачных совпадений, жрица права — случайностей не существует. Чую, дело близится к какой-то развязке и я уже совсем совсем рядом, иду по заранее разбросанным кем-то ниточкам. Все идет согласно какому-то плану.       — Да? — обеспокоенно спросила она. — А больше похоже на паранойю.       — Думай что хочешь. Но надо сегодня же написать обо всем принцессе!       — Аккуратней, прошу тебя, — спешно добавила Винс. — Вэйла совершенно не та пони, которую может обрадовать такое внимание к ее персоне. Она и без того жутко напугана.       — Тут ты права. Но в Кантерлоте наверняка смогут выяснить, являются ли ее способности настоящими. И когда Вэйла узнает, что она вовсе не больна, как сама уверена, ее возможности раскроются по настоящему! Она уникальна!       — А если окажется — что нет? Тебе кажется, что ты нашел какой-то ключ к разгадке тайн которые, возможно, сам же выдумал. Вдруг тебе просто хочется думать, что все что происходит — не просто так? И что все взаимосвязано?       — Тогда это будет жуткая драма. Но ее не будет! Потому что таких случайностей не бывает!       — Я не только о тебе беспокоюсь.       — Понимаю. Но с другой стороны, чего хорошего она добьется, если будет сидеть в этом подземелье? Кто сможет позаботиться о ней лучше, чем принцесса? Она помогла мне в разгадке моих тайн, а я помогу ей в разгадке ее! Если, конечно, не окажется, что мы просто оба двинутые, как опасается Онсиния…       — Примерно об этом я тебе и пытаюсь сказать. Тебе кажется, что ты видишь ряд удачных совпадений. Поэтому считаешь, что это не совпадения. Но на самом деле может не оказаться самого ряда. Что это просто события действительно никак друг с другом не взаимосвязанные.       — Хоть немного да взаимосвязаны. Кое что из того, что видит Вэйла, удалось подтвердить Онсинии. Причем сегодня, и благодаря моим внутренним странностям. Даже если остальные ее способности полная чушь, она все равно уже вплетена в эту историю как ни крути!       — Ладно, ладно. Тебя не переубедишь, я поняла. Но что за рояль?       — Какой рояль?       — В смысле какой? Да и вообще, что тебе в итоге то сказала Вэйла? И что из увиденного ею удалось подтвердить?       — Я тебе сейчас все все все расскажу! — воодушевленно заявил я.              ***              — О, смотри, нас кто-то ждет, — произнесла Винс, указав на входную дверь своего дома.       Там сидела Шинси, наблюдавшая за светящимися мотыльками, которые всегда начинают летать в сумерках. И кажется, их неторопливый и плавный полет в купе с долгим ожиданием на одном месте начал ее усыплять.       Но услышав голос матери она тут же обернулась и вскочила на ноги, побежав к нам навстречу.       — Эй, да это же счастливая обладательница полноценной семьи, — произнес я, как только она подбежала.       Она остановилась перед нами и лице ее вдруг стало очень напряженным, словно из нее вот вот что-то вырвется.       — П…. п-п-привет, — выдавила она из себя с такой силой, что у нее чуть глаза на лоб не полезли.       — Да ладно! — вполне искренне удивился я, обернувшись сначала на Винс, потом обратно на Шинси. — Ты умеешь разговаривать!       — Твайлайт решила с ней позаниматься, пока тебя не было, — пояснила Винс, поглаживая дочь пока та терлась об нее словно котенок. — Ее вдруг заинтересовали причины ее немоты и, как оказалось, они не физические.       — У тебя чудный голос! Не зря так долго его берегла.       Шинси начала было жестикулировать, пытаясь что-то показать, но мать отдернула ее, прервав ее попытки.       — Ну уж нет, давай словами, раз уж начала.       — Это д-д-д… — Она тяжело вздохнула, собираясь с мыслями перед очередной попыткой. — Д-д-долго…       — Было бы не так долго, если бы ты не говорила о том, насколько это долго.       — Т-т-т-твай-л-л-лайт, — протянула она, отчаянно пытаясь держать свои копыта под контролем, — т-т-то-ж-ж-же…. з-з-з-десь?       — Самой собой, — ответил я. — Хочешь ее увидеть?       Она энергично закивала головой.       — Вот еще! Куда тебя понесло, ночь на дворе, — произнесла Винс.       — Но она же не одна. Мне тоже надо к Твайлайт, я обещал показать ей своего нового питомца.       — Только недолго, ладно? — обратилась она к дочери, на что та кивнула.       — Скоро вернемся, — произнес я.       Шинси радостно взлетела в воздух и полетела вслед за мной к городу. Как только Винс скрылась с глаз, в ход снова пошли привычные ей жесты. Я так понял, она пыталась спросить меня, где я был.       — Да где я только не был. Нужно же хоть иногда выбираться из этого города. Мир посмотреть. Но все таки твоя мать права, ты бы куда быстрее научилась разговаривать нормально, откажись ты от жестов вовсе.       — Я…. знаю…. — выдавила она.       — Не буду спрашивать, в чем была проблема твоей немоты, а то это может на всю ночь растянуться.       Она только усмехнулась в ответ.       — А ты не боишься этих ворон? Твоя мать от них просто в ужасе.       Шинси пожала плечами, без особого интереса взглянув на птицу.       — Ч… что…. что с…. с…. — пыталась выговорить она, но в конце просто указала в сторону моей руки.       — В бою потерял! — гордо заявил я.       — М… мне с… ска… казали… т…. тебя…. пы…. та… лись…. убить.       — Да ладно, — махнул я здоровой рукой. — Ты взгляни на меня. Кто только не хочет от меня избавиться. Отделаться рукой, которая все равно отрастет, это все равно что вообще ничего не потерять.       Дальше жесты и редкие слова пошли у нее и вовсе вперемешку. Но все таки это было понятней, чем просто жесты.       “Другие пони хотят выгнать тебя”.       — А, тебе и об этом известно. Ну, да, это не очень приятная новость.       “Со мной разговаривали пони из газеты. О тебе. Пару дней назад.”       — Серьезно? — спросил я. — Должно быть, они очень терпеливые. Но почему с тобой? И чего они хотели? И знают ли твои родители?       “Знают. Им это понравилось. Они решили, что мои слова о тебе убедят других, что ты не плохой.”       — Ого. Газетчики собираются отстаивать мою репутацию. Это неожиданно.       Хотя, если вспомнить слова Милетрис, возможно это Кантерлот вмешался, и теперь все пытаются отбелить мое имя. Слова спасенного мной ребенка могли бы существенно склонить чашу весов в мою пользу.       Улицы города уже практически опустели. Не на ком мне было проверить реакцию окружающих на своего питомца. Редкие пони, что нам попадались, были слишком далеко, чтобы обратить на нас внимание.       Когда мы дошли до библиотеки, на первом ее этаже свет уже не горел. Твайлайт готовилась ко сну и уже не собиралась ждать гостей. Но что поделаешь. Постучав из вежливости, я шепнул Тенекрылу чтобы пока подождал снаружи.       Когда и внизу загорелся свет, только тогда я открыл дверь.       — А я уже и не ждала, — произнес единорог, взглянув на мою спутницу с улыбкой. — Ну надо же, кого ты привел. — Шинси проскользнула внутрь и обняла Твайлайт. — Ох, неужели успела соскучиться? Ты делала упражнения, пока меня не было?       — Да, — ответила пегаска.       — Ну и отлично, тогда завтра жду тебя снова. В то же время. — Твайлайт переключила внимание на меня. — А у тебя как дела? Взял кого-нибудь? Почему Флаттершай не хочет отвечать на мои письма?       — Потому что это сюрприз, — ответил я, и вдруг понял что сердце у меня бьется как то неважно.       Единорог улыбнулся.       — Ну? И кого?       — Птицу.       — Какую?       — Редкую для этих мест, как мне сказали.       — Что ты опять секретничаешь? — спросила она. В ее улыбке проявлялось все больше интереса, в то время как у меня на лице становилось все больше неуверенности в том, что она воспримет все это адекватно.       — Только можно без особо бурных эмоций? — спросил я, и свистнул на улицу.       Когда Тенекрыл влетел в дом, у Твайлайт действительно не возникло бурных эмоций. Они у нее вообще пропали. Но, наверное это лучше, чем злость. Не так все плохо.       — Трупная ворона, — произнесла она.       — Точно, — самодовольно заявил я, обернувшись на птицу.       — Трупная ворона, Тайлер! — вдруг крикнула она, спугнув птицу. Даже пегаска рядом вздрогнула. Да что там пегаска, я чуть не помер.       — Я уже в курсе о том, как к ним относятся, и….       — Ты самый тупой представитель всей своей несчастной планеты, Тайлер Рэйнор! В этом деле невозможно было совершить ошибку, но ты совершил. Фатальную!       — Я это знал.       — И это должно было сделать тебя умнее?! Мне плевать, как ты это сделаешь, но ты вернешь птицу обратно Флаттершай, иначе я сделаю это сама, и поверь, ни тебе ни твоему “питомцу” это не понравится!       — Не буду я ничего возвращать!       — Ах так? Ты у нас такой волевой и принципиальный? Я тут сижу и думаю, варианты накидываю, как бы нам вытащить твою репутацию обратно на более менее нормальный уровень, чтобы ты не ныл что все на тебя смотрят как на маньяка, а ты берешь и втаптываешь все это в грязь! Отлично! Продолжай в том же духе! Проваливай отсюда и только посмей еще раз заявиться с этой птицей!       — Как скажешь, — ответил я, выходя обратно за дверь. — Шинси? Мы обещали что уйдем ненадолго. Твайлайт не в настроении.       Пегаска с растерянным лицом поплелась за мной на улицу.       — Тайлер! — крикнула Твайлайт нам в след.       — У меня был не самый простой день, Твайлайт, — ответил я, не оборачиваясь. — Не делай его еще сложнее. Мы завтра все обсудим, идет? Когда ты переспишь с этой мыслью.       Я достал из пакета еще одну маленькую квадратную таблетку, закидывая ее в рот. Все таки зря я пришел сюда сегодня, не лучшее завершение вечера.       — Эй! Ты уже пил сегодня лекарство! — Не сдавалась Твайлайт, все еще стоя в проходе библиотеки. — Тебе нельзя больше!       — Разве? — спросил я. — Спокойной ночи, Твайлайт.       До меня донесся звук захлопывающейся двери.       Шинси обеспокоенно на меня обернулась, но я только усмехнулся в ответ.       — Ух, я думал будет не так жестко. Все таки у пони какая-то совершенно нездоровая боязнь этих птиц. Надеюсь, ты не вырастешь такой же. — Я обернулся на Тенекрыла, что сидел у меня на плече. — У нас с тобой масса работы, приятель.       Отведя все еще растерянную пегаску обратно до дома и вежливо отказавшись от того, чтобы еще посидеть, я вернулся обратно в свою подземную нору не желая больше никуда из нее вылазить сегодня. Приведя в порядок все пещерные дела, которые так долго ждали моего внимания, я долго думал чем еще себя занять перед заслуженным сном. И только потом вспомнил про письмо для Селестии.       Кое-как найдя в ящиках нормальную бумагу, что-нибудь пишущее и свой словарик, я начал кое как выводить сообщение замысловатыми буквами Ликорума. Как только к Твайлайт в руки попал учебник человеческих языков, она сразу же начала его постижение. Причем с завидным упорством. На этом фоне мне стало совсем уж стыдно за то, что я едва едва читаю и пишу на их родном языке.       Времени на это занятие я потратил целую массу, что послужило мне отличным снотворным. Но все таки письмо я дописал. Я написал в нем о Вэйле, само собой. О ее способностях, специфических и не очень. Написал что с ней стоит быть аккуратным, так как она этих способностей боится. Ну и об истинной причине моих припадков, которую она разглядела, а жрица ее подтвердила. Написал и о том, что завел питомца, но не сказал какого. Но упомянул о Талунорской подготовке и об УКС, дополнив просьбой мне похожий выслать, если имеется.       Отправив, ответа я решил не дожидаться, и сразу завалился на кровать. Дикий был денек. Завтра наверняка будет уже полегче. Хорошо хоть эти таблетки успокаивали. Только мне начинает казаться, что у меня к ним уже какая-то нездоровая тяга….       Проснулся уже утром. Оттого, кто-то меня расталкивал… Открыв глаза, я встретился взглядом с непонятно откуда возникшей Тэйнарис. Лицо у нее было очень напуганное.       — Ох, слава небу, я уж думала ты помер, — облегченно произнесла она.       — Что? — не понял я, не до конца еще проснувшись и пытаясь понять, снится она мне или нет.       — Думала что помер, говорю, — повторила она, все еще внимательно оглядывая меня с ног до головы.       Пришлось подняться с кровати и сесть, прогоняя остатки сна из головы и пытаясь вникнуть в происходящее.       — Меня слишком уж часто пытались прикончить, — пробурчал я. — Нет никакой надежды на то, что я умру во сне, в собственной постели.       — Так ты в порядке? — спросила она.       — Да, да, в полном. Что произошло. Откуда такие вопросы?       — А с чего вдруг ЭТО — она указала копытом на сидящего на своей жердочке Тенекрыла, — сидит около тебя?       — У ЭТОГО есть имя, между прочим.       — Он что, уже давно так за тобой увязался? — не поняла она.       — Я за ним увязался. А не он. Это Тенекрыл. Мой новый питомец. Он будет счастлив, если ты будешь чуть более вежливой.       — Питомец? Дурак что ли? — рассмеялась она. — Кто в здравом уме будет заводить себе такого питомца? С такими вещами не шутят, знаешь ли.       Я устало закатил глаза и рухнул лицом обратно в подушку.       — Постой, ты что, серьезно? — спросила она.       — Что ты здесь делаешь? — промычал я, не поднимая головы.       — А ты мне не рад? Объявился, понимаете, не жданно не гаданно, а ко мне даже не удосужился зайти и поздороваться. Ладно уж, сама пришла, не гордая. А тут на тебе, “что ты тут делаешь”.       — Привет, — произнес я, все так же в подушку.       — Да, привет, очень мило с твоей стороны.       Я повернул к ней голову.       — Я действительно рад тебя видеть. Вчера был не самый удачный день для встречи друзей.       — С чего это вдруг?       — Я вчера много чего наслушался. Одно лучше другого просто.       — Например?       — Например, меня хотят выгнать из города, слышала?       — Чепуха, — махнула она рукой. — Ну выгонят они тебя, и что? Формально, ты живешь не в черте города.       Я невольно поднял брови.       — Тебя действительно только этот аспект волнует?       — Тебя всегда побаивались и сторонились. Отвыкли за это время, с кем не бывает. Привыкнут снова. Хотя…. — Она обернулась на Тенекрыла брезгливым взглядом. Но снова повернулась ко мне. — Но я, вообще, не совсем за этим к тебе пришла.       — Да ну? Наверное поэтому я и спросил тебя о том, что ты тут делаешь.       — То есть просто поздороваться зайти я уже не могу, да? Подумаешь, столько времени тебя не видела. Может я тоже волновалась? А может привыкла уже хоть с кем то болтать по ночам. А еще я так давно искала того единственного и неповторимого, с которым могла бы обсудить очень тревожную для меня вещь, которая нас, с некоторых пор, очень сильно объединяет!       — Это какую же?       — Какую? Я этими копытами вытаскивала из леса человека, который потом поубивал кучу народу. По крайней мере помогала это делать!       — Вот именно, что помогала. К тебе то какие могут быть претензии? Вряд ли тебя пытались за эту помощь убить или выгнать из города, — ответил я, перевернув голову на другой бок. — Только не говори, что ты пришла из-за этого.       — Представь себе — нет. Я хотела об этом поговорить, но в начале. А не спустя столько времени. А теперь как то уже поздновато это обсуждать. К тому же, ты прав, мне никто в вину не ставит то, что в спасении этого человека я тоже участвовала. Не хочу показаться ужасной подругой, но меня этот факт очень радует. Убивать или выгонять меня пока не пытаются.       — Тебе то что, — ответил я, снова развернувшись к ней. — Формально, ты живешь не в черте города.       — Да, очень смешно, — улыбнулась она. — Не переживай ты так об этом “выселении”. В первый раз что ли? Все как нибудь уляжется. Если хочешь знать, я о тебе только хорошее говорила.       — Кому, интересно? Случайным лунатикам на улице?       — А вот и нет! У меня, между прочим, интервью взяли. Как тебе такое?       — У тебя тоже? — удивился я. — Это газетчики прям радуют.       — А у кого еще?       — Недавно даже до ребенка добрались.       — До Шинси что ли?       — Я вроде вас друг с другом не знакомил.       — Слушай, я не очень общительная, но это не значит что я вообще ни с кем в городе кроме тебя не разговариваю. К тому же, я напомню, что у нее один из родителей — ночной пегас. Ночной, понимаешь?       — А, я не подумал об этом. Нашли много общего?       — А то! Она великолепна! Я ей даже…       — …. работу предложила?       — Так! Я не всем подряд ее предлагаю, чтоб ты знал! Кто бы что ни говорил! Но раз уж ты заговорил о работе.... За этим я, собственно, и пришла.       — По работе? Я то тут каким боком?       — Уж извини, может я что-то не так помню, но ты хотел со мной работать. Согласился, а потом куда-то пропал. Это не профессионально.       — Мне сейчас вообще не до этого, если честно, — устало ответил я. — Хотя…. хотя нет, знаешь, возможно это прекрасная идея. Может это поможет мне отвлечься от всей этой чуши.       — Отлично, у меня как раз есть подходящий для тебя заказ, — обрадовалась она, начиная доставать из своей сумки кучу каких-то бумаг и большую склянку.       — Ох, ты времени зря не теряешь, да? — спросил я, снова переходя в сидячее положение.       — Ты не один хочешь спать, знаешь ли. Я только что выкарабкалась из леса, — Она разложила все это добро на полу передо мной. — Есть одна трава, которая растет на болотах. Осенью, когда она начинает уже желтеть и отмирать, она выделяет в воду особое вещество, чтобы почва им пропиталась. Из-за него земля не промерзает и корни этой травы успешно переживают зиму. — Она сунула мне склянку в руки. — Это вещество тебе и нужно добыть. Вода, в которой оно растворено, имеет отчетливый синий оттенок. — Тейнарис порылась в сумке и нашла там какой-то прозрачный синий шарик и кинула его в банку. — Точно такой же цвет, как у этого шара. Оставь его в этой банке, так ты поймешь, что нашел именно то, что нужно. Наливаешь воду в банку и если шарика становится практически не видно, значит ты нашел то, что нужно. Если его не видно совсем, то это вообще идеал, но на такое рассчитывать бессмысленно. До фанатизма доводить не стоит.       — Нужно только одну банку набрать?       — Не всегда удается наполнить даже одну. Не надейся, что ты найдешь целую синюю лужу. Максимум слегка голубую. Но нашему клиенту вполне хватит и одной трети от банки, но если притащишь больше — отлично, я найду кому ее продать. Эту жидкость используют для самых разнообразных целей. Конечно, если шарик внутри будет видно совсем уж хорошо, то придется набрать побольше. От воды мы потом избавимся и получим концентрат. Если ты считаешь, что достаточно искусен в магии, можешь попробовать сделать это прямо на месте, чтобы побольше влезло. Просто заморозь жидкость. Вода превратится в лед, а с нужным нам веществом ничего не случится. Лед нам, конечно же, не нужен. Только смотри, чтобы банка от заморозки не лопнула. Это достаточно дорогое и прочное стекло, будет очень обидно. — Она ткнула копытом в карту. — Думаю, где находятся болота ты знаешь. Далеко в лес залазить не придется, так что задание не особо опасное.       — Если забыть про живущую там гидру, — кивнул я.       — Даже представить себе не могу, что такого ты можешь сделать, чтобы заставить ее выползти из своей любимой ямы.       — Звучит как вызов.       — Так ты согласен? — спросила она, отобрав банку. — Или тебе нужно еще время чтобы отойти от своей меланхолии?       — Думаю, что я в порядке, — ответил я, схватив банку обратно. — Мне идти ночью?       — Как хочешь. Ночью тебя будет труднее заметить. Но, конечно, и тебе будет труднее заметить все то, что так же хочет скрыться.       — Ночью так ночью. Спать я не буду еще дня три, а днем мне и так есть чем заняться.       — Как знаешь, — ответила она, разворачиваясь и направившись к выходу. — Заходи, пожалуйста, почаще.       — Ладно, — произнес я, и как только она скрылась я повернулся к сидящей птице. — У нас есть работа!       — Оу, кстати, — вдруг произнесла пегаска почти у самого выхода, — у тебя тут письмо.       — А, точно, спасибо, — ответил я, подбежав к выходу и схватив сверток бумаги.       Я уже и забыл что что-то писал вечером. Развернув письмо, я тут же начал его читать. Но не сразу понял, что в нем что-то не так. Лишь спустя мгновения я догадался, что оно написано не на Ликоруме. Оно написано на моем родном языке. А вот почерк не походил на почерк Селестии.       “Тайлер, ты правильно сделал, что мне написал. Сегодня же я соберу нужных специалистов и попробую узнать о таланте Вэйлы побольше. Сомневаюсь, что они скажут мне что-то новое, ведь насколько я знаю, подобные способности или аналоги нам неизвестны, так что, скоро стоит ждать нас с визитом, как только я соберу достаточно информации. Аккуратно, как ты и просил. Если то, что она говорит и видит — правда, то ее боязнь, скрытность и осторожность вполне обоснованны. Ну а если нет, то я всегда смогу найти для нее специалистов другого профиля (Шутка).       Теперь что касается Талунорского словаря. Само собой у нас такие есть. Но я надеюсь, что мне не придется тебе объяснять, что если мы доверим тебе его копию, то ты не должен оставлять ее где попало без присмотра. Иначе говоря, постарайся, чтобы он не попал ни в те руки. А еще лучше, чтобы он и вовсе оставался лишь в твоих. Я не говорю, что кругом враги. И не говорю, что эта штука может привести к серьезным последствиям, если окажется не в том месте. Это просто словарь, и скорее всего каждая страна на этой планете давным давно имеет подобный. Но военная тайна есть военная тайна, большая или маленькая, бессмысленная или опасная. Надеюсь, ты это понимаешь. Так что будь добр, уничтожь это письмо. Если ты все таки додумаешься где-то потерять секреты чужой страны, то я не хочу оказаться той, кто был настолько глуп, что доверил тебе нечто подобное. Сам придумывай объяснение, где и как ты раздобыл эту штуку, если однажды тебе в темноте начнет мерещиться блеск вертикальных зрачков.              Твоя самая любимая принцесса — Тийанирис.              P.S Удивлен? Мои лингвисты уже успели вдоль и поперек изучить информацию, добытую о человеческих языках. Наверняка уже и Ассетрис успела за эти несколько дней узнать твой язык больше, чем ты успел выучить Ликорум за те месяцы, что живешь здесь, судя по тому что я все еще едва разбираю твою писанину. Я уже устала накладывать смысловые печати на каждое свое письмо. Так что, надеюсь ты не успел забыть язык человеческий, теперь тебе будут писать так. И да, словарь тебе тоже переведут через некоторое время. Но табличку, которая, наверняка, больше всего тебя интересует, конечно же оставят прежней. Так что, имеет смысл беречь только ее. Остальное все равно никто кроме тебя не поймет.”              Мне даже было жалко уничтожать письмо после такого. Очень давно я не видел знакомые мне буквы. Теперь я смогу и Селестии писать на родном языке! Точнее, Тийанирис. Теперь придется использовать в письме их реальные имена. Вряд ли они в курсе, что под Твайлайт я имею ввиду Ассетрис. Хотя, может они и догадаются, что это слово Twilight из одного языка, записанное буквами из другого. Которое, в свою очередь, означает слово Сумерки, а потом вспомнят что Ассетрис означает Сумеречная звезда на их языке. Правда тем же успехом я могу написать слово Sumerki, чтобы они уже наверняка ничего не поняли. Мда, сколько вариантов одного и того же имени. Все лучше, чем Искорка.       Кстати говоря, надо бы ее увидеть. Спокойно обсудить все то, что не получилось обсудить вчера. Кажется, вчерашние предчувствия не обманули, и сегодняшний день будет куда лучше вчерашнего.       Я достал свой пакет с таблетками, задумчиво его разглядывая. Кажется, у меня действительно начала формироваться какая-то зависимость к ним. Возможно, пока не поздно, надо от них отказаться. Но стоит ли? Может они не так бесполезны, как я себе нафантазировал, и действительно помогают. А значит, есть вероятность, что еще очень долгое время мне придется балансировать в этой тяге к ним, раз уж полностью отказаться от них я не могу. Придется употребить одну сейчас и больше не трогать эту штуку.       Так я и сделал. После чего свистнул Тенекрылу и покинул пещеру, оставив пакет дома.       — Пора снова со всеми дружить! — жизнерадостно заявил я птице, бодрым шагом направившись в город.       Когда я до него добрался, я, почему-то, никого не встретил. Не встретил никого и после, когда добрался чуть ли не до центра. Город был опустошен. Двери и окна в домах были наглухо закрыты.       — Что происходит? — прошептал я, оглядываясь. — Не могли же они все засесть по домам из-за одного лишь ворона. Как бы плохо они к тебе не относились. Мы что-то пропустили? Что-то резко изменилось за ночь?       Я услышал, как у меня над головой пролетел какой-то пегас. Я не успел разглядеть, кто это был, настолько быстро он пронесся, оставляя за собой след из разлетающейся во все стороны бумаги.       — Да что за… — произнес я, терпеливо дожидаясь пока одна из таких бумажек не долетит до меня. Схватив ее, я начал читать ее содержимое.       “С нас хватит! Мы устали жить в страхе за себя и за наши семьи!” — гласил текст. Под текстом уже знакомый мне по Кантерлоту символ. Человеческий череп, пронзенный кинжалом.       Меня сковал страх. Где-то подсознательно я уже приготовился к тому, что, возможно, придется снова сражаться за свою жизнь прямо здесь и сейчас, без всяких предупреждений.       Так что ничего удивительно не было в том, что я чуть не подпрыгнул когда услышал голос позади себя.       — Ладно, признаю, — Обернувшись, я увидел виконтессу, идущую сквозь дождь из этих листовок, в окружении пары стражников. Лицо у нее было крайне недовольное происходящим, — я сильно недооценила их страх.       — Вы пришли меня схватить? — испуганно спросил я, на всякий случай отступая на пару шагов.       — Нет, — ответила она, обернувшись на свою стражу, — Это не от тебя, а наоборот, для тебя. На всякий случай.       — Что могло измениться за ночь? — растерянно спросил я, оглядываясь.       — Не за ночь. Всего за одно утро. Всего одной свежей газетой.       — Но ты же сказала, что Селестия не допустит….       — Она и не допустила, — прервала меня Милэтрис. — В жизни своей не читала статьи скучнее, чем то что написала Кантерлотская газета о событиях на гала. А вот местная газета, внезапно, подсуетилась как следует и подложила нам огромную свинью. Хоть и про гала они писали немного, как я им и посоветовала, они использовали все это как фон для того, что откопали из других источников. — Сердце сделало пару лишних и быстрых ударов, когда я догадался, из каких именно источников. — Твои друзья поступили неосторожно, пока были уверены в том, что делают тебе услугу.       — Но что такого страшного они могли сказать?       — То, что ты предпочитал скрывать. По каким-то причинам, — серьезно ответила она. — О чем не была в курсе даже Селестия. Тэйнарис случайно проболталась, что ты в состоянии питаться энергией. Она внимательная пегаска, и смогла заметить это во время вашей битвы с волками. Жаль, что она не знала, что это, оказывается, секрет. В итоге все узнали, что ты способен охотиться на сбалансированно-магических существ, при желании. Шинси, в свою очередь, очень ярко описала то, как благородно и самоотверженно ты спас ее от кронов, пока возвращал ее родителям. Хотя в версии газетчиков это выглядело помрачнее. Получилась страшилка про то, что ты способен убивать кронов пачками даже не сдвигаясь с места. Я уже молчу про то, чтобы сжигать их заживо. Добавим к этому случай на гала, который, как его теперь не опиши и с какой точки зрения не взгляни, будет выглядеть гораздо хуже. Не забудем упомянуть и второго человека. А заодно быстренько пробежимся по прошлым твоим подвигам, вплоть до того злосчастного голема из пещеры. И наконец — ты сбежал и скрывался, как только второй человек “напал” на Кантерлот. И все, журналистская взрывчатка готова. Теперь все повернуто темной стороной вверх. Тень упала даже на Найлин, ведь все теперь уверены, что твои связи с принцессами могут оправдывать и покрывать беглых преступников из других стран.       Я сел на землю, обхватив голову. Продолжая стеклянным взглядом наблюдать за падающей бумагой.       Милетрис подошла ближе.       — Селестия хочет лично в это вмешаться. В ближайшие дни. Никто не хочет повторения ситуации на гала, но уже никто и не отрицает, что тебя на нее опять смогут спровоцировать. Ситуация стала серьезной. И пусть это звучит неуместно, но я хочу призвать тебя, все таки, не переживать сильно по этому поводу. Сам понимаешь, твои резкие эмоции лишь увеличат вероятность повторения того происшествия. Пока тебе лучше не покидать своего дома. На всякий случай, стража проводит тебя обратно. — Я не удержался и усмехнулся. — И нет, не для того, чтобы ты ни на кого не напал. Мы опасаемся прямо противоположного, что кто-то может попытаться напасть уже сейчас.       — Не стоит, — ответил я, поднимаясь обратно на ноги. — Правда. Я сейчас хочу побыть один. Они не нападут. Ими движет страх. А не месть, как в прошлый раз.       — Понимаю. Тогда будь осторожен.       Она махнула стражникам и вместе с ними пошла обратно к городской ратуше, оставив меня одного.       — Надо было лучше слушать Флаттершай, — произнес я, обращаясь к ворону. — И мне, и тебе. Худшего владельца ты себе выбрать просто не мог.       Внутри меня что-то медленно и мучительно умирало, и я не знал как это остановить. Не знал, как можно от этого отвлечься. Не хотелось ничего делать, ничего предпринимать. Куда-то идти или с кем-либо разговаривать. Отчаяние меня парализовало. Хотелось просто забыться.       Но сначала надо все таки добраться до дома. К счастью, или к сожалению, я оказался прав и путь мой был абсолютно свободен. Я снова оказался в своем убежище которое все больше начинало напоминать мою клетку, и впервые за долгое время сдвинул огромный камень на входе, перегородив им проход. Надеюсь, он хоть как то поможет от всех нежелательных гостей.       Я хотел пересидеть здесь и все спокойно обдумать. Здраво оценить всю сложившуюся ситуацию. Но я не мог, мысли не шли в голову, были только чувства которые то побуждали меня что-то делать и как то действовать, то наоборот заставляли меня бросить все и впасть в меланхолию. Надо было их как то успокоить… Снова начать есть таблетки? Сразу после того, как я решил от них отказаться? Попахивает реальной зависимостью.       Что если сегодня или завтра, ночью или может даже днем, ко мне заявится толпа и попытается избавиться от меня самостоятельно? Единственной гарантией того, что я не впаду в безумства — это упаковка этого злосчастного лекарства.       Я схватил пакет и задумчиво вертел его в руках. В голове у меня начали роиться мысли, казавшиеся очень опасными и соблазнительными одновременно.       — Раз эти таблетки подавляют что-то плохое во мне, — прошептал я, достав сразу горсть, — то почему бы им просто это что-то не прикончить раз и навсегда?       Вряд ли эти штуки в состоянии меня прикончить. Я жрал много чего, пока распоряжался этим телом. В том числе и вещи однозначно смертельные для любого другого. Так почему бы не попробовать? Может во мне говорит отчаяние, может загадочная сверхбыстрая зависимость, а может, все таки, тяга к суициду о которой всегда говорят пони, но в которую я сам не верю.       Но скорее всего, сразу горсть таблеток действительно поможет мне забыться хоть ненадолго, и просто чуть чуть отдохнуть от этого всего. Перезагрузиться.       Была не была...       Всего получилось съесть штук шесть, пока меня не начало тошнить. Все таки вкус у них был отвратительным. После этого я начал наворачивать круги по пещере, в ожидании эффекта. Наступил он достаточно резко. Мир вокруг вдруг стал выглядеть очень простым и понятным. Вещи стали новыми и интересными.       Вот только передвигался я все хуже и хуже. Сначала я сел. Потом лег. Затем и вовсе начал словно растекаться по полу.       Я перестал ощущать время, не чувствовал больше его вязкости. Потом я перестал ощущать вообще что либо. Даже мысли в голове были очень размытыми и невыносимо медленными. Не было ни хорошо, ни плохо.       Сквозь пространство над камнем, которым я загородил проход, все еще проникал солнечный свет, казавшийся болезненно ярким. Очень скоро, он начинал становиться плотным, постепенно теряя в прозрачности. Я закрыл глаза, чтобы он не причинял мне боли. Но стоило мне это сделать…       — Не налегал бы ты так сильно на эту штуку, — послышался женский голос.       Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был мне незнаком. Беззаботность, вызванная лекарством, мгновенно сменилась на страх, близкий к паническому. Я попытался оглядеться, насколько хватало сил, но никого рядом не обнаружил. И никакого присутствия не ощущал.       Показалось? Наверное, нет ничего странного в слуховых галлюцинациях в моем состоянии?       Я снова лег, прикрыв глаза и стараясь вернуть себе чувство спокойствия. Но что-то заставило меня открыть их снова. И тогда я увидел, что обладательница голоса мне не показалась. Она вышла из потока света, словно была из него соткана.       — Привет, — произнесла она.       “Селестия?” — подумал я. Нет, это была не она, но очень походила на нее способами появления из ниоткуда.       Это была пони. Абсолютно обычная. Абсолютно белая. Но создавалось такое ощущение, что это не цвет. А отсутствие какого-либо цвета. Или наоборот - все цвета сразу?       Голову ее покрывали столь же бесцветные волосы, которые она, кажется, совершенно не контролировала и вот вот могла сама в них запутаться. Единственным цветным пятном оставались только синие глаза. Которые, почему-то, казались мне очень знакомыми. И появилось такое чувство, что и голос ее, на самом деле, мне давно знаком. Я пытался вспомнить, где я мог его слышать, но мои попытки приводили к пустоте. Словно воспоминания о ней принадлежали к моей прошлой жизни, что была стерта. Но это был какой-то бред.       При ее приближении Тенекрыл, который до этого предпочитал оставаться незаметным в своем углу, вдруг стал истошно каркать во всю глотку и беспорядочно летать. Успокоился он лишь после того, как пони обратила на него внимание. Он снова вернулся на свое место и замолк неподвижно, словно время для него замерло.       Мне захотелось встать, но у меня не получилось. Так что я продолжил лежать на месте, зачарованно изучая таинственную незнакомку. Она тоже легла на пол, на свои же собственные волосы, чтобы оказаться со мной на одном уровне.       — Ты мне мерещишься? — спросил я, чувствуя что голос мой невероятно слаб.       — Хотела бы я ответь — да. Или — нет, — ласково произнесла она, с улыбкой, которую я тоже видел, казалось, сотни и тысячи раз до этого. — К сожалению, ответы на самые интересные из вопросов всегда болтаются где-то посередине.       — Мы с тобой знакомы?       — С этим вопросом уже проще. Но к сожалению, время на него ответить еще не пришло.       — А для каких пришло? — Я как будто разговаривал с ней не физически, а мысленно. Я не был уверен, что я действительно произношу эти слова и звуки. Но голос у меня был какой-то потусторонний. — Хоть на какие-то вопросы ты ответишь?       — Я бы этого не хотела. Я вообще не хотела приходить к тебе сейчас, в этот момент. Время неподходящее не то что для твоих вопросов, но и в целом для моего визита.       — Тогда зачем ты пришла?       — Ты меня вынудил. Своим состоянием.       — Ты про таблетки?       — Боюсь, что да, — ответила она, бросив взгляд на пакет. — Эйвен допустил одну критическую ошибку при разработке. Ее последствия ты сейчас испытываешь на себе.       — Мне нужно от него отказаться?       — Да.       — А если я не смогу?       — Ты не сможешь. Но ты можешь попросить помощи у друзей.       — Как твое имя?       — А ты никак не уймешься, да?       — Сделай мне одолжение.       — Когда то у меня было имя. Но оно всегда значило так мало, а однажды — пропало совсем, представляешь? — рассмеялась она. — Я даже не помню момента, когда это произошло. Я все искала его и искала. Пыталась спрашивать его у других. Ведь мы не сами себе выбираем имена, нам их дают, не правда ли? Но других не было.       — Я сам себе выбрал имя.       — Считаешь? — спросила она, снова наградив меня очень ласковым взглядом.       — Но как мне тогда тебя называть?       — Можешь называть меня — Эхо.       Такое чувство, что мои органы свернулись в клубок. Все в этой пони, начиная с ее вида и заканчивая ее именем пробуждало во мне нечто странное, и кажется она сама это прекрасно понимала, не давая мне никаких ответов. Лишь еще больше сбивая с толку.       — Ты ведь все знаешь, да? — спросил я. — Вообще все. Ты — ответ на все мои вопросы.       — Да, — кивнула она. — Я знаю все. Но я — лишь эхо, отзвук. Отражение, маскирующее истинный источник.       — Я так устал от загадок, Эхо.       — Я понимаю. Очень хорошо понимаю. Но загадки созданы для того, чтобы их решали, а не искали на них готовых ответов или пытались от них избавиться. Ты их либо решаешь, либо они преследуют тебя до конца жизни. Потерпи совсем немного, и скоро первые осколки мозаики начнут попадаться. А позже — и складываться. Но для начала тебе придется привести себя в порядок. У тебя впереди еще долгий путь, и на нем будет очень мало вещей, которые будут тебе нравиться. Но ты его пройдешь. Можешь считать это пророчеством.       — Или я забуду о твоем существовании как только оклемаюсь от этих таблеток.       — Нет. В этот раз не забудешь.       — Что?       — Поднимись, Тайлер Рэйнор. Поднимись и помни — если мир тебя не признает, это еще не значит, что ты ему не нужен.       Она снова улыбнулась и растворилась в воздухе. Исчезла, словно свет, из которого она воплотилась, померк.       Отчасти, это оказалось так. Кто-то другой встал перед моими глазами и напрочь перегородил солнечный луч. Однако, управление телом неожиданно вернулось. Я тут же вскочил на ноги, бесполезно пытаясь выяснить куда пропало видение.       — Тайлер, ты что тут устроил?! — прозвучала новая фигура голосом Твайлайт.       Но я не обратил на это никакого внимания, отодвинув ее рукой в сторону, чтобы не загораживала свет.       — Черт, — произнес я, беспорядочно оглядываясь. — Куда она пропала?!       — Кто пропал? — не понял единорог, возмущенный тем что я ее толкаю из стороны в сторону.       — Эхо! — вскрикнул я, в отчаяньи рухнув обратно на землю. Казалось, я только сейчас понял что Твайлайт находится здесь. — Твайлайт! Послушай меня очень внимательно, это очень важно! Даже если будет звучать как полнейшая чушь! Я только что видел пони. Абсолютно белую! Шкура, волосы. Только глаза — синие. Возможно это была лишь иллюзия, созданная для меня, но кем бы ни было это существо — это точно не обычная пони. Она что-то вроде вездесущего духа, который все знает, заползает во все головы, стирает память и… и… — Я резко приблизился к единорогу, отчего та вздрогнула, и схватил ее. По крайней мере как мог, одной рукой. — Наверняка ты что-то такое читала в своих книгах, да?!       — Тайлер, что ты несешь? — аккуратно спросила она, вырвавшись от меня и отступив на несколько шагов.       — Отзвук. Отражение, — прошептал я, потеряв к Твайлайт интерес. — Отражения, скрывающие источник. Может это была подсказка? Что она хотела сказать… зачем она пришла… Поднимись, Тайлер… поднимись…       Я снова встал на ноги, беспомощно глядя в проход, который, как оказалось, был свободен. Ну, да, Твайлайт-то как то вошла… Но свет снаружи не лился. Небо было напрочь затянуто тучами. Не могли же они так резко появиться. Это проделки Эхо?       — Тенекрыл! — радостно вскрикнул я, и на этот раз испуганно вздрогнула уже птица. — Тенекрыл, дорогой мой! Ну конечно! Ты же умная птица! Ты ведь ее видел тоже. Ты сможешь подтвердить мои слова, что она не просто мне приснилась, так ведь?       Но ворон уставился на меня непонимающим взглядом и из меня вырвался стон, который, впрочем, быстро перетек в смех.       — Хитро! Что я могу противопоставить сущности, что стирает воспоминания и является во снах! Как же мне снова тебя увидеть…. как же… Ну конечно!       Я бросился было к пакету с таблетками, но не обнаружил его на нужном месте. Оглянувшись, я наткнулся на него, только уже в руках испуганной Твайлайт.       — Эй, я в порядке, — аккуратно произнес я, максимально спокойным голосом. — Просто у меня шок.       — Допустим, — ответила Твайлайт. — В любом случае, давай ты успокоишься, и начнешь все сначала. Чтобы я начала видеть хоть какую-то логику, а не помутнение рассудка.       — Легко сказать! Стоит мне начать объяснять это логически, и станет совершенно понятно, что я просто нажрался таблеток и видел странных пони! Лишь проснувшись понимаешь, что это был лишь сон. Но не в этом случае! Это какой-то разум. Некая сущность, очень могущественная. Наверное как Дискорд или что-то вроде того. Глупо думать, что он такой один, кто вертит чужими рассудками. Она словно…. — Меня вдруг осенило. — Она словно жизнь иного порядка.       — Иного порядка? — не поняла Твайлайт.       — Мне срочно нужно в храм жизни. Я должен увидеть Вэйлу! Ну конечно, я должен был сразу об этом подумать! Существа, чьи мотивы и планы никому не известны, но силы и могущество невероятны. И почему я еще тогда не вспомнил о Дискорде? Идиот! Даже ты говорила что Дискорд, возможно, знает вообще все, но играет в какие-то свои игры. Вот они, кусочки пазла. Что-то начинает собираться! Наконец то! Идет какое-то противоборство, какая-то незримая для нас война, надо только понять кто и за что сражается и кто на какой из сторон.       — Храм? Вэйла? Ты что, с ней говорил? Тайлер, она даже сама не знает, что видит!       — Но я знаю! Ну или по крайней мере имею догадки.       — Если вы с ней на пару будете строить замки из песка то крепче от этого они все равно не станут! — крикнула она. — Вэйла странная, но не сумасшедшая, она это прекрасно понимает, но ты, видимо, нет! Не знаю, что ты там видел, но я сейчас просто и доступно объясню тебе то, что происходило на самом деле. Твой и без того несчастный мозг оказался напичкан этими дурацкими таблетками, от чего ты ползал по своей пещере и разговаривал не пойми с кем едва понятными словами!       — Но…       — … И давай подумаем, как в таком состоянии твоя голова интерпретирует все то, что происходит с тобой в последнее время? Твой мозг выдумал иллюзию, которой так тебе не хватало все это время! Существо которое все знает, но ничего не говорит и появляется при этом лишь тогда, когда ты нажрешься лекарств. Якобы потерянное звено каких-то неразрешенных тайн в твоей голове. И сейчас ты с этим наркоманским бредом хочешь бежать к Вэйле которой и так нелегко, которой не нужны таблетки чтобы что-то видеть, однако даже она относится к этому с гораздо более здоровым скепсисом! Так что разберись сначала со своей жизнью и своими мозгами, а до этого даже не смей сбивать с толку ее или кого-либо еще. Ей и так не просто, а лишние сомнения в происходящем ей точно никак не помогут!       — Иллюзия, вызванная таблетками, вряд ли стала бы призывать меня отказаться от этих самых таблеток.       — Так может ты к ней тогда прислушаешься? Раз уж это единственная конкретная вещь, которую она сказала. А не будешь строить догадки вокруг того, чего она не говорила!       — Если есть вероятность увидеть ее вновь, я должен воспользоваться этим шансом. Чтобы уже раз и навсегда разобраться в том, что это было. Так что прошу, отдай мне эти таблетки. Или оставь штук пять или шесть, мне хватит.       — Нет, Тайлер! Я их заберу с собой и буду выдавать по одной в день, не больше! То, что я здесь увидела, останется секретом между нами, но только до тех пор, пока ты будешь держать себя в руках! У тебя что, мало проблем в жизни, что ты решил приписать к ним еще и наркоманию?       — Ну тогда я напишу Эйвену чтобы он прислал мне еще!       — Поздно, я уже ему написала, пока ты тут валялся пуская слюни. Опустила некоторые неприятные подробности, однако написала достаточно! Пусть дорабатывает эту штуку, а до тех пор я тебя и близко к ней не подпущу.       — Прекрасно! Возможно ты сейчас ставишь под вопрос судьбу всего мира!       — Ого, всего мира? А ты не много ли на себя взял?       Это начинало выводить из себя.       — Зачем ты вообще пришла?       — И правда, весь город засыпан листовками и газетами, зачем же я могла прийти? Возможно, чтобы успокоить тебя, чтобы извиниться за вчерашнее, чтобы сказать что все будет хорошо, ведь ты сильный и ты справишься. А возможно, чтобы обсудить с тобой то, что ты решил от меня скрыть, вроде того что ты можешь поглощать энергию, или твои потрясающие навыки к убийству, или то что я узнаю об этом всем из газет, а не от тебя! Но вместо этого я нахожу начинающего наркомана с манией величия. И как я должна поступить? Оставить тебе этот пакет и позволить тебе и дальше общаться со своими воображаемыми друзьями? Оу, кстати, твои воображаемые друзья тоже против этого лекарства, надо же какая ирония. Короче, я ухожу. А ты делай что хочешь. Но это я заберу с собой.       Она и правда так и поступила. Ушла и все забрала с собой. Не буду же я отбирать лекарство силой, это уже точно наркомания. Да и потом, сил у нее явно побольше.       Я снова начал наворачивать быстрые и нервные круги по пещере, пытаясь хоть как то уложить мысли в голове в какой-нибудь порядок. Хотелось начать рвать волосы у себя на голове от неразберихи которая происходила в мозгу.       Если Эхо и не была моей иллюзией, то она очень хочет этой иллюзией оставаться для всех остальных. Я никак не смогу доказать ее существование. Даже моя собственная уверенность в том, что она не просто плод моего воображения держится лишь на ощущении того, что я как будто с ней знаком. Могло ли это чувство появиться как побочный эффект от лекарства, только и всего?       Как по мне, так одно ясно точно, молния в одно и то же место два раза не бьет. Если бы я снова был опьянен лекарством, вероятность того, что я второй раз увижу точно ту же самую иллюзию будет меньше. Или нет? Может наркотики работают по другим принципам? Ведь Твайлайт тоже во многом права, кем бы ни была эта Эхо, она слишком уж идеально подходит под образ той, кого бы я хотел встретить в реальности. Знающая все ответы и все решения.       Отражение, скрывающее реальный источник. Что, черт возьми, она хотела этим сказать? Под реальным источником она имеет в виду свою истинную сущность? Могут ли это быть, к примеру, проделки того же Дискорда? Он же без проблем может принять образ кого угодно и чего угодно, а так же влезть в любую голову. Но с какой стати Дискорду вдруг интересоваться моим существованием? Если даже причины для этого есть, то почему сейчас?       Ну и самый главный вопрос, с чего ты взял, что Эхо — друг?       — Ты сказала, что твой визит не был для тебя желателен, — произнес я в пустоту. — Однако, необходим. Почему нельзя было явиться в виде более явном? Почему нельзя было сказать хоть что-то конкретное? Ты ведь должна была знать, какую путанницу вызовет твое появление. Выходит, ты либо сделала это специально, намереваясь свести меня с ума окончательно, а заодно помешать мне принимать лекарство чтобы это сумасшествие ударило сильнее. Либо ты действительно лишь плод воображение и не больше.       Или, она все таки продуманней чем кажется. Ведь как не поверни, в большинстве случаев утыкаешься в один и тот же вывод — нужно перестать принимать препарат неконтролируемо. К чему Эхо и вела. Такой вариант однозначно положителен, что делает положительной и ее. Она надеялась именно на этот вывод, сделанный мной? Она прекрасно меня знает? Или просто видит будущее?       Еще долго я бродил не утихая и эти мысли продолжали разъедать меня изнутри. Я не мог смириться с тем, что я, все таки, просто разговаривал с собственным воображением. Что-то упорно мне мешало с этим смириться. Но я не понимал что. Или не мог смириться с мыслью что восприятие действительно настолько хрупкая штука.       Снаружи, тем временем, становилось все темнее. И кажется, виной тому не просто тучи…       Я глянул на время и немало удивился. Кажется, я провалялся под действием таблеток гораздо дольше, чем мне показалось. Уже почти вечер. Черт возьми! Твайлайт, скорее всего, пришла ко мне почти сразу, как я вернулся в пещеру. Сколько же времени, выходит, она просидела рядом со мной, наблюдая мою немощность? Несколько часов?       Наверняка за это время тут была не только она одна, но и другие неравнодушные. Возможно, она их просто не пускала, чтобы они не видели что со мной происходит.       Она даже успела проконсультироваться с Эйвеном, опасаясь что нужно предпринять какие-то меры чтобы вытащить меня из этого состояния. И, видимо, он ее успокоил, сказав что нужно просто ждать. Наверняка он уже работает над улучшенной формулой лекарства, и именно он посоветовал ей отобрать у меня таблетки.       Очень скоро мое внимание, скользящее по окружению и не знавшее за что зацепиться, уткнулось в пустую банку рядом с кроватью. Блин, у меня же еще есть кое-какая работа в лесу. Чуть не забыл о ней. Солнце уже садится.       Я думаю, эта вылазка сейчас как раз то, что мне нужно. Приведу свои мысли в порядок и все неторопливо обдумаю, пока буду занят делом. А завтра утром снова попробую со всеми спокойно обсудить все, что нужно. А пока просто забуду и о таблетках, и о сущностях, и о народных мстителях…. Только я, лес и задание.       Отличный план.