***
Когда Чонгук проходит в класс, все замирают и внимательно смотрят на него так, будто он чума, холера, язва моровая, от которой нет спасенья, некуда бежать, которая убивает и уничтожает все на своем пути. – Эй, – слышит он знакомый голос бывшего друга, но не оборачивается, уверенным шагом проходя к парте у окна, которая уже исписана ругательствами, – я к тебе обращаюсь, придурок, – все тот же голос никак не хочет оставить в покое, а в следующую секунду Чонгук чувствует, как тяжелая рука с силой толкает его к шкафчикам. Чон больно ударяется плечом об один из них и морщится, но лишь на мгновенье. Он быстро берет контроль над ситуацией и выпрямляется. На обидчика глаза не поднимает, в пол смотрит и пытается обойти широкую фигуру, стоящую на пути. Не получается, потому что тяжелая рука снова впечатывает Чонгука в шкафчик и давит на грудь, не давая отстраниться. Чонгуку больно, потому что второй удар приходится ровно на место первого, и он не видит, но буквально физически ощущает, как на плече расползается огромный синяк. – Эй, ты, – парень над ним тяжело дышит и свободной рукой поднимает голову Чонгука за волосы, заставляя смотреть себе в глаза. – Я разве не говорил, чтобы ты здесь больше не появлялся, идиот придурошный? Чонгук взгляда не отводит, не увиливает на этот раз, не пасует, смотрит прямо и понимает, что еще немного и расхохочется от абсурдности происходящего. Сейчас то, что раньше он ценил, любил и уважал этого безмозглого ублюдка, кажется невероятным. Прошло всего три дня, а будто разверзлась пропасть размером в вечность. Их дружба не существует всего три дня, а чувство, будто ее не было никогда. И Чонгуку смешно, ему не удается сдержать улыбки, что приводит обидчика в ярость. Он отдирает Чона от шкафчиков и с новой силой впечатывает тем же плечом. – Ты думаешь, я прикалываюсь с тобой? И это все шутки? Эксперимент? Чонгуку снова смешно, но теперь уже оттого, что позади этого кретина весь класс. Все, мать их, двадцать восемь человек, которые смотрят на него и злорадно ждут, когда он получит еще. А может, все они ждут своей очереди, чтобы отпинать, врезать, унизить. Все они хотят принять в этом участие и у всех горят глаза. Чонгук не видит, Чонгук чувствует. Три дня. Чонгуку всегда казалось, что изменить жизнь сложно, что для этого нужно усиленно работать, тратить время и нервы, силы. Но оказалось, все не так. Жизнь может измениться за секунду. Это может быть не туда отправленное смс или фото, нелепая случайность, не тем людям поведанные тайны – что угодно может явиться залогом счастья или несчастья. И Чонгуку смешно, потому что то, что раньше казалось таким сложным, на деле не стоит и гроша. – Я же сказал тебе не приходить? Сказал или нет? Отвечай! – Сказал, – спокойно говорит Чон и прикрывает глаза, потому что, черт! — он так облажался. Нужно тщательнее выбирать друзей. Бомин оказался гнилью внутри, но весь парадокс в том, что даже обертка у него сплошь фальшивая. И сейчас, глядя в глаза этому придурку, Чонгук думает, что потратил слишком много своего времени, помогая этому ублюдку выжить в его элитной школе. – Тогда почему ты, кусок дерьма, сейчас здесь? – у Бомина горят глаза, он может даже показаться привлекательным в своем гневе, у Чона на мгновенье проскальзывает эта мысль, но додумать он не успевает, потому что очередная его усмешка тонет в сильном ударе тяжелой руки, который приходится куда-то в район солнечного сплетения. Чонгука складывает пополам, он упирается коленями в пол, держится за живот и тяжело дышит, думая, что еще немного и он выблюет свои органы прямо на классный пол. Следующий удар прилетает в лицо, и он заваливается на бок, а потом еще и еще. Чонгук инстинктивно защищает голову кулаками, и понимает, что бьет его не один Бомин. Он не может разглядеть лица, потому что не в силах поднять голову, но удары приходятся всюду, и Чон даже не уверен, что выживет после этого марафона. Один особенно сильный удар заставляет его закричать и отнять кулаки от головы. Он хватается за бок, судорожно дыша, а потом будто в замедленной съемке видит, как чей-то ботинок летит прямо ему в лицо. Больно. Невыносимо. Перед глазами плывет, и уши закладывает. Все прекращается также быстро, как начинается. Ребята толпятся, чтобы разойтись по своим местам. Чон по-прежнему лежит на полу. Ему кажется, что у него отбиты почки, ребра. Кажется, нос не смогут собрать лучшие хирурги Кореи, он чувствует, как лицо залила кровь, ее мерзкий металлический запах везде, он острой иглой вонзился в Чонгука, под кожу, не иначе. Он думает, что надо бы пошевелиться, попытаться встать, но удается лишь дернуться в попытке перевернуться. Его мгновенно прошибает холодный пот, а потом становится так страшно, невыносимо страшно, как никогда. У него дрожит внутри, тело не слушается, и Чонгук не хочет думать, что с ним происходит, потому что он не хочет умирать. Не может же он умереть от обычного избиения, не может же все закончиться так просто. – Вызовите скорую, – будто сквозь вакуум он слышит голос учителя, и становится немного легче, по крайней мере, его не убьют. И у Чонгука даже появляются силы открыть глаза. Он видит нависающего над собой Бомина и смотрит ему в глаза. Мысленно он задал слишком много вопросов, на которые никто никогда не сможет дать ответ. Бомин – в силу своей трусливости, Чонгук – потому что не живет, как Бомин. У него другие ценности, другие приоритеты. А потом Чонгук отключается. Он приходит в себя нескоро. Ему вроде даже что-то снится. И это «что-то» пугает, потому что, когда он открывает глаза, тревога внутри никуда не уходит, наоборот, будто нарастает. И вскоре он понимает почему. – Я не могу перевести тебя в другую школу, потому что это бессмысленно, ты же понимаешь?! – ледяной голос отца придавливает Чона к кровати. Он хочет что-то ответить, но из горла вырывается только надрывный хрип. – Скоро выпускной, надеюсь, ты сможешь дотянуть, – отец замолкает и пристально смотрит на сына, который в этот момент мечтает провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать всей этой бесконечной ненависти. – Ты пробудешь здесь до конца следующей недели. Я разговаривал с директором, он позволил написать тесты во внеурочное время. Твоя обязанность – прийти в последний день и показаться на вечеринке в честь выпуска. Чонгук выдыхает. У него болит абсолютно все, тело будто не принадлежит ему, оно превратилось в один сплошной пульсирующий нарыв, который кровоточит, разрывается, который причиняет не только физическую боль, но и морально уничтожает. Чон с трудом приподнимается на локтях в попытке сесть, но ничего не выходит. Он валится на подушки и хрипло выдыхает: – И ты не будешь краснеть… – Заткнись! – кричит мужчина, в три шага преодолевает расстояние и нависает над кроватью, выплевывая Чонгуку в лицо: – Ты еще легко отделался. Знаешь, если бы это был я, я бы забил тебя до смерти! Если бы это был я, ты бы не в вип-палате лежал, а в лучшем случае в подвале с крысами! Но я жалею тебя, болван, жалею! Потому что надеюсь, что ты одумаешься и мне не придется тащить тебя в психушку! – он выпрямляется и садится на небольшой диван, стоящий в углу палаты, обхватывает затылок руками и молчит какое-то время. Чонгук тоже молчит, потому что ему нечего на это ответить, а что тут скажешь? Прости, папа, что я гей? Или прости, что ты узнал об этом? Или и то, и другое? Чон зажмуривается до цветных пятен, пытаясь избавиться от мерзкого чувства вины и стыда, пытается убедить себя, что ничего плохого не сделал, что в этом нет его вины, но эта мерзость продолжает сидеть внутри и скрести когтями, делая Чонгука безвольной куклой. У него мурашки по всему телу от собственной беспомощности, и ком в горле не дает нормально дышать, ему невыносимо все это. Он будто кукла, которая должна быть идеальной, должна жить так, как требует того положение. И он не должен давать слабину, как сейчас. И это терзает хлеще всего. – Отец, – начинает он, но его снова перебивают. – Я отправлю тебя в Пекин, будешь учиться там. Приставлю к тебе человека, который не позволит ошибиться, который, если надо, выбьет всю дурь из твоей пустой головы. Раз я ни на что не способен уже, будем с тобой по-другому общаться. – Отец, я не хочу, – неуверенно бормочет Чон, но замолкает, стоит поймать разгневанный взгляд отца. – Тебя больше никто и никогда не будет спрашивать, что ты хочешь, а чего не хочешь! Гордость семьи, единственный сын! Все для него, все к его ногам, чтобы человек получился! А на деле? Что на деле? Избаловали. Избаловали настолько, что эта самая гордость опозорила семью, втоптала в грязь, на самое дно! Ты думаешь, закончишь школу и все успокоятся, забудут? – Отец, они избили меня сегодня, – зачем-то говорит Чонгук, хотя знает, что его отцу плевать, он не возразит, не потому, что боится, вовсе нет. Он всеми возможными способами пытается показать обществу, в котором они варятся, что против предпочтений сына. Что это Чон неправильный. – Выговора от школы и испорченных личных дел в конце последнего года более чем достаточно. – Накажи их, – возражает Чонгук, потому что где, мать ее, эта херова справедливость, о которой все только и судачат. Отец поднимается и подходит к сыну, которого видит таким впервые. Чонгук не был таким растерянным и разбитым даже несколько дней назад, когда вся школа узнала о его сексуальной ориентации. Мужчина качает головой и кивает в сторону прикроватной тумбы, на которой стоит коробка ликеровых конфет и пакет с фруктами. – Заходил твой одноклассник, принес тебе еды, пока ты спал. Поблагодари его. Кажется, он единственный, кто не отвернулся от тебя после произошедшего. Чонгук с трудом поворачивает голову и непонимающе смотрит на отца. – Он представился Юнги. На следующий день становится известно, что Бомин мертв.***
Чимин сидит на диване в зале и ест виноград из тарелки. Он редко выходит из своей комнаты, но Намджун не удивляется брату, когда входит в гостиную, сегодня ведь особенный день. Он опускается рядом и пристально смотрит на Чимина, скорее даже рассматривает. Коротко проходится по подростковому лицу, цепляясь за забавные пухлые щеки и губы, дальше – на маленькие ладошки с аккуратными розовыми ноготками. Все, как у всех. И Намджун усмехается, потому что, черт подери, как этот ребенок может быть таким? Его изнутри дрожь пробирает, да что там, трясет откровенно. Ему тяжело, поэтому он сжимает кулаки до побелевших костяшек и громко выдыхает, прежде, чем спросить: – Это был ты? Чимин не отвечает. Отправляет очередную виноградинку в рот, прокусывая острыми клыками так, что сок стекает по губе, а потом проходится по ней же языком. Чимин выглядит пошло. В свои девятнадцать он выглядит непозволительно, излучает непозволительную энергию, силу, мощь, заставляя позвоночник покрываться мурашками. Он в этом приглушенном свете выглядит пугающе, но Намджун на мгновенье думает, что Чимину подходит. Ему подходят все эти темные тона, он гармонирует с ними. – Я вопрос задал. Чимин прикрывает глаза и откидывает голову на спинку, чувствуя, как под кожей болят воспаленные суставы. Он поворачивается к Намджуну и смотрит на него молча. Намджун этот раунд стойко терпит, даже не отворачивается ни разу. Ждет. – Я, – коротко отвечает Чимин и усмехается, видя, как бледнеет лицо брата. – Это ты хочешь услышать? – Я хочу услышать правду. Это ты убил своего одноклассника? – Прекрати приписывать мне каждую дохлую собаку, – спокойно говорит младший и снова вцепляется взглядом в глаза старшего, – прекрати ловить меня, прекрати следить и вызнавать правду, все равно это ничем не поможет. – Хочешь сказать, что все это творишь не ты? Чимин улыбается. Улыбка у него больше похожа на оскал, и Намджун не помнит, когда видел в младшем искренность. У него все на автомате: что улыбка, что убийства. Неугоден человек? На кладбище его. И, черт, Намджун все это прекрасно понимает, знает, но до сих пор не верит, не может поверить, что Чимин способен на что-то такое. У него голова идет кругом и кровь в жилах вскипает, когда он представляет, как Мин своими маленькими ручками режет кому-то глотку. Это кажется нереальным. Чимин наклоняется, останавливаясь в нескольких сантиметрах от намджунова лица. У него зрачки бегают, как у сумасшедшего, разит сигаретами и спиртным, и все его маленькое лицо в мгновенье заостряется, когда Чимин выдыхает: – Хочу сказать, что я следов не оставляю. А потом поднимается и уходит, шлепая босыми ногами по паркету, оставляя Намджуна в полном душевном раздрае. Это впервые, когда Чимин не стал ничего отрицать, впервые, когда не промолчал: впервые буквально признался в том, чего так боялся его старший брат. Намджун некоторое время сидит, не двигаясь. Все то время, что он пытался найти доказательства; все то время, что происходили новые убийства, которые он пытался оправдать, которым пытался найти объяснения, найти причины невиновности Чимина; все то, что он делал раньше – пыль, Чимин дал понять это в одну секунду. Намджун берет бутылку портвейна из бара и наполняет бокал до краев. Он уже не рад, что полез с расспросами, верно ведь говорят: «меньше знаешь, крепче спишь». Для Намджуна сон в такой ситуации будет непозволительной роскошью. Через час Намджун уже откровенно пьяный, но еще вполне соображающий, поэтому, когда звонят в дверь, он уверенной походкой направляется на звук. В дверях стоит господин Чхве, и Намджуна всего аж передергивает. Весь алкоголь будто мгновенно выбивают из организма. Он выдавливает улыбку, делая вид, что рад видеть мужчину. – Какими судьбами, господин Чхве? Старик проходит мимо Намджуна, задевая его плечо, и идет в зал. Оглядывается, а потом внимательно смотрит на подошедшего Джуна, у которого вид слегка недовольный, но уверенный. – Где он? – спрашивает Чхве, смотря своими маленькими глазами в глаза Намджуна. – Где он?! – уже кричит мужчина, заставляя Кима вздрогнуть. Намджун все понимает, не дурак. Чхве стало известно о смерти На Бомина, который роковым стечением обстоятельств оказался одноклассником Чимина. – Ты понимаешь, что это выходит за рамки дозволенного? Ты понимаешь, что он вытворяет? Он бесчинствует! Делает все, что придет в голову, Намджун, он псих! – Господин Чхве, нет никаких доказательств, что это был Чимин, – пытается возразить Намджун, хотя сам не верит в бред, который говорит. Просто у него инстинкт – защищать младшего брата, пусть они и не родные, но они выросли вместе, и Джун не может бросить его так. – Намджун! Где он? Намджун говорить не хочет, молчит. Он чувствует себя виноватым в том, что происходит, потому что ничего не может с этим поделать. Ни защитить Чимина не может, ни остановить. Это кажется каким-то замкнутым кругом, где все настолько ужасно, что единственный выход – запереть Чимина в комнате и не выпускать на свет. Чхве не выдерживает молчания и идет в сторону чиминовой комнаты. Джун быстрым шагом идет следом, потому что знает: ничем хорошим это не кончится. Чимин находится на привычном месте – за письменным столом. Окно снова открыто, бьется о косяк рамой, и, кажется, это злит Чхве еще больше. – Логово дьявола, не иначе! – кричит мужчина и, подлетев к Чимину, выдергивает его из-за стола. Смотрит прямо в глаза и дает звонкую пощечину. Такую, что шея парня хрустит от резкого движения. Чимин прикладывает холодную ладошку к разгоряченной щеке и зло смотрит то на Чхве, то на Намджуна, но не говорит ни слова, только дышит тяжело, хрипло, будто зверь, готовый накинуться в любую минуту. – Господин Чхве, прошу Вас, – пытается Намджун, но никто его не слушает, мужчина лишь крепче сжимает руки на плечах Чимина. – Когда ты уже угомонишься?! Когда ты успокоишься, черт тебя дери, Чимин?! Что ты творишь? Что ты делаешь со своей жизнью, со всеми нами? Чимин переводит взгляд на Джуна и усмехается. – А что я делаю? Что я сделал? Есть доказательства, что это был я? Их нет! Выход найдете сами, - парень вырывается из цепкой хватки и садится обратно за стол. Чхве закатывает глаза и отпускает Чимину сильный подзатыльник, от которого второй чуть не впечатывается лицом в стол. Джун прикрывает глаза и молчит, потому что ничего не может с этим сделать. Они все еще зависят от Чхве, который второй после Чимина крупный акционер их компании. Младший закусывает губу, когда его ударяют в очередной раз. А потом еще и еще. – Если понадобится, я прикажу привязать тебя, потому что таким монстрам не место среди нормальных людей. Ты монстр, Ким Чимин! Монстр! Чимин усмехается, когда дверь за Чхве и Джуном закрывается, а потом и вовсе начинает смеяться, поглаживая пострадавшую голову, пропуская волосы через пальцы. – Сукин сын, – цедит он сквозь зубы и берет телефон со стола. Он набирает уже давно знакомый номер и, когда на том конце отвечают, говорит: – Убери Чхве, он стал слишком много себе позволять. С его акциями я сам разберусь. Я решу эту проблему. Звони, как все уладишь, Юнги. *** У Чонгука мало мыслей насчет смерти Бомина, точнее их нет совсем, потому что это внезапно. Они были неразлучны со средней школы, были одноклассниками, друзьями, любовниками. О последнем Бомин никогда старался не упоминать, потому что стеснялся себя, своих желаний, отношений с Чонгуком. На деле, Бомин потерял бы гораздо меньше, если бы правда вскрылась о нем, ведь он был из простой семьи, учился на стипендии и не метил даже в Сеульский университет. Он бы выпустился, и все бы забылось. Ситуация с Чоном была сложнее, все так запуталось. Сначала Чонгук любил Бомина, потом ненавидел, теперь он даже не знает, что чувствует, потому что у него в сердце темная дыра размером с вселенную. Он не знает, как быть, потому что ненавидеть не может, любить не может, ничего не может, у него отняли все. – Я поеду в Пекин, – говорит Чонгук через несколько дней за ужином. – Хочу поступить в школу полиции. Господин Чон закатывает глаза и обхватывает голову руками. Госпожа Чон прикусывает губу и укоризненно смотрит на сына, который и так извел отца за прошедшие пару недель. – Дорогой, – она кладет руку на плечо мужа, и, кажется, это успокаивает его. – Какая, к черту, школа полиции? – он внимательно смотрит на сына, готовый вот-вот просверлить в нем дыру, и Чонгук отводит взгляд, утыкаясь в свою тарелку. – Лучшую в Пекине. – Управление. И хоть тресни, хоть взорвись на миллион осколков! Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия! Школа полиции? Мой сын и школа полиции? Если твои одноклассники не забили тебя до смерти, то это все еще можно исправить. – Дорогой, – хнычет женщина и кладет голову на чужое плечо, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Она не одобряет пристрастия сына, но и слышать в его адрес столь ужасные вещи тоже не может. Для нее, как и для всех в этом доме, эта тема слишком болезненная, но она единственная старается обходить ее стороной, чтобы не причинять Чонгуку лишнюю боль. Но Чонгуку уже больно. Всякий раз, как он вспоминает Бомина, когда они были счастливы, когда они были порознь, когда Бомин предал его, выставил на посмешище перед всем классом, да что там классом, вся школа видела те фотографии. У Чона внутри ничего не осталось, ему слишком тяжело переваривать эту реальность, в которой Бомина больше нет. Ему некого винить в том, что все так произошло, потому что винить Бомина теперь – слишком низко для него. Теперь не к кому подойти, не на кого наорать, не у кого спросить: «за что ты так со мной»?! Чон знает, что убийцу ищут, но если не нашли в течение двух суток по горячим следам, то 90% вероятности, что не найдут уже никогда. Чонгук ненавидел Бомина в тот день, но никогда бы не пожелал ему смерти, это не то наказание, о котором он просил. И ему повезло, что было алиби: он находился в больнице в то время, это мог подтвердить кто угодно из персонала, потому что первым делом подозрение пало на него. А Чонгуку плевать, кто там что думает о нем. Ему нестерпимо, невыносимо, ужасно в этой чертовой реальности. Он падает на кровать и прикрывает глаза, вспоминая, как веселился с Бомином в этой комнате. Чонгук не знает, что чувствует, потому что внутри нет ощущения огромной утраты, должно быть, он был уже слишком разочарован, когда Бомин умер, но его не отпускает, сжимает, сжирает, и где-то на задворках сознания бешено пульсирует красным, что во всем этом есть его вина. Всю ночь не получается уснуть. Чон ворочается с боку на бок, ему кажется, что он слышит чьи-то голоса у себя за дверью, но, стоит сесть на кровати, они замолкают, и Чонгук понимает, что это не больше, чем игры разума. Ему вроде и порыдать хочется, да не выходит. Слезы куда-то все испарились, будто внутри Чонгука пустыня, причем огромная и бесконечная. Под утро Чонгук проверяет почту в телефоне, в очередной раз заострив внимание на иконке с фотографией его одноклассника, Мин Юнги, того самого, который единственный навестил его в больнице. Сообщение светилось как прочитанное, но ответа Чон не дождался до сих пор. Странный он, этот Мин Юнги.