And what do you think you’d ever say
I won’t listen anyway.
You don’t know me,
And I’ll never be what you want
Me to be.*
John Rzeznik – «I'm still here»
— Летать. Так вы сказали? – задумчиво переспросил Лосев-Ленц у рыжей фройляйн. Отто заметно помрачнел и сгорбился, не притрагиваясь более к чаю. — Да, да. Именно так. Чтобы летать! – восторженно объясняла Анна, зачем ей вдруг понадобилась беспощадная физика. — Фройляйн не летайт. – Буркнул Герц, хмурясь, точно чёрная туча. Ленц крайне неодобрительно поглядел на него. Анна этого не заметила. А Отто стало настолько обидно, что в горле давило. — Россия для русских. – Шикнула в ответ Аня. Никогда она не думала выпалить нечто подобное. — Друзья мои вспыльчивые, будьте так любезны, воздержитесь от взаимных оскорблений. Хотя бы в моём присутствии. – Теперь он обратился к Анне. – Конечно, я помогу вам с этим делом. Можете сваливаться мне, как снег на голову, в любое время, когда я дома. Скажите вашим родителям, что репетиторством я не занимаюсь, но охотно буду учить вас. — Спасибо огромное, Родион Даниилович. — У вас есть кодификатор? — Да. Сейчас. Герц не слишком заметно исчез из гостиной на кухню. Посмотрел в окно. Вечерело. Солнце горело, заливая огненно-рыжим светом большую комнату. Отто опёрся о подоконник, бесцельно всматриваясь в уплывающее солнце. Слышал, как закрывалась входная дверь. Он и сам был не прочь уйти, но проблема заключалась в том, что его, как назло, никто не прогонял. Хотя, в самом деле, если бы Родион его прогнал, было бы только хуже. Им обоим. Отто не слышал, как Ленц оказался у него за спиной. — Глупости ты говоришь. – Сказал Лосев над его ухом. Герца передёрнуло. Почему-то ему стало стыдно. Совсем по-детски стыдно. — Нет. Это вы заниматься глюпость. – Упрямо перечил он. — По правде говоря, мне немного хочется тебя ударить. – Кирпично сообщил Родион. Отто сглотнул, стараясь не показывать, как сильно он нервничал. А солнце почти ушло. — Так ударь. – Как можно твёрже сказал он и тут же огрёб увесистой тапкой по жопе. Чуть было не вскрикнул от неожиданности. Тапок шумно опустился на пол. Лосев сел на стул, не сводя тяжелого взгляда с обиженно-сгорбившейся фигуры Отто. — Выпрямись. – Тихо и мрачно скомандовал он. Герц вдруг посмотрел на него, как на самую зловредную воспитательницу, но все же встал прямо (как кол проглотил). Ленц грустно полуулыбнулся. – Не стыдно? — Nein. – Соврал Отто, решительно направившись к двери. — Истеричка. – Устало вздохнул Ленц, провожая взглядом самые последние лучи. Отто немедленно обернулся на обзывательство. — Du bist**... — Вот оно как? — Ja. — Ножкой ещё топни. – Съязвил Ленц. Герц топнул ногой, чуть не отбив себе пятку, и, с идеально прямой спиной, умчался к себе. С чувством хлопнув дверью. — Серьезно? – прошептал Родион в серо-буро-малиновые сумерки.***
Аня упорно училась. С физикой был затуп. Поначалу. После пары занятий она стала врубаться, заодно врубая Артёма. И удивляясь, почему Ёж не мог объяснить другу программу девятого класса. Крош в учёбе был, грубо говоря, тупеньким. Сам это признавал. Вообще, ему в своей жизни многое пришлось осознать и принять. Щас он был такой печальный… Кстати, из-за напряга с Максимом. Ежу в последнее время вдруг потребовалось больше личного времени и пространства. Без Крошика – то бишь. Если кто-то из друзей спрашивал Артёма, в чём дело, он только отмахивался. Особенно энергично от Йохана. Ибо нехер там додумывать. — А чего вы с Ёжиком больше вместе домой не уходите? – спросила как-то Аня. — Занят он. – Неохотно ответил Крош. Он, вообще, не любил отвечать на вопросы, касавшиеся Ежа. Потому что не их дело. — Угу. — Если тебе влом мне объяснять – так и скажи. Я к Лариске Анатольевне попрусь. — Она на тебя орать будет. И нормально не разжуёт. Я про Макса не из-за физики спросила. Просто вы раньше были как намагниченные… или примагниченные… — А он посильнее магнит нашёл. – Зло улыбнулся Крош, глядя на тупящую Нюшу. — Это какой такой? В смысле? — Не важно. Забудь, блин. И всё время аналогично. Крош злился. А вот Родион Даниилович, казалось, был очень рад Аниным визитам. Объяснялось это тем, что ему было смертельно одиноко. Про себя Миронова решила, что этот еврей поссорился со своим глупым соседом. Ну, и пускай. Немец – злая туча не мозолил ей глаза. Но, надо сказать, именно пустые слова Герца заставили её учиться ещё усерднее. Пустые и глупые, но обидные до комка в горле, слова. Ух, она ему ещё покажет! Чтоб клюв свой закрыл и больше даже не думал открывать! Клюв? Потому что он на долбаного пингвина похож. В понедельник (начало октября) произошло замечательное происшествие. Получилось так, что Анна отправлялась на их шестой этаж в то же самое время, когда немец возвращался с работы. Даниилович, сто пудово, уже был дома. Чай пил. Миронова крайне неприветливо посмотрела на Герца. Его лицо было усталым и сероватым. Он хмурился. На Анну не поглядел, но прекрасно знал, что впереди скакала по ступенькам именно она. Потом она нажала на дверной звонок. Когда Родион Даниилович открыл дверь, немец успел дойти до своей. Они переглянулись мгновенно и неласково: Ленц – с усмешкой, Герц – надувшись. — А что произошло? – аккуратно поинтересовалась Анна в конце урока. — В смысле? – сделал вид, что не понял, Лосев-Ленц. — Ну… с соседом вашим. – Уточнила она, засовывая тетрадь в сумку. — Обиделся он на меня. Люто. Ане стало жутко неловко, ведь поссорились они, судя по всему, как раз после её вторжения. — Из-за меня? – обречённо спросила она. — Нет, что вы. Ни в коем случае. – Заверил её Ленц. – Дело в том, что я слегка пожурил его. Он заслужил. А теперь он дуется. Честное слово – словно маленький ребёнок. Всыпал бы кто ему хорошенько. Аня хихикнула. Родион повторил за ней. Но куда печальнее. — Вы же помиритесь? – С надеждой посмотрела на него Миронова. — Не могу обещать. – Холодно ответил Лосев.***
Надо же… он его ругал. Лосев, конечно, хороший человек, но Герц разобиделся неслабо. Должно быть, его хорошенько задели, потому что смотреть на него было жалко. Да что же это такое?! Почему все вокруг чем-то недовольны? Вон – ссорятся. Как будто заняться больше нечем! Анне почему-то казалось, что и она должна была вот-вот непременно с кем-нибудь поссориться. Аня училась танцевать танго. Без особенного успеха. Тот самый момент, когда вальс – могу, буги-вуги – могу, тарантелла? – запросто, а танго – просто капец какой-то. Что говорить о технике, когда даже смысл танца не трогает, и танцевать его совсем не хочется. Что касалось Крошика – он танцевал без энтузиазма вовсе. Скорее всего, его куда больше заботили его личные тараканы, нежели какие-то там танцы. Никто точно не знал, но в жизни проблемного ребёнка происходила самая настоящая трагедия. Вернее – действительно трагедища только грозилась вот-вот разразиться. Артём подозревал это. Был почти уверен в этом, но в глубине недалекой и влюблённой души его жила хрустальная надежда на благоприятный исход. Однако в такое слабо верилось. — Ёжик, привет. – Слегка нервно говорит он в телефон. – Го с малыми в волейбол? Нет? А чё так? Ну, Ё-ё-ёжик… Ну, и ладно! Смотри, блин, дождёшься, когда у тебя, нафиг, вообще друзей не останется! – обижался он, швыряя доисторический мобильник в синий, джинсовый рюкзак. Ане оставалось только молча переживать за своих друзей. А вообще-то, это всего лишь глупые подростковые выстебы, а не трагедии. Всем взрослым это известно. Все взрослые знают, что малолетки, вроде них, просто драматичные идиоты. Когда они вырастут – тоже будут в этом уверены. Нет. Нахуй. Не будут. Не правильно это. Когда человек разрушается, терпит это разрушение убийственными обстоятельствами – это всегда трагедия. Аня была достаточно разумной, чтобы понимать это. И Аня была достаточно сильной, чтобы не жалеть, но понимать других. Она умела входить в чье-либо положение… будучи довольно суровым человечком. И Мир это устраивало. А ещё у Анны Мироновой была забаррикадированная мечта. Она хотела управлять самолётом. И чтобы обязательно пассажирским! Родители были, мягко говоря, против. Мама твердила о том, какая «не творческая и мужицкая» это работа, а отец был слишком уверен в неизбежной гибели и дочери (не дай Бог) и всего самолета. Это, наверно, самые весомые из приводимых ими аргументов. Только вот Ане в один момент стало решительно пофигу. Она поставила цель. И упрямо бежала к ней.***
А Александр с бухты-барахты подарил ей розы. Оранжевые. Три штуки. — А за что? — Вы очень… красивая… и вы необыкновенная. — Странная? — Нет. Не так. Вы красиво говорите вы… аккуратны… — Правда? Он многократно кивал. Анна сказала: «Большое вам спасибо». — На самом деле, мне никто никогда не дарил цветов. Александра это удивило и расстроило. Как это так, никто не дарил цветов этой прекрасной девочке? Девушке… леди. А потом он подумал, что это великая честь – впервые подарить розы принцессе, которой ещё не дарили букетов. В тот день он мог назвать себя счастливым человеком. Это была пятница – шестое. Теперь – очень красный день календаря. Анна поставила огненные цветы в самую красивую, как она посчитала, хрустальную вазу. Её мама сказала, что обязательно убьёт Аню, если с вазой что-нибудь случится. Аня пообещала, что такого не произойдёт. Поставила тяжёлую вазу с розами на подоконник. Чтобы все глазастые видели. Что ей(!), Ане(!), подарили три, рыжие как её волосы, розы. Первый раз в её четырнадцатилетней жизни. И не абы кто, а музыкант и поэт. И пусть «Пушкин» узнает, если поглядит в окно на шестом этаже, что его подарок теперь стоит в самой красивой вазе Аниной мамы.