Eine Nacht wie raue Seide
Ein Herzschlag auf Eis
Silhouetten im Dunkeln drehen sich im Kreis
Umgeben von nichts, in Demut verloren
Vertraut und doch allein
Im Leben erwacht, geboren im Licht
Wer weiß schon wie es ausgeht, alles ändert sich*.
Eisbrecher – «Rot wie die Liebe»
— Мальчик мой, ну, так же не делается! – несколько сердито причитал Родион, чуть не душа Отто своим шарфом. У Герца, как оказалось, таких вещей, как шарфы и шапки не водилось. Не нужны они ему, видите ли. Ибо не болеет он. – Ну, вот разве не холодно тебе, девица? – ругался он, нахлобучивая на голову бедного Отто чёрный капюшон. – Не холодно, красноносая? — Я не есть девица, перестань! – Заворчал в ответ Герц. – Мы на улица… — Сконфуженно добавил он. — Да, уж ясно, то не дома в тепле. – Закатил глаза Ленц. — Люди здесь… — Совсем тихо сказал Отто. — Второй раз Америку открыл. – Усмехнулся он. – Ты мне лучше скажи – зачем столько времени надо было морозиться? Отто по-детски насупился. И покраснел. — Я весь день по тебе скучаль. – Хрипло начал он. – Пошёль на встреча. Но я же не зналь, что ты так задерживайтся! – с досадой выговорил он крикливым полушёпотом. Настала тишина. В октябрьской темноте где-то орал кот. Родион с умилением теперь глядел на хмурящегося Отто. Отто же по самые ресницы утонул в жёлтом шарфе. — Ах, вот в чём дело. – Тихо сказал Ленц и улыбнулся. – Отто, дорогой мой, пойдём же скорее в дом, пока ты совсем Снегурочкой не стал. — Я очень скорее не могу. – Неловко прошептал Герц. Затем его (снова!) как малолетнюю фройляйн, перекинули через плечо. Игнорируя всякое приличие. Он приглушённо взвизгнул, явно не ожидая от Родиона подобных выкрутасов. Ленц негромко засмеялся, заметно ускорив шаг. Отто крепко выругался. — Ай-ай-ай! Какие слова! Стыдно, друг мой! – издевательски заметил Ленц. — Очень стыдно! – ругался Отто. — Поставь меня! — В этом нет необходимости. Осталось метров шесть. – Соврал Ленц, продолжив тащить его точно не одну шестёрку метров. И поставили Отто только в подъезде, на шестом этаже. — Дурак. – Обиженно фыркнул Герц, проклиная алеющие щёки и беспардонность друга. Размотал шарф. Протянул ему, глядя в бордовую плитку. — Оставь себе. – Беззаботно сказали над его головой. – Не дай Бог, заболеешь. — Но я не болею! – надулся он. — А сейчас ты чем занимаешься? – напомнил Ленц о пострадавшей ноге и тут же осёкся. – Ох, прости. Пожалуйста, прости. – Обеспокоенно затараторил он. — Всё есть нормально. – Сухо сказал Отто, крепко вцепившись в шарф. – И… мне уже почти не больно. – Улыбнулся он, глядя на Ленца грустными, синими глазами, которые в подъездном полумраке казались серыми. — Отто. – Ленц осторожно взял его за плечи. – Как раз об этом нам нужно серьёзно поговорить. – И в тот момент почудилось, будто всякое детство из пятой точки учёного улетучилось. Отто поёжился. — О чём? – спросил он растерянно. — Иди сюда. – Он взял его за руку, отводя за свою дверь. Потом, избавленные от верхней одежды и вооруженные кружками чая, они сидели в комнате, освещённой старинной люстрой с висюльками из стекла. — Ты снова собираешься идти туда? – серьёзно спросил Родион. – На ту твою работу. – Слово «работа» он выделил особенно пренебрежительным тоном. Отто замялся. — Ну, да… Что мне ещё делайт? Новый работ сложно искайт… — Значит, вернёшься туда. — Ja. — Нет. – Сурово заявил он, грымно поставив свою кружку на небольшой столик красновато-коричневого цвета. Он строго смотрел на Герца, сидевшего в кресле напротив. Отто был весь, словно на иголках. — Что? – неуверенно переспросил он. — Ноги твоей там больше не будет. — Будет! — Да, Бог ты мой… Ты разве не понимаешь, чем тебе это грозит? – Ленц начинал сердиться. — Понимаю. – Тихо ответил Герц, сминая край своего чёрного свитера обеими руками. — Тогда почему говоришь такие глупости? — Это не есть глюпости! – Чуть не зарычал Отто. — Что же это? – без всякой иронии спросил Лосев. Отто замолк. Он смотрел в пол. А Родион не отрывал пытливого взгляда от него. — Что же ты молчишь, горе моё? – Вздохнул Лосев-Ленц. – Ты как маленький. Отто действительно чувствовал себя каким-то маленьким в тот момент. И совершенно не мог объяснить причину своего упрямства. — Прикажешь мне самому догадываться? – спросил Родион. И сам же догадался. На секунду его глаза стали размером с пятак. Он теперь совершенно точно знал эту самую причину. Отто – строптивая засранка! (Сам он не знал, почему иногда думал о Герце в женском роде). В комнате опять повисла тишина. Наполненная нервозностью. За окном моргнул фонарь. Было ветрено, и ветки деревьев устроили гражданскую войну. Говорить было непросто. С детьми, вообще, трудно иметь дело. Особенно с тридцатидвухлетними, которые уже давно не прячутся от взрослых, чтобы спокойно покурить. — Отто. – Герц вздрогнул. – Посмотри на меня! – потребовал Лосев-Ленц. Его не послушали. Это уже верх неуважения! – Немедленно удостойте меня своим вниманием, фрау Герц! – куда грубее повторил Ленц. Скоро вздохнув, Отто, всё-таки, поднял глаза с пола, позволяя Родиону разглядеть свои пунцовые щёки. Лицо профессора выражало устрашающую строгость. Но на самом деле то была обида. Отто виновато уставился на него и был похож на перепуганного двухмесячного котёнка. Родион тяжело вздохнул, подперев высокий лоб рукой. – Ты всё ещё маленький мальчик. – Тихо сказал он. – К чему, скажи мне, это ребячество, а? Ответь! — Я не есть слабый, чтобы убегайт от этого… - Почти шёпотом сказал Отто. — Я тебе верю. Но это не значит, что нужно выпендриваться, наплевав на чувства других, мальчик мой. – Он встал и подошёл к окну, всматриваясь в качающийся провод. – Пускай, я мало для тебя значу, но подумай же о своей семье. Она волнуется за тебя никак не меньше меня, а я этим занимаюсь непозволительно часто. Что будет с Робертом, если с тобой что-то случится? – голос его был железным и сугубо преподавательским. Он решительно говорил жестокие вещи уже и без него опущенному ниже плинтуса маленькому взрослому. У Отто рос ком в горле, и стали, против его воли, слипаться от сырости ресницы. Родион повернулся к нему. – Мне страшно за тебя, пойми ты это… Глупышка, что с тобой? – Обеспокоенно воскликнул Ленц. Отто немедленно утёр рукавом намокшие глаза. — Прости… — Захлюпал он, поднявшись на ноги. — Ну-ну, всё хорошо, друг мой, чувствительный. – Он осторожно приобнял его за вздрагивающие плечи. — Ты… ты не понимайт. – Хрипел Герц. – Ты очень много значить! Для меня ты значить очень много… Vergib mir**! – Он, сам того не ожидая, прижался к нему, обвив руками шею. Его погладили по голове. Словно бы так и должно было быть. – Не говори… так больше. – Просил он, щекоча полушёпотом шею Ленца. – Пожалуйста… Родион крепко прижимал к себе это черноволосое и небритое нечто. Как так и надо. Они отбрасывали премилую тень на бежевый ковер. Лосева это более чем устраивало. — Я же уже говориль тебе, что ты есть мой первый друг здесь… Самый хороший. Ты странный, но мне хорошо, что ты есть мой друг… Понимаешь… Ты мне нужен… Как семья. Прости, если я снова говорить глюпость. — Какая же это глюпость? Это, мой дорогой, вечер откровений. – Он по-доброму взглянул на синеглазую королеву драмы***. (Тогда он ещё думал, что Герц делал из мухи слона). – Что же ты хнычешь? М? — Я… Я не знаю. — А кто знает? – он осторожно стёр слезинку с розовой щеки Отто. – Я не пущу тебя к этим ублюдкам. — Я и сам не пущусь… - Послушно сказал Отто, всё ещё не убрав руки с плеч профессора. Слишком близко. И… Ещё ближе! Герц скользнул взглядом по его губам. Становилось дурно. Он нерешительно сжал руками вязаную жилетку Родиона. — Всё хорошо? – Тихо и низко спросил он. — Ja. – Отто посмотрел прямо в голубые глаза учёного. Близко. Можно? Герц не сообразил – можно ли – и поцеловал его. Кого? Лучшего (кажется, так) друга! Совершенно умеючи, но при этом смехотворно робко. А Ленц не сделал и жеста возражения. Даже не дёрнулся. Пока Отто сам не отпрянул, широко раскрыв глаза. — Es tut mir leid****! – испуганно прошептал он. — Отто, что ты… — Ленцу не дали опомниться. — Прости меня! Я не хотель! – громко и совсем картаво выпалил Герц, уносясь прочь. Кое-как он схватил свою одежду и, босым, убежал к себе. Профессор Ленц не стал его останавливать, решив, что правильнее было бы оставить Отто одного. То же, судя по всему, относилось и к самому Лосеву. Он устало рухнул в кресло. Нервы бедного физика были на пределе.***
В то утро Лосев-Ленц не надеялся, что его друг решится увидеться с ним. Каково ему там, за тонкой стеной? Тихий. Будто спрятался от него. — Отто, Отто… - Пробормотал Ленц себе под нос, покачав головой. Проверил, всё ли он сложил в коричневый портфель. Любопытства ради постучал по стенке. Не особенно громко. Тишина. Что ж, молчи дальше. Родион отправил кружку с недопитым кофе в раковину. За стеной послышался робкий стук. Такая же морзянка. И то же: «Доброе утро». Родион не ответил. Застегнув пальто и выключив свет, он вышел из квартиры. И встретился-таки с тихим-тихим Герцем. «Здравствуй», - едва слышно сказал Отто. Ленц лишь улыбнулся в ответ. В неловком молчании они вышли из заспанного подъезда. В лицо дунуло каплями с тающих деревьев. — Это вышло случайно. — Я знаю, Отто. Это ведь не серьёзно? Отто замотал головой. — Вот и замечательно. — Ты разозлилься на меня? — Нет, что ты. Ты же, если подумать, не сделал ничего плохого. — Да? – Недоверчиво посмотрел на него Отто. — Но это, конечно, феноменально. – Заметил Ленц. — Я знайт. – Буркнул Отто. Ленц, разумеется, не стал говорить, что ему выходка Герца понравилась. И что он хотел бы повторения. — Ты перестанешь со мной общайтся? – Спросил Отто. Лицо его было страшно бледным. Родион озадаченно посмотрел на него. — А сам ты как думаешь? – серо сказал Ленц. — Я не могу просить тебя оставайтся моим друг. — Я и не собираюсь оставлять тебя, непонятливый мой. Если для тебя это так важно, давай забудем о вчерашнем недоразумении. — Ты сможешь? – неуверенно прошептал Отто. — Я постараюсь. – Пообещал профессор и добавил: - В любом случае я не думаю о тебе плохо. Это было даже мило. – Улыбнулся он. — Прекрати!.. – Взмолился Герц. — Хорошо, хорошо, дорогой мой. Всё для тебя. «Я ведь люблю тебя», — додумал Родион. И он ни за что не забудет этот нечаянный поцелуй. И как Отто дрожал в его руках. Запомнит каждую слезинку. — Иди домой, хорошо? – сказал он, когда они зашли за угол шестиэтажки. Отпускать его не хотелось. Детское желание. Просто видеть его рядом с собой. Какая же это радость быть ему нужным. — Удачи… - Тепло произнёс Отто. — И тебе, друг мой. – Он помахал ему рукой и поскорее удрал в универ. Отто ещё минут пятнадцать стоял на месте, кутаясь в вязаный шарф профессора. Вот. А он уж было подумал, что не видать ему прощения. Как же это неправильно… Они были знакомы около двух месяцев. Отто не хотел так рано портить впечатление о себе. Он надеялся, что у него будет друг, который не узнает ничего лишнего. Друг, в сознании которого Отто останется чистым. Он хотел, чтобы Родион знал его лишь в лучшем свете. — Ты чего стоишь тут? – услышал Герц знакомый, высокий голос. – Замёрзнешь же! Тебе твой профессор не сказал домой валить? — Во-первых, - ворчливо начал Отто, - здравствуй. Крошик закатил глаза. — Хай. А чё во-вторых? — А во-вторых, он не есть мой. — Ой, ну, блин. А чей? — Я не знайт. – Раздражённо рявкнул горбоносый. Крошик немедленно растрепал его волосы. – Прекрати это! — Ну, не бесись. – Засмеялся Артём, улыбаясь кроличьей улыбкой. – Чего ты сегодня злой такой? — Ты в школу не опоздайт? – Бархатно поинтересовался Отто. — Да, не, наверное. — Что? — Не опоздаю, говорю. У меня первого урока нет. — Зачем же ты вышель? — Гулять. – Беззаботно ответила синеволосая стрекоза. – Отто? — М? — Похоже, что мне дохуя весело? – шёпотом спросил он. — Что такое «дохуя»? – понизил голос Герц. — Ну, это когда очень сильно типа. Только ты при Даниилыче так не выражайся, а то огребёшь. Наверное. — Ага. А ты от меня огре… огребить… — Огрести? — Огрести, ja. Не бояться? Крошик отрицательно мотнул головой, махнув длинноватыми для «нормального пацана» волосами, как крыльями птица*****. Отто беспомощно вздохнул, сунув сухие руки в карманы широких штанин чёрного цвета. — Ну, так как? – Артём несильно пихнул его плечо своим. — Похоже. Даже слишком. – Немец полуулыбнулся неизвестно чему. Ну, и пусть лыбится. Об учёном своем думает. Да, сто пудово! — Класс. Ну, я побежал. – Звонко воскликнул кусочек синего неба, чмокнув взъерошенную тучку в колючую щёку. Он удрал. Отто злобно сжал губы. Отвел глаза. Натянул шарф на нос. — Der Trottel******… — Горько усмехнулся Герц, решительно зашагав домой. Как обычно заглянул в дырку почтового ящика. Пусто. Честно говоря, Отто уже начинал волноваться. Всё ли хорошо у Робби? Экстерном в университет… в пятнадцать лет! Герц, конечно, не сомневался, что его сын справляется лучше всех, но всё-таки очень тяжело не получать от него никаких весточек. Разумеется, ему помогает Пат. Они с Робертом замечательно ладили, но на роль матери она совершенно не подходила, как думалось Отто. Патриция Рихтер была куда моложе него и она, чёрт возьми, идеальна. В самом деле, Герц ещё не видел большей красоты. И, да. Они были замечательными друзьями. Герц не любил фрау Рихтер, как жену, но был явно влюблён в неё. Жёстко платоническою влюблённостью. А любил он совершенно другого человека. И любил его с тех самых пор, когда ему впервые показалось, что он это почувствовал. И это было идеально. Любить всю жизнь одного человека. Первого и единственного. Разве первого, а, Отто Герц? Да! Первого! И, само собой, последнего. Отто не собирался мечтать о ком-либо, кроме него. Тянуться к кому-то… и, тем более, отдаваться. Нет. Такого никогда не произо… Именно так! Не произойдёт! «Пора прекращать вести себя как недоразвитый ребёнок», - горячо подумал про себя Герц, складывая жёлтый шарф. Можно ли ему было носить эту вещь? Если слушать Родиона – очень даже можно. Нужно. А что бы подумал Герхард, если бы встретил Отто, закутанного в шарф профессора Лосева-Ленца? Вломил бы он ему пизды. Без разговоров. Оправдывайся, не оправдывайся – ты обречён. Так как Герца ревновали к каждому столбу, задали бы трёпку, лишь услыхав о каком-то там учёном из России. Отто стыдливо улыбнулся своим мыслям, невесомо дотронувшись пальцами до рубца на шее. Вспомнил, как было больно. И невероятно круто. Как кружилась его голова. Тогда он ребёнком ещё был (по крайней мере, в своей подпалённой душонке). Снова кружится… Нет! Не правда! Такого быть не может! И не будет! — Das ist nicht zu verzeihen*******… — Тихо простонал он, шлёпнувшись бледным лицом в измозоленные ладони. Отправился на кухню, кусая губы. Нахмурился сильнее, почувствовав железяковый привкус. Немедленно вытер рукой красное. И чётким воспоминанием ощутил прикосновение его губ. Не Герхарда. Замер. Словно испугавшись чего-то. В панике забегав по кухне, истерически закричал: — Ich liebe dich********! Ich liebe dich! Ich liebe dich!.. Табуретка от психованного пинка полетела на пол. Отто не услышал громкого грохота. Ему стало страшно. Он достал потрёпанную пачку дешёвых сигарет из буфета. Тошно и противно. Ему хочется домой. Ну… Вроде дом у него есть. Там где Робби – там дом. Причём здесь Робби?.. Робби совершенно не относится к гадостям вроде личного фронта его бедного отца. Отто вдруг понял, что почти всю жизнь совершал одни только глупости.***
My life, my love,
my sex, my drug, my lust.
My god, it ain't no sin.
Can I get it, can I get an amen?*********
Halestorm - "Amen"
Он возвращается домой утром. Осенний ветер продувает красные от холода и стыда уши. Чёрт знает, что ему устроят дома. Тётя Саша уехала в «Ш», и защитить некому. И, ладно бы он просто пропустил уроки или разбил чьё-то окно (чего он, кстати, никогда не делал). С ним произошло нечто отвратительное. Да там, скорее всего, и фрау Саша спуску бы не дала. Какой позор… В предвкушении головомойки он дрожал. Голова болела. На морозе, правда, меньше. Вот оно – дурное влияние дружков-обдолбышей, о котором твердил отец. Суровый немец-педант. Он подозревал Отто во всех возможных глупостях, которыми его могли заразить не особенно взрослые и чересчур свободолюбивые друзья. При этом, не будучи заинтересованным в сексе и наркотиках, юный Герц выбирал только «жуткую» музыку. Вполне себе невинное занятие, как посчитал Отто. К тому же, таким образом он мог куда ближе находиться к предмету своего залипания. Жопой Отто чуял, что это не есть правильно, и первое время ругал себя на чём свет стоит. Только вот самобичеванием внутридушевную дурь выветрить не удалось. Итак, прилежный хорошист, с длинной, но аккуратной челкой влачил за собой один абстрактный грешок. Сам для себя он ещё не принимал вещи такими, какими они на самом деле были. Он старался делать вид, что всё нормально. До поры до времени. Когда он пришёл домой, ему пришлось выдержать презирающий какой-то взгляд. Для начала. Потом допрос. Своё же враньё, от которого хотелось повеситься. Потом его выпороли. Совсем не жалея. Забавно, что в классе Отто считался самым послушным мальчиком. После этого случая с ним неделю не разговаривали. Сам он боялся шевельнуться как-нибудь не так. Всё-таки, над ним сжалились. — Мне очень тяжело верить тебе после этих ночных посиделок с твоими пьяными дружками. – Стальным голосом начал отец. Отто стало непонятно радостно лишь оттого, что он произнёс хоть какие-то слова в его адрес. – Ты можешь мне пообещать, что этого больше никогда не повторится? — Папа, я сам этого не хотел… — Затараторил бледный, как смерть, Отто. – Я обещаю. Это же было не специально… — Твои оправдания я уже слышал. Что прикажешь мне делать, если в следующий раз ты случайно помрёшь в каком-нибудь притоне? — Это уже бред… — Нахмурился было юноша. – В смысле, такого точно не случится. Я обещаю. — Хорошо. Я, наверное, идиот, но я поверю тебе. После этих слов Отто густо покраснел. — Папочка, я люблю тебя... Пап, прости меня, пожалуйста. – Умоляюще прошептал он, опустив длинные ресницы, норовившие намокнуть. А реветь было нельзя. Ни в коем случае! Чтобы не разозлить. — Посмотрим. На твоё поведение. Ясно было то, что он потерял доверие. В свои влюблённее шестнадцать лет. Потерял его вполне заслуженно. Ведь сознался он далеко не во всём. В его расцарапанном сознании застрял укоряющий взгляд голубых глаз. Какого-то мужчины. Которого Отто встретил случайно. В самый постыдный момент своей малолетней жизни. «Прости», - сказал он ему, случайно врезавшись в этого серьёзного человека. А тот, кажется, за что-то успел возненавидеть растерянного и совершенно нетрезвого парня. Ему было совестно. Благоговейным взглядом малолетний Герц проводил высокого человека в бледно-жёлтой рубашке. Рядом с ним была ещё красивая, взрослая девушка с короткими волосами. Вроде бы рыжего цвета. Но Отто не было до неё дела. — На кого это ты пялишься, а, маленькая засранка? – Невежливо прошипели над его ухом. Больно сжали плечо. — Ауф-ф… — Тихо пропищал он, зажмурившись. – В отличие от некоторых, я - не засранка. — Не в твоём случае огрызаться. Впрочем, ты мне за это ещё ответишь. — Герхард! – он вырвался из крепкой хватки. – Я не пялился! — Ну, да, конечно. – Он скрестил руки на груди. Отто злился. Потому что не заслужил беспричинных обвинений. — Мне незачем пялиться на других. – Наждачно выговорил Герц, повернувшись к нему оголённой спиной с красной полоской. – Какой смысл был тогда в том, чтобы признаваться тебе?.. — Это было так сложно? – Играючи спросил Герхард. — Да! – сердито ответил Отто. – Мне было страшно… Чёрт… Как ты не понимаешь? Почему из нас двоих взрослым должен быть именно я? – тихо ругался он, пока его не развернули к себе лицом. — Иди сюда. – Он притянул его к себе за талию. — Не надо… — Какой же ты трусишка. – Над ним смеются. – Я люблю тебя, глупый. Отто улыбается. Закрыв глаза. Его обнимают. — Я тебя тоже… — Шепчет он. – Подожди… что ты… — Ничего особенного. Почему бы нет? Ну же. Ты не поцелуешь меня? — Не так. — Что? — Пусти меня! – Шёпотом кричит он. – Мне стыдно! Я не… Его затыкают известным методом. Щёки его пылают. Руки сжимают ткань футболки на чужой, взрослой спине. Какая, в конце концов, разница… Они ведь любили друг друга в тот момент и на всю жизнь. Не правда ли, а, Отто? Всё было идеально. За исключением его детского вранья. Недоговаривания. Правда, потом он решил-таки совершить невъебическую глупость. Много позже той утренней ссоры. Он рассказал обо всём. О своих… отношениях. И о том, что же на самом деле он умудрился натворить в ту дурацкую ночь. Его будут ругать. Совсем не по-детски ругать. Что там говорить о том, что он лишится всякого уважения? И будет под полным контролем у своего бедного, невезучего родителя. Сначала он будет умолять о прощении. Стараться забыть свои бредни и обещать это сделать. Но в итоге просто сбежит из дома. Ночью. Как же ему было страшно. В холодной темноте со всех ног бежать к виновнику своей трагедии. Хотя… Надо быть честным, да, Отто? Виноват в этом был только глупый Герц. Который младший. Но он был по-настоящему счастлив, когда Герхард встретил его с распростёртыми объятьями. Он приютил его в своей обглоданной, однокомнатной квартирке. Музыкант ебаный… Только жил он у него недолго. До приезда тёти Саши. Она не могла допустить, чтобы её племянник, которому вот-вот поступать, существовал в таких условиях. Так же она совсем не поощряла его «распутное поведение» (как она сама выразилась). Но, спасибо ей огромное(!), только поведение, а не само положение, как герр Герц. Здесь она могла лишь пожалеть. Не обижаясь на замученного идиота. Для странной женщины он так и остался добрым ребёнком. Как оказалось, ещё и честным. А Отто, неосознанно платя дань её здравомыслию, снова стал предельно прилежным и даже порядочным. Так как-то и закончилось его глупое детство.