Безумья и огня венец
Над ней горел.
Максимилиан Волошин
Щёки Анны горят ярко-розовым. Никому она ещё не доверяла такие вещи. Это переломный момент в её маленькой истории. Это первая непорванная рукопись. Серьёзно? Рукопись? Аня считает, что в наше время нормальные люди сразу забивают сюжет в память компьютера, но, всё же, продолжает строчить от руки. У неё замечательный почерк. Неправильный. Но ровный. И очень аккуратный. Не всегда понятный. Но сейчас, почему-то, её не просят расшифровать заветный текст. И, пока что, ни слова насчёт её рисковых фантазий. Он только хмурится. А она терпеливо (насколько это возможно) ждёт. Они сидят на первом этаже. В самом дальнем углу, где стоит мощная скамейка из светлой деревятины, а рядом ползёт мрачно-зелёная монстера. За все годы своего существования в здании музыкальной школы это наглое растение не дало ни одного бананаса. Но не о бананасах думала Аня теперь, когда доверила детский бред странному студенту с филфака. Замечательно, что сейчас лицо его не занавешено белобрысыми кудрями. У него почти прямой нос. Чуточку горбится. Идеально! Но страшно ожидать того, что же он скажет. Щас раскритикует в пух и прах. И живи потом с этим. Ещё одна зарезанная тетрадь. Пока ещё она цела. Но Аня Миронова уже в отчаянии. Что, если её писанина никуда не годится? А что, если он сейчас объявит, что барышням и сочинять не гоже? Ну, это уже беспределом будет. Нет. Александр такого не ляпнет. Он поэт, а не тупой слесарь. — Очень надеюсь, — деловито начинает Ларин (он всегда говорит деловито, когда дело касается литературных заморочек), — что вы не забросите это. — Пока не собиралась. — Осторожно произносит она. — Это ужасно? – Она ясно представляет, как Александр точно и жестоко кивает, говоря, что это действительно отврат. И ещё он просто обязан поинтересоваться (как обязаны все, так называемые, взрослые), откуда эти ненормальные, недобрые мысли. — Отчего же? – с высокомерно сдержанным удивлением спросил Ларин, перелистнув пару страниц. — Ваша история очень трогательная. И мне нравится, как вы описываете внутренние переживания героя. Я правда смог это почувствовать. Можно спросить? — Он прищурился. — О чём? — насторожилась Аня. — Вы срисовали его? — Аддлара? — Угу. — Весело подтвердил Александр. – Он вышел очень живым. Не может быть, чтобы у него не было прототипа. — Он загадочно улыбался. — Скорее срисовала, — задумчиво согласилась Анна, - чем нет… — Наш сосед? — Не знаю. Смотря, кого вы имеете ввиду. — Я не знаю его имени. — Вздохнул Ларин. — Я заметил лишь то, что он редко бреет лицо и постоянно сутулится. Он друг нашего профессора… — Ну-у… у Родиона Данииловича много друзей. Но я ни за что не взяла бы за образец этого дурака. — Возмутилась Анна. — Дурака? — переспросил Александр. — Он не производит впечатление глупого человека. — А вы его не знаете. — Заявила она. — А вы знаете? — Знаю. — Удивительно. — Помрачнев, шикнул он. — Что «удивительно»? — Спросила Миронова. — Удивительно то, с какой скоростью вы заводите новые знакомства. — Неприязненно пояснил Ларин. Ворвалось неловкое молчание. Александр чутка опустил голову. Анька уставилась на него большими глазами, изогнув левую бровь. Разозлиться, как следует, она не успела. — С чего вы взяли, — начала она более тихо, — что я заводила с ним это ваше знакомство? — А нет? — Вы дурацкого обо мне мнения. — На самом деле – вовсе нет. — И если я захочу – ускорю процесс приобретения знакомых в десять раз. — Это не мое дело. – Смиренно заметил он. — Именно. Верните мне тетрадь. — Обождите. — Улыбнулся Александр. — В чём дело? — Позвольте сделать вам замечание. — Валяйте. — Она положила ногу на ногу. Царственно поправила розовую юбку. Выпрямилась. — Итак. Что касается повседневной жизни – всё замечательно. Особенно классно у вас выходит описывать внешность героев. Наверно, именно поэтому мне и померещился ваш не знакомый. С действиями, по большому счёту, тоже всё в порядке. За исключением самых тёплых и откровенных моментов. Вы очень скомкано рассказываете об отношениях главного героя и его... возлюбленного. Начиная с их первых встреч наедине. Вы слишком скромны. Как многие знакомые мне начинающие писатели. — Он по-доброму усмехнулся. — Скажите, ведь это неловко изображать свои мысли на бумаге? — Да. Неловко. — Смутившись, подтвердила Аня. — Вы ещё не настолько взрослая, чтобы не стесняться писать о таких вещах, как человеческие чувства. — А вы сам достаточно взрослый? — Возможно. Не решаюсь оценивать своё творчество. — Вы вообще избегаете прямого описания. — Да. Это так. — Вы говорите аллегориями и символами. Понимай, мол, как хочешь, как можешь. Я тут – абстракция. Он засмеялся. — Вы чётко разгадали мои принципы. Честно говоря, я – ещё более стеснительный человек, чем вы. И, вероятно, менее решительный. — Вы идёте по пути наименьшего сопротивления? — Стыдно признаваться – но так происходит чаще всего. Вы поступаете очень смело, ставя в центр повествования такого рода отношения… — Ничего смелого в этом нет. — Холодно оборвала она Ларина. — В самом деле? Почему вы так думаете? — Потому что в такого рода отношениях нет ничего особенного. — Вы действительно так считаете? — Искренне удивился Александр. — Процитировать Уайльда? — Нахмурилась Миронова, отобрав от него тетрадь с Триумфальной аркой на обложке. — Не стоит. — Несколько враждебно ответил он. — Я с ним не согласен. Это не может быть естественным. Глупость какая… — И после этого вы считаете себя взрослым?! — рассердилась Аня, вскочил на ноги. — В отличие от вас! — низко воскликнул Ларин. Вообще, у него был тенор. — Вы ещё маленькая девочка и ничего не понимаете. — Сурово заявил кудрявый поэт. — Что ж. – Тряхнула головой она, отправляя огненно-рыжие косы за плечи. — Не буду мешать вам заблуждаться дальше. Спасибо за внимание! Она грациозно развернулась на низких каблучках и грозно утопала в раздевалку. Александр, не мешкая, последовал за ней. Не особенно понял, как он поймал её руку. От осознания содеянного пронизало током. — Вы действительно хотите поссориться из-за этого? — Возбуждённо прошипел он, мысленно ругая её, но куда сквернее – себя, местами, любимого. — Да! Хочу! – угрожающе ответила она. Выражение её красивого лица не давало и шанса на скорое примирение. Она покраснела. — Немедленно отпустите меня. — Спокойно потребовала злая Аня. Ему пришлось послушаться. Дабы не прибегать к столь нежелательному насилию. Сожаление и ледовое отчаяние гвоздячили глотку. Он проводил взглядом глупую девчонку из девятого класса. Осознавая, что только то произошла какая-то невъебическая поебень.***
Многоуважаемый профессор и его нахрен никому не нужный друг сидели на кухне Ленца и пожирали печеньки с чаем, когда в дверь позвонила Миронова. Было семь часов. Лосев-Ленц немедленно оторвал от стула место, которое отвечает за усидчивость, и умчался открывать дверь дорогой гостье с бумагами под мышкой. Герц притаился на кухне. Грел свой горбатый нос в глубокой и тёплой кружке. Сейчас эти двое снова засядут на час или два со своей физикой. Так и случилось. Родион уже привык ни слова не говорить, оставляя Отто в одиночестве. Отто не возражал. Но, всё равно, сидеть без него было совсем не уютно. Герц внимательно слушал научные заучности. Как господа физики безустанно умничали. Летать она собралась! Ну, ладно, ладно. Если даже она куда-нибудь прорвётся: угробит пару машин и забьёт на свою дурацкую мечту. Как и Герц забил. Но это не важно. Это не то. Это совсем другое. Она – девушка. А им летать просто незачем. Патриция не считается. Патриция идеальна. А Анна – среднестатистическая наглая и себялюбивая фройляйн. И эти её порывы – лишь девичья блажь. Неужели Родион этого не понимает?! Добряк нашёлся, чтоб его. Отто очень обижался на него за это. Но Лосев сурово пресекал любой косой взгляд в сторону Мироновой. Он ругал его. Как про… он и есть профессор... Из-за этого Герцу уже ни капельки не хотелось поднимать тему гендерных ролей. Его всё равно затыкали. И не просто затыкали, но также попутно успевали привести штук сто доказательств его неправоты. А когда Герцу уже нечем было ответить, на него смотрели как-то злорадно и явно чувствовали себя самым, чёрт возьми, умным. В общем, Анна порядочно омрачала жизнь бедного механика. Анна Миронова ни за что и никогда не согласилась бы с Герцем. Потому что он дурак и совершенно ничего не понимает. Несмотря на то, что он взрослый. Эти типа взрослые как раз ведут себя так, словно по десять раз на дню валятся с луны. Родиона Данииловича она считала крутым (потому что он умный) и даже замечательным (потому что он добрый). В отличие от своего товарища он не болтал слишком лишней белиберды. Если и заговаривался, то только по теме. Очень любил поговорить о научных парадоксах и другой познавательной фигне, совершенно бесполезной для сдачи экзамена. Но, по крайней мере, это было интересно. И, если что, можно было поумничать в компании, ссылаясь на профессорские монологи. — Отто Ивановичу одному не скучно? — как бы между прочим спросила Аня. — Он утверждает, что нет. — Честно ответили ей. — А вы, что же, умудрились сжалиться над ним? — Не то, чтобы… Мне кажется – я мешаю. — Ой, что вы, что вы. Вовсе не мешаете. Даже наоборот. — Он всегда так терпеливо ждёт вас… — Его инициатива. — Вздохнул Ленц. — Кстати говоря. Не стоит обращать внимание на глупости, которые он говорит. — И часто он это делает? — Очень. — Значит, вы очень часто не обращаете на него внимания? — Наоборот. Достаточно часто. Дело ведь не совсем в том, что он говорит, а в том, почему он это говорит. — Вы знаете, почему? — Пока нет.***
Укулеле звучало тихо и ненавязчиво. Кто-то пел. Аня остановилась под чьим-то окном с открытой форточкой. Пели на английском. Нежным таким и грустным девушкинским голосом. День у Анны не задался, поэтому песня звучала, как саундтрек к нему. Аня была в неком инфузористом состоянии. В таком бывают, когда запутываются. Влюбляются там и не понимают, действительно ли это произошло. Или, например, всё катится под дно. Как самооценка Ани. Она топталась у кирпичной стены до тех пор, пока не затихло укулеле. О себе дал знать свистящий чайник. Аня вспомнила, что ей было ужасно холодно. Кутаясь в красный шарф, она побежала домой. В голове просвистывалось: «I had to find you, tell you I need you, tell you I set you apart*»… Она продолжала сочинять историю о каких-то странных людях. Честно говоря, она не ручалась за то, что именно она их придумала. Она точно знала о них. Они существовали, но где-то не здесь. Миронова считала, что никто, на самом деле, ничего не придумывает. Да-да. Те самые заморочки с бесконечным количеством бесконечных вселенных. Забавно, что у неё не получалось донести эту теорию ни до родителей, ни до Александра. Александру она вообще устроила бойкот. Только вот плохо от этого, похоже, было ей одной. Упрямый баран на следующий день и шага навстречу не сделал. Как будто ему и вправду плевать. Неужели его действительно интересовал только Бетховен? Ни разу не поглядел в её сторону. Даже светлые кудри качались упрямо. А у Ани – юного дарования – Мироновой в ту среду не получалось решительно ничего. Клавиши полупьяно убегали из-под пальцев. Видеть чёрное пианино не хотелось. Слушать замечания Воронова – тоже. Ещё не хотелось, чтобы Бетховен вдруг стал ассоциироваться у неё с далеко не самыми приятными моментами в существовании. С Лариным! Почему-то она принципиально не хотела ему ничего доказывать. Да кому он нужен!***
Аксана всё никак не могла привыкнуть к новому городу. В целом – точно такому же, как и тот, из которого она бежала. Здесь, разве что, её никто, кроме хозяина квартиры, не знал. И всем было пофигу, с кем она общалась, с кем гуляла, с кем спала (даже если она ни с кем не спала). Всё было почти так, как ей хотелось. Дедушка постоянно пропадал за городом на охоте (если такие лесные прогулки можно назвать охотой). Она же училась и работала в небольшой кафешке в центре, недалеко от универа. Она умела готовить и петь песни на английском и на русском. Говорила через «шо». Её страстью были очки в огромных размеров оправах. Сейчас она нуждалась в новых линзах. Зрение сажалось стремительно. Из-за рассеянности и катастрофической нехватки времени ей всё никак не удавалось попасть к офтальмологу. Друзей она заводить не собиралась. Как бы ей этого не хотелось. Страшным это казалось – дружить. Надружилась она, наверное. Теперь Аксана не была уверена, существовали ли на Земле те чувства, которыми она так дорожила. Невыносимо грустно было полагать, что нет на самом деле того, о чём она пела. Поздно вечером, в среду, она возвращалась с работы. Ноги зверски болели. На улице было морозно и темно. Близился конец октября. Нужно было где-то доставать тыкву. Хотя кому это… надо? Как это кому? Традиция же… С друзьями каждый год отмечали. И где эти друзья? Определённо, ничего праздновать не хотелось. В голову лезли разнообразные ругательства. Не так давно услышанные в свой адрес. От самых дорогих людей. Людей, которые решили поверить чужой шутке. Но ни в коем случае не ей! А ведь ей всего-то восемнадцать лет. И ей просто не хочется уже ничего доказывать. Ведь она даже повода не подавала. Однако ей в очередной раз пришлось убедиться в том, насколько удивительными бывают люди. При этом, удивить положительно её умудрился только дедушка, который навещал её крайне редко (а сама она стала приезжать относительно недавно, где-то год назад). Принял её по-человечески. И без лишних вопросов. Потому что у него были веские причины жить так далеко от «любимой» семьи. Задолбала она его. Семья – в которой почти каждый рождается перестарком. Моральным дундуком. Короче, побег Аксаны стал вполне себе ожидаемым событием. — Извините, пожалуйста! — услышала она звонкий девчачий голос у себя за спиной. Обернулась. Её догоняла рыжая девочка. — Это вы играете на укулеле? — Запыхавшись, спросила она, остановившись в метре от мисс Шушченко. — Ну… — Покраснела та. — Было такое. А шо? — Это очень круто! — Возвизгнула Анька. — Спасибо. Мне так неловко… шо вы слышали. Мама обычно говорит, шобы я молчала. Поэтому я стараюсь быть потише. Но не выходит. — Ваша мама не шарит, что теряет. — Вы действительно так думаете? — Да. А как вас зовут? — Шуша… то есть, Ксюша. Шуша – это прозвище такое. А вас? — Нюша. Ну, вообще – Аня. Нюшей меня пацаны называют. Обе засмеялись. Как персы из мультиков для самых маленьких. Решили разговаривать на «ты». Говорили о музыке. О «Coldplay». Об Аниных любимых «Scorpions». И о многом ещё… Всяком. — Ты хеллоуин отмечаешь? — Раньше – отмечала. — А сейчас? — Не до этого как-то… — А мы у Стеши собираемся в начале каникул. Может, с нами? — Было бы неплохо. — О-о! Класс. Я тебя с ребятами познакомлю.***
— Никогда бы не подумала, что тебя что-то может так растрогать. — Сказала Аня, гоняя каблучный у станка. Она это делала не потому, то было надо, а потому, что ей так нравилось. — В смысле? — Отозвался Артём, не отрываясь от игрушки в мобильнике. — Я видела всё. Ты расплакался. Когда Ксюша пела. — Нихрена! — Ну, да, конечно. Вчера. Не переживай. Макс не заметил. Ты только не подумай. Ему не пофиг. — Да-а? — Он очень переживает. Может, не показывает, но это так. — Сказала она, перейдя на гранд батман. — Фигню говоришь. — Буркнул Крошик, проигрывая. — И я не ною. — Ну, допустим. — Она пожала плечами. — Допустим! — Визгливо передразнил Артём. В зал вошла Лилия. За ней Анатолий. Качок хуев. Крошик поспешил ретироваться лицом в мобильник. Ни тёплое, ни холодное солнышко уселось на синих волосах. Нюша упрямо продолжала махать не слишком худой ногой. Выглядело это элегантно и свирепо. Лилия ненавистно покосилась в сторону Мироновой, чья розовая, полупрозрачная юбка разлеталась, живописно пропуская через ткань заоконный свет. Крошик подумал, что в картину Боттичелли она со своими упражнениями вписалась бы куда богичнее, чем та голая тётка в ракушке. Как её там… А… «Рождение Венеры». В его больной голове стало зудеть слово «кесарево». — Блять! — Прошипел он, открыв сообщение от Стеши Джи, содержащее фотку очаровательных вуду. — Он язва здешних мест! — Напевно продекламировала Лили. Как бы просто так. Типа мысли вслух. — Попизди мне тут. — Он каменно взглянул на неё исподлобья. — Не понимаю, почему ты огрызаешься? — Непринуждённо вздохнула она, построив какую-то пор де бра. Артём в душе не ебал – какую именно. — Воняешь много – вот почему. — Это кто тут ещё воняет?! — Громогласно вступил в светскую перепалку Анатолий, сделав грозный шаг в сторону синеволосого полудрища. — И ты тоже. — Артём сжал руку в кулак. Засунул телефон (видавший виды) в карман джинсов. — Анатолий, спокойнее! — Строго воскликнула Анна, энергично взмахнув рукой. Релеве. Толик был настроен решительно. Крош не менял своего положения, облокотившись о станок. — Звонко цокают копыта… — Нежно произнесла она, повернувшись к Лили. Теперь танцовщицы колюче глядели друг на друга. — Что там видно у моста? Может… Лили? — Я нахожу твоё увлечение Гиппиус странным. — Понизила голос Лили. Солнце слепило ей глаза. — Умным людям свойственно интересоваться литературой. — Надменно проговорила Аня, стоя в пятой позиции. — В наше время, к сожалению, любовь к поэзии можно отнести к отклоняющемуся поведению. Это ты имела ввиду? — Приблизительно. — Сжала губы в ядовитой улыбке Лили. — Встаём! — Торжественно приказала мадам Тигрицина, стремительно войдя в танцевальный зал. — Артём, почему вы снова в джинсах? — Возмутилась она. — Мне так удобнее. — Беззаботно ответил он. — Техника безопасности, Артём Игоревич… — Я вам не Игоревич. — Грубанул он. — В паспорте у вас тоже отчества нет? — А нафиг оно надо? Чё, вот отчество есть, а матьчество – где, блин? В класс вбежала взъерошенная Степанида, на скаку поправляя чёрные балетки. — Извините! — Неразборчиво крикнула она. Лицо её было красным от бега. Она пригладила короткие волосы и встала на поклон. — Чудик же вы, Стеша. — Снисходительно улыбнулась Анастасия Викторовна. — Почему опаздываете? — Математика… — Жизни не даёт? — Поинтересовался веснушчатый очкарик Гена. — Ага! — Голосом гномика ответила Джи. По залу прошёлся тихий смешок из-за этого неловкого «ага». — Математика жизни не даёт. — Пробормотала Тигрицина. — Вот займём на конкурсе последнее место – так и скажем: матеметика жизни не даёт. Сие высказывание также было поддержано сдержанным смехом. Аня делала вид, что ей плевать на Лилю. Лилия же считала себя центром вселенной, вовсе никого вокруг себя не замечая. Артёму хотели поставить новый фингал. А Стеше не терпелось поговорить с Аней о совершенно неожиданном и чудесном происшествии.***
— Анька! Ты представляешь?! — Восторженно полушептала она, чтобы не быть слишком громкой. Одной ногой она катала зелёный скейт. — И он слушает «Scorpions»… — Ну, конечно. Он же немец. — Ни капельки не удивилась Аня. Стеша надулась. — Вообще-то их далеко не все немцы слушают. — Возразила она. — А ещё он оч круто рубится в «Р-Лин-4» (конечно немного хуже меня). Но всё равно – класс! — Ты с ним в игрушке, что ли, познакомилась? — А что? — Да, ничего. Просто по-детски всё это… — Он студент уже! — Топнула ногой Джи. — Студент. Который играет в игрушки. — Но это сложная игра! И он играет почти так же идеально, как я! Даже у Даниилыча столько пройти ни разу не получалось. — Родион Даниилович играет? — Все пацаны играют. — Победно заявила она. — А ещё он знает китайский. — Ты сейчас о своём друге? — Ага. И язык жестов. Клёво, да? — Клёво. — Печально вздохнула Анна. — Да что с тобой сегодня? — Забеспокоилась Стеша. — Да так. Ерунда. Стеш, правда. — Ты тоже пару по лит-ре получила? — Вообще-то – пять. — А пару тогда по чему? — По общественному мнению.