Yeah, God love your soul and your aching bones...
OneRepublic – «All Fall Down»
— Мам, я завалил репетицию сочинения. Хрупкая Катерина Крошик драила плиту. Её светло-русые волосы были затянуты в тугой пучок. Она смахнула прядь со лба. Выпрямившись, посмотрела на Артёма. — Это, плохо Тём. Что ещё сказать. — Пересдать не дадут. — Ещё тише продолжил он. — Значит, готовься к настоящему сочинению. Может, помочь тебе с писаниной? — Не. Я сам. — Знаешь, что? — Нахмурилась она, опустив жёлтую тряпку на плиту. — Что? — Ему стало каплю страхово. — У тебя же друг умный дофига. Шёл бы к нему. Макс-то написал? — Написал. Пять у него. Как всегда. — Вот и ступай. От него, может, пользы побольше, чем от меня будет. — Ну, я лучше сам… — Сам ты уже написал. У вас там что, разлад совсем? — Нормально всё... — Буркнул он, снимая кеды. — Сгоняй к Максиму после обеда. Обязательно. — Ладно. Часов в пять его всё-таки заставили отправиться к очкастому однокласснику. Хотя сейчас они и общались, как прежде (оттепель наступила), Крошику не хотелось посещать его дом. Круче всего будет опять поймать на себе криво-косопрезрительный взгляд кого-нибудь из его предков. Ежи, блин. Какие они, в жопу, ежи, если чупокабры?! Звонит в дверь. Немедленно открывает мамка Макса. «Здрасте». Она тоже сухо здоровается с ним. Зовёт Максима, говоря, что к нему пришли. Крошу неуютно. Он неловко переступает порог, сжимая в руках истрёпанную тетрадку и ручку-морковку. Максим встречает его довольно радушно. — Привет, Тём. Проходи. Они уходят в комнату Ежа. На стены присобачены кучи полок разных размеров, на полках взгромоздились разнообразные музейные экспонаты: от камней и раритетных (и не очень) фантиков до монеток и марок. Артём тоже как-то попробовал собрать коллекцию. Вкладышей с корабликами, самолётиками и прочей транспортной поебенью. Но, разумеется, ничего не вышло. Жвачная коллекция рассеялась в вечном сраче. Бардак в комнате – это его особая религия, можно сказать. У Ёжика же всегда был порядок. Образцовый. Как и положено пионеру. — Макс… Это… Поможешь мне с сочинением? — Робко спрашивает Артём. — Конечно. А что у тебя? — Он садится за рабочий стол, жестом приглашая его к себе. — Параша у меня. — Грибится Крошик. Почему-то становится стыдно за эту «парашу». У Максима вот никогда такой херни не случалось. — Тяжёлый случай. — Протянул он, поправив очки. — Тебе сложно приводить аргументы? Или что? — И аргументы… и вообще всё. Я тут, пока дома сидел, писал на черновик. Тренировался типа. Проверь, пожалуйста. — Хорошо, давай. — Он забрал тетрадку с «Городом героев» на обложке. Стал читать. Артёму пиздец как не нравилось, когда при нём читали его сочинюхи. Но нужно было терпеть. Он смотрел на Макса. Как он, то и дело, поправлял очки и по-умному хмурился. А потом стал хихикать. Но сразу же остановился. И снова состроил серьёзность. — Ты чё ржёшь? — Рыкнул Артём. — Ситнаксис? — Правильно говорить – син-так-сис. — Поправил его Макс. — Не совсем. Ну, я не об этом пока. — А о чём? — Ты приводишь в пример Хокинса. Это мило. — Он крут. Вот и привожу. — Возможно. Но ты не думаешь, что «Остров сокровищ» - слишком детское произведение? — Нихуя не думаю. — Заявил Крошик. — «Остров сокровищ» уж точно серьёзнее, чем какая-нибудь «Гроза» будет. Ёжик смотрел на него, умиляясь, что ли. Артём надулся. Макс прекрасно понимал, что его другу было предельно неприятно получать намёки на то, что он явно застрял в детстве. Ведь сам Крош упрямо считал себя взрослым и невероятно серьёзным человеком. — Возможно. Но это проходят в классе пятом. — И чё? — В общем, взрослые считают, что произведения, которые даются нам в старших классах… умнее. — Дебилы. — Ну, разве сложно тебе написать о книге из программы, скажем, девятого класса? — Так нечестно. Я хочу писать о том, что мне нравится. — Мне тоже больше нравится читать о приключениях и путешествиях. Но, говорю тебе, здесь никого не волнует, чего ты хочешь. — И мы, типа, машины… — Именно. Этого от нас и хотят. — Нахуй тогда вообще жить? Ёж замолчал. Крошик тоже. В окно барабанил дождь. Снег, выпавший утром, уже превратился в хлюпающее говно. Артём убрал чёлку с глаз. Макс, не отрываясь, глядел на него. Продолжил: — Чтобы сражаться, судя по всему. Как пираты. — Благородные пираты? — Лицо Кроша растянулось в сияющей улыбке. — Да. — Улыбаясь, ответил Ёжик. — Детский сад… — Шикнул Артём. — Я бы был не прочь вернуться в год, например, две тысячи шестой. — Ты уже тогда в очках ходил… — Ага. А ты был на девочку похож. — Типа что-то изменилось?.. — Нет. Крош смотрел в линолеумный пол. Колени грозились задрожать. Ёжик ещё раз перечитал сочинение. Что-то отмечая зелёной ручкой. — И что бы ты поставил? — Тихо-тихо спросил Артём. — Содержание – сносное. Пунктуация – отстой. Но основные два критерия есть. Тройка. — Класс. — Нифига. Вот запиши такое предложение: «Заяц подарил морковку кролику, у которого был день рождения». — А чё заяц? — Спросил Крошик, заканчивая писать. — Ну, хочешь, белка. «Я ёжика написал», — с улыбкой подумал Тёма. — Где ты поставил запятую? — После «у». — Почему? — А чё, не так? — Не так. Но ты объясни, почему ты там её поставил. — Потому что там «которого». Перед «который» ставится запятая. Я учил. — С достоинством выпалил он. — Ты говоришь почти правильно. — Значит, перед «у». — Да. Ты понял, почему? — Ну, типа это ж предлог, значит, к слову присобачен. — Ну… Это… Так, да. Пиши: «Лист упал на гриб, под которым жил жук». — Перед «под». — Да. В первом предложении ты как последние два слова написал. — День рождение. — С чего ты это взял? — Ну… Хз… Я всегда так пишу. — Это плохо. Запоминай: день – кого, чего – рождения. — А! Понял! Это как банка – чего – варенья. Да? Ёжик кивнул. Потом они ещё час с лишним разбирали Тёмино сочинение. Крошик жаловался, что из-за обилия правил у него кружилась голова. Ёж заставлял строчить и строчить. Короче, к семи часам рука у Тёмы отваливалась, требуя покоя. — «Какого человека можно назвать смелым»? — Переспросил Крош. — Да. Запиши. Это тема сочинения. — Ага. О’кей. — Когда мне его от тебя ждать? — Я хз. — К завтрашнему дню. — Важно сказал он, опять поправив фиолетовые очки. — К завтрашнему?! — Возмутился Артём. — Я так быстро писать не умею. — Так учись. — Да, блин, легко сказать: «учись». — Надулся Крошик и пнул воздух. — А если мне не дано? — Ну, вот, чего тебе не дано? — Вздохнул Максим, снисходительно поглядев на товарища. — Думать быстро. Притом над всякой фигнёй. Я вообще не понимаю, как эти сочинения могут развить мои мозги, если в их строчении нет никакого смысла. — Не думаю, что современное образование направлено на развитие мозгов. Не наблюдаю такой тенденции. — А нахера оно тогда вообще направляется? — Этой стране нужны рабочие. — Ну, охуеть теперь. Максим вновь пробежал глазами о исписанному листу. — Кого бы ты назвал смелым человеком? — Спросил он. — Эй! Ты мне эту тему на завтра задал! — Да, я не про сочинение. Я просто спрашиваю. — Объяснил Ёж. — А-а-а… — Протянул Артём, будто бы всё понимаючи. — Ну… не знаю. Ща. И начал думать. Почему-то немедленно подумалось о том, что самый смелый из его знакомых – это именно Максим. Он сразу же вспомнил, как, ещё в началке, Максим весь район оббегал, в поисках Аниной игрушки. Он покраснел. — Того, кто не ссыт, что не станет большим и умным, и просто делает, что должен. В отличие от тех, кто и со всякой травой останется тупыми малолетками. — Крош… — Прости. Меня уносит. — Он опустил голову. — Мы тогда совсем мелкими были. Я же тоже верил в эту траву… — И что? Зато ты был пацаном, а не говном, как я. — Может быть, и пацаном. — Нахмурился Макс. — Но ты поступил не как говно. — А как что? — Прошептал Крошик. Максим приподнял его подбородок. Улыбнулся. Тёма затаил дыхание, глядя в добрые коричневые глаза. — Как настоящий друг. — Но… — Тщ! Не смей наговаривать на себя. Я помню. — Он обнял его. Артём закрыл глаза. — Помню все твои слёзы и психи. И из-за чего всё это было. И сколько ты всего сделал для меня, я помню. И Тузю этого для Нюши ты сшил. — Но не ради неё. — Я в курсе, Тём. — Правда? — Да. — Макс… — Он отстранился. Ёж вопросительно посмотрел на него. — Что? — Я сейчас опять разревусь. Это стрёмно. — Знаешь, почему? — Стрёмно? — Угу. — Почему? — Потому что, когда ты плачешь, тебя нужно пожалеть. И я правда сочувствую. — Теперь заалел он. — Но ты такой смешной, когда плачешь! — Ежидзе, блин! — Кстати, Тём. Можно тебя попросить? — Чтобы я Лилю не материл? — И это тоже. — Пф-ф… Для тебя – что угодно! — Воскликнул он, давя внутренний пиздец. — А чё ещё? — Не ревнуй меня, пожалуйста. В последнее время мне стало казаться, что мы… уже не настоящие друзья. — Да, ты чего! Совсем, что ли?! А кто мы тогда? — Если так будет продолжаться, мы станем коллекцией, потерявшей свою ценность навсегда. — Ну, не… Ты – раритет. Я – раритет. Мы с тобой ахуенная коллекция! — «И я люблю тебя больше всех Лили в мире, чтобы всё разрушить». — Вечная коллекция. — «Я вытерплю всё и продолжу быть настоящим другом». — Извини, что я мешаю тебе с эт… с Лили. Я же не из-за мудачности… — Спасибо, Тём. Тём, не плачь…***
— В смысле – пожить? — Грубо офигевал Крош, глядя то на Йохана, то на бомжа с огромными, зеленющими глазищами, почти как у кота. — Мы разрешили товарищу пожить в гараже. — И я есть чисатаполотный. — Добавил немного бородатый котяра, довольно щурясь. И немного растерянно улыбаясь. Как Иешуа. Честно говоря, Тёмыч всегда поражался этой семье. Они все явно не от мира сего. А теперь они приютили бомжару в гараже. Как кота. Подкармливают. Каждый человек представляет собой определённую ценность для этого Мира. Ну, ладно, ладно. — А имя у тебя есть, ценность? — Скептически поинтересовался Крошик у усатого. Тот по-детски мотнул головой, махнув светлой шевелюрой. — Нета имени. Может, и есыть, но я его не помыню. И докуменотов тоже нета. Билета не продают без докуменатав. Я в город песаком присол. Стеша тихонько хихикала, сидя на табуретке. Она силилась разобрать партитуру, написанную криволапым почерком Артёма. Безымянный сидел по-турецки на матрасе в ромашку. Артём скрестил руки на груди и закатил глаза. — Юрцом будешь? — Спросил он. — Хорошее имя. Буду. А фамилия мне не нузына. — Круто. — Вы, Артём, хоросый ребёнок. Только на вас Нюса обизаетася. Из-за безатветасатвеннасти… — Какая Нюша?! Ты откуда знаешь? — Ещё сильнее офигел Крошик. — А я не занаю, аткуда я занаю. Я то-олико сто узанал. На васа пасаматрел и узанал. — Развёл руками Юрец. — У Юры феноменальные способности проскакивают. — Сказала Джи. — Меня вот с «пятёркой» по сольфеджио поздравили. Хотя я ещё никому похвастаться не успела. А у тебя, Тёмыч, не почерк, а сплошная нецензурная обзываловка. Как ты диктанты писал? — Нормально писал! — Заявил Тёмыч. — Аркадьевич разбирался, по крайней мере. И вообще, дай сюда. — Потребовал он исчирканный лист бумаги. Потом присобачил его к пульту и стал играть вчерапридуманную мелодию.***
Возвращался домой часиков в десять. Нагнал соседа в жёлтом шарфе. Чёрт. Этот немец напоминает убийственную азиатку из манги. Которую в шарф завернули, и она потом такая вся крутая в нём летала**. — Привет, принцесса! — поздоровался он. Он не издевался. Просто Отто… Его хотелось так называть. Хотя он и не был на неё похож. Кстати, он в тот день побрился. Круто, да? — Я не есть принцесса. — Мрачно огрызнулся он, отвернувшись. Артём потянул его за чёрный рукав. — Ну, не сердись, Отто. — Тихо сказал он, глядя сверху на три сантиметра вниз. Взял его за руку. — Артём, не… — Откуда ты такой красивый? — Какая есть разница?! — Злился Отто. — Мне интересно. — Вторую руку положил ему на пояс. Притянул к себе. Отто сглотнул. — Я пыталься искать работ. — Шёпотом прокартавил он. — Артём. Немедленно отпусти меня. — Да не ссы. — Что? Отто шагнул назад. Выходило так, то Артём его вёл. Он кружил его по сыпучему снегу. Где-то наферху мигал фонарь. Отсвечивало фиолетовым. И, хотя свет был, темнота поглощала танец. Это… уже не танго. Это было нечто, смешивающееся с армией снежинок, чьи кости ломали ботинки и кеды. Хрупкий ледяной скелет нежно шуршал под ногами двух трагедий. Козлиная песня… Не этимология, а издевательство. Издевательство всюду. И в этих голубых глазах семнадцатилетнего идиота. И в тонких чертах другого идиотища. — Зачем ты так делайт? — Плаксиво прошипел Герц, сжав дрожащую руку на синекурточном плече. — Затем, что я хочу делать то, что мне нравится. — Нагло ответил Крош, опрокинув его. Задержав в полуметре от земли. Выходило театрально. Движение продолжалось. — Тебе нравится править? — Нет. Мне нравится танцевать с тобой. Это совсем не так, как с Аней. — Отто криво улыбнулся, насмешливо покосившись на синеволосого придурка. — Зато тебе нравится подчиняться. — Неправда! — Вспыхнул Герц. — А видимая строптивость – сраная маска! — Повысил голос Артём. — Ты только и ждёшь, чтобы тебя приручили. — Но я не хотеть, чтобы кто-то быль за меня в ответе. — А ты уверен, что он всё ещё хочет быть ответственным за тебя? Они остановились. Крошик вздёрнул бровь и наклонил голову вбок. Герц замер. Снег падал. Их волосы станут мокрыми, когда эти придурки зайдут в помещение. — О ком ты? — Настороженно прошептал Отто. — О том, кого ты имеешь ввиду. Ты ведь уже не нуждаешься в нём? — Какое твоё дело?! — Совсем рассердился Герц. — Это твоё дело! Дурак! — Крикнул ему в лицо Артём. — Не смей на меня кричайт! — Он оттолкнул нахала. Разумеется, несильно. — Почему ты привязывайтся ко мне?! — Потому что ты создаёшь проблему там, где её нет! — С чего ты взяль?! — Я же всё видел. Как ты ревел! — Это не твой дело… — Да что ты заладил?! У меня трагедия всей жизни! Понимаешь? — Зарычал он. — У меня! И она будет только разрастаться! До полного пиздеца. Слышишь? — Он грубо схватил его за куртку. — А страдаешь ты. Страдаешь хернёй, мать твою! Скажи уже правду всем и каждому и успокойся. Он хорошенько тряхнул его и широкими шагами унёсся в свой подъезд. Он был на грани. Или же уже её перескочил… Корил себя за то, что наорал на ни в чём неповинного Отто. Нельзя было так поступать. Хотя ругался он от чистого сердца. Отто ведь болен не меньше его.***
В час ночи снег продолжал валить. Но с большей силой. Артём дочитывал книгу, где женщина от туберкулёза умерла, и стало совсем грустно. Залез на подоконник. В трусах, ага. Заебись. Посмотрел в окно. Небо напоминало взъебенившийся телек. Под электрической луной на скамейке сидел в одиночестве механик. Чтоб его… У Артёма потекли слёзы. (То ли из-за Ремарка, то ли из-за печальной картины – «Замерзший пингвин грустит»). Он немедленно утёр их. Натянул джинсы. Катя Крошик устала, как ездовая, поэтому спала, словно совесть её начальства. Тёма надел куртку и кеды. Живо спустился к нему. Сел рядом. Положил голову ему на плечо. Герц сидел молча. На Кроша никаким образом не отреагировал. Отрешённо глядел в снег. Или мимо него. — Прости меня. — Прошептал Артём. — За что? — Так же шёпотом спросил Отто. — За то, что наорал на тебя. — Это ничего страшного. На меня многие ораль. Я всё ещё целый. — Нихуя ты не целый. Я не хотел. Правда… — Я не к тому вести. Артём. Часто. Почти всё время на мена кричали просто так. Ради сам крик. Но ты кричаль на меня для меня. И ты прав. Я есть… как это говорить… Я просто заврался. Я врать себе. Родион. И всем остальные. Это отвратительно. На самом деле, я ненавидеть себя. — Ты… — Идиот. — Нет. Чёрт. Почему тебе просто не сознаться? — В предательство? Своя слабость? Они замолчали. Крошик разрыл ногой снег. — Я не хотел так… Отто. Просто мне самому стало обидно. И как-то… не знаю… стыдно. Когда я увидел, как ты, весь из себя такой крутой, несокрушимый, и плачешь. Как маленькая девочка о тринадцати годах… Немец, блин. Отто тихо засмеялся. — Что, блин? — Немец… Какой разница? Если я есть немец, я должен быть гора? Айсберг? — Блин, да. Это моё извращённое представление о немцах. — Герц смотрел на то, как стали розовыми щёки Крошика. — Ну, типа: пиво, музыка пожёстче и крутые парни, чтоб как в группах… — Отто продолжал хрипло смеяться. Крош и сам не мог не улыбаться. — А вся хуйня в том, что ты этой херне вполне соответствуешь. Ну, это я так поначалу решил… Извини. — Я соответствовайт. Этой херне. — Подтвердил Герц, улыбаясь. — Да прям-таки? — Ja. Только не пиво, а ром. — Ха. Как у Ремарка. — Ремарк – это есть круто. И больно. — А ром – это круто? — Нет. Это есть идиотизм. — А музыка? — А музыка – потяжелее. — В его глазах зажглись звёзды. Светила ностальгии. — И парни из группы. В клубе. Где не принято находиться шестнадцатилетний идиот. Но… Это нужно. Чтобы сталкивайтся с Айсберг. — А какой он? Отто снова улыбнулся. Как-то горько-сладко. — Замечательный и отвратительный одновременно. — Это как? Отто задумался. Тёма ждал. — Знаешь… Этот псих может почти убить тебя, довести до истерика. Но наутро он приползти на колени… И он умрёт за тебя, но есть при этом сам дьявол. Твой жизнь зависит от его настроения. И он это понимайт. Он пытайтся быть хороший человек, но его мания часто пересиливает. И, на самом деле, он губит себя больше, чем меня… — Продолжай, пожалуйста. — Ещё он идеален. Внешне. Он высокий, но не есть длинный. У него особенный лицо. Он похож на матёрый волк. Большой. И сильный. И… его музыка – гениальна. И… — Он снова притих. — И? — Я больше не люблю его. — Подытожил он, глядя на Тёмку испуганными глазами. — Так. Бывает. — С той же интонацией сказал Крошик после пятисекундной паузы. — Не все же любят всю жизнь. — Я не знайт, что мне делайт теперь. — Он закрыл лицо руками. — Тебе нравится Даниилыч, так? — Угу. — Промычал он. — Он это знает? — Угу. — И как он? Что он сказал? — Мы почти переспать… — Промямлил Отто. — Ну, нихуя себе! — Воскликнул Артём. — А почему почти? — Потому что нельзя. — Ты ему так и сказал? — Ja. — Ну, нихуя себе… А он чё? — Он рассердился. И ушёль. — Ну, нихуя себе… А ты? — А я вся ночь не спаль. — Это чё? Это когда? — Позавчера. — Ну, ни… И щас как? Отто пожал плечами. И снова молчание. — Ты попал, конечно… — Я знаю. — Он рассматривал свои шнурки. — Мой сын немного младше тебя. Мне так стыдно перед ним. Понимаешь, он не есть просто ребёнок. Он гений. Это тяжело. Быть кому-то отец, когда ты такой… — А… Вот, где твоя трагедия… Боишься, что он уз… — Не боюсь. Его любимая книга – «Маленький принц» Экзюпери… Всё время он расчитывайт на свой роза. Что он будет когда-нибудь. — Тяжело? — Да. — Пошли гулять. — Куда? Сейчас ночь. А твой мама? — Мама спит. Пошли за гаражи. Там ночью пусто совсем. Я уже бегал. — Ладно. По дороге с тучами Отто снова рассмеялся. — Истеришь? — Спросил Артём. — Нет. Вспомнить, как ты покраснел, когда говориль об извращённый представление о немцы. Щёки Крошика снова стали розоватыми. — Это романтика, блин! — Рявкнул он. — Я, вообще, про всякое такое никому не рассказывал никогда! Горбоносый продолжал ржать. И Крошик заржал вместе с ним. — Ты мазохист? — Спросил он, умирая со смеху. — Когда как… — Ответили ему, спотыкаясь. Тёма удержал его за плечи. — Спасибо… — Мы сейчас, как обкуренные америкосы… — Снова твой извращённый представление? — Я смотрю американские фильмы! — Оу… Ясно. Они стояли среди обшарпанных, грязно-коричневых стен. У одной из них. Было душно. И невероятно смешно. Несмотря на то, что совершенно грустно. — Будто сейчас расстреляйт… — Прошептал Отто, закрыв глаза. Штуки две снежинки свалились ему на ресницы. — Давай целоваться. — Ради дури предложил Артём. Согласия Отто никто не стал ждать. И, похоже, он не намеревался возражать. Они были абсолютно пьяными без капли алкоголя. Крошик подумал о том, можно ли набухаться, только болтая о роме. Они смеялись, валяясь в снегу. Чистой воды дебилизм.