Oh Lord, heaven knows,
We belong way down below!*
The Pretty Reckless – «Heaven Knows»
Раннее утро. Около семи было. А он заснул в половине пятого. Зато дочитал книгу. Энциклопедию, которую в тот день необходимо было вернуть в библиотеку. Старик Меир – библиотекарь – был довольно добрым и разумным человеком, что вполне соответствовало его гордому имени. И, разумеется, не стал бы ругать Робби, если бы тот ненадолго задержал книгу. Он не относился к той части сварливых взрослых, которые считают, что им все должны из-за того только, что они кое-как дожили до своих лет. Именно поэтому десятилетний Роберт и не хотел подводить мудрого Меира, напоминавшего старого, пузатого филина. Наверное, из-за его огромных очков и кустистых бровей. Он беспокойно (как и всегда) спал, с головой забравшись под одеяло, и не мог слышать басоватого голоса толстой фрау Ланге. Таким образом он подвергал себя смертельной опасности. Сорокалетняя Марта Ланге была грозой всего приюта. Да и просто – кошмаром всех детей. Правда! Ею можно было пугать кого угодно. Но Роберт уже успел привыкнуть к повседневному визгу этой кабанихи. И в тот раз он был напуган всего пару секунд. И не потому, что Ланге чуть не скинула его с жёсткой, скрипучей кровати, больно схватив за локоть, а из-за неожиданного, даже чересчур неожиданного пробуждения. Он попытался вырваться, но женщина всё ещё безжалостно трясла его за тонкую руку. — Может, ты ещё и глухой?! А?! — Громогласно «острила» Ланге прямо ему в ухо. А Роберт отчаянно мотал головой. От неё несло чесноком и ещё какой-то гадостью. — Живо убрал постель и умываться, а то останешься без завтрака! — Ревела она. Робби подумал, что без такого завтрака можно и обойтись. Только вот одним голодом дело бы не кончилось. Его бы непременно выпороли. А вот терпеть подобные унижения Роберт не собирался. Итак, он по-быстрому сбежал с поля зрения Ланге, а она стремительно перекинулась на Марка, чья простынь снова оказалась мокрой. Роберту его было искренне жаль, а Марк думал, что его ненавидели все вокруг. К сожалению, Робби не мог выразить в полной мере все свои чувства. Он – как безмолвная, маленькая тень. У него даже волосы седые… Похоже, никого не волновало, отчего так получилось. Главное – это, чтобы беспризорники и бездомные собаки не шлялись по сказочно бедному городу, строящему из себя верх порядочности и упорядоченности. Мария Шульц, кстати говоря, разрабатывала план побега, в который посвятила Робби и одну девчонку из старших. — На свободе мы сможем хотя бы скрыться от этой свиньи. — Бойко заявляла белобрысая Шульц, заграбастанная приютом сравнительно недавно. Её родители были моряками. По крайней мере, она была в этом уверена. — Можем попроситься к Эриху. — Но у него у самого дома нет. — Письменно возражал Роберт. — Зачем нам дом? Мы будем пиратами, как и он. — Так он и станет с нами возиться. — Скептически бурчала конопатая Ленор. — Но Робби же прожил в его убежище целый месяц! — Это был его временный дом. И это было слишком давно. Я не уверен, что сейчас он… в состоянии. Робби не произносил нехороших слов вроде «сторчался». Не станем распространяться о том, кто такой был этот Эрих. О нём достаточно знать то, что именно в его «шалаше» Роберт понял, что ему нравится рок. И не нравится курить.***
Такая жуть. Макс заболел прямо в середине февраля. Прямо на свой день рождения. А мать ему говорила: «Одевайся теплее!». Ну, так он и ходил в шапке и шарфике всю зиму. Но отец же говорил: «Надо закаляться!». В общем, все что-то говорили, а он всё равно свалился. Нельзя сказать, что Максим Ёж сильно любил ходить в школу. Он любил читать энциклопедии и исторические справки, смотреть документальные фильмы и копаться в медицинских исследованиях. Ёж любил учиться. А для этого ему нужна была библиотека, комп с Интернетом и, в идеале, толковый собеседник. Но, в конце концов, существуют те же фильмы и блоги. Впрочем, умных людей и в шестиэтажке было навалом. Учась самостоятельно, Макс имел все шансы получить знания, необходимые для того, чтобы без проблем поступить в университет. А школа, она отнимала уйму времени. Будучи дофига умненьким, добросовестным и серьёзным, Макс мог пройти программу самостоятельно. Его контролировали собственные принципы. Он не собирался сходить с пути умнички. А вместо шумных и бестолковых перемен, он точно предпочёл бы смотаться к Крошику или погулять с ним. Сходить на тот же каток вечером. Не сложно догадаться, что Ежу было нестерпимо жаль, что далеко не все личности способны к самообразованию, и за ними необходим сраный контроль. И милый Тёма – не исключение. Несмотря на то, что ему никуда не надо было идти, Макс встал очень рано. Даже раньше, чем поднялись те, кто тем утром собирался в школу. Перед тем, как уехать на работу, его традиционно поздравили со знаменательной датой папа и мама. Подарили ещё один сиреневый свитер и новую книгу. Вроде бы, что-то про хирургию. Не. Вот точно не Чехова. Макс, как уже было сказано, любил учиться, но в единственный день в году, который был посвящён ему любимому, хотелось, чтоб тебя, чего-нибудь особенного. Спустя минут десять после того, как ушли родители, к нему постучался Артём. С визгом: «С днём рождения, Ё-ёжичек!», — он кинулся его обнимать. Он всегда так делал. И, хотя это и повторялось каждый год, эти похожие мгновения не переставали быть особенными и невероятно дорогими. Вы не подумайте только, что наш Ёжик плохо относился к своим родителям. Он их правда очень любил и уважал. Он даже старался казаться по-настоящему хорошим ребёнком. Ради них. Не вините мальчика в минутных слабостях. Он не из стали. Макс снова растрогался и засмеялся. Он смеялся так, как смеются некоторые взрослые люди при виде маленьких деток или милых зверушек. Надо заметить, его голос был уже совсем как у взрослого. Не особенно низким, но и мальчишеским его назвать было нельзя. Он обнял Тёму в ответ. — Макс, я тебе подарок приготовил. — С глупой улыбкой объявил Крошик. — Вот. Поздравляю! Он протянул ему толстую книгу. На обложке был нарисован затылок мужчины в котелке и красивое жёлто-розовое небо. — «Триумфальная арка»**! — Радостно воскликнул Ёжик. — Тёма, спасибо! Теперь настала его очередь сжать дорогого друга в крепких объятьях. — Я подумал, что раз ты реально интересуешься всей этой медицинской мутью, то тебе это должно понравиться. Даже мне было интересно. — Спасибо. Я… Я не ожидал… Сейчас же начну читать. — Рома бы сказал, что лучше бы ты к ЕГЭ готовился. — На самом деле, ничего подобного Рома бы не сказал, потому что он сам во время подготовки к итоговым работам читал… то же самое, выходит. — Но ты и так самый крутой, так что читай. И чай горячий не забывай пить! И побольше! Чтоб не раскисал мне тут! — На секундочку нахмурился Артём. — Ладно. Я побежал. — Он чмокнул его в мгновенно порозовевшую щеку. — Пока! — П… пока…***
Девятиклассники вели себя на уроках английского вполне сносно. Скорее всего, из-за того, что тихий англичанин был хорошим другом их грозной классухи. И все об этом знали. На самом деле, Рома всю дорогу боялся, что дети совсем выйдут из-под контроля. Им ведь совершенно насрать на чужой труд. Им срать на чужие чувства. Дети тоже считают, что им все должны, потому что думают, что вокруг них собрались сплошные лохи. Которые уверены, что это им должны. Короче, большинство людей желает, чтобы другие люди пахали во всю силу и на высшем уровне выполняли свою работу. Но сами они не готовы ответить окружающим той же старательностью. И, да. Многим индивидуумам кажется непростительной наглостью то, что от них ждут хоть какой-то отдачи. Справедливо – это, когда всё по-твоему. Всё началось как обычно. Каверзин открыл голубоватый слайд со словами, выписанными из текста, который читали на прошлом уроке. Желающих отвечать – обыкновенный лес рук. Хорошо, Алиса, начинай. Алиса – пять. Всё-таки у неё замечательная чёлка. «Можно попробовать ответить? Ай вонт пятёрка ту-у», - тянет руку Стеша. Она полиглот, так что желаемая оценка у неё в кармане. Ну, чего и следовало ожидать. Потом читали текст из ОГЭ. Про Моцарта. Про Иоганна Хризостома Вольфганга Амадея Моцарта. Пятеро из класса усиленно скрипели мозгами, а остальные же предпочли их и вовсе отключить. Когда почти ко всем отрывкам были подобраны заголовки, с третьей парты у окна послышались всхлипы и обеспокоенный шёпот Степаниды Джи. — Генка, ты чего? Что случилось? Сначала Роман решил, что лучше было сделать вид, что он ничего не заметил, так как обратить на него внимание, значило обратить внимание всего класса. Но, к сожалению, это произошло и без Каверзина. У парня с веснушками начиналась настоящая истерика. А по классу побежали волны перешёптываний, смешков и озабоченных погляделок в сторону ревущего одноклассника. — Класс, тишина. — Спокойно потребовал Рома. Впрочем, слушать его никто не собирался. Он молча подошёл к третьей парте и сел на корточки перед Генкой. Тот, казалось, и рад был успокоиться, но слёзы лились градом и всего его трясло. Рома дотянулся до вздрагивающего плеча ученика и осторожно дотронулся. — Гена, что с тобой случилось? Может, мы вместе сможем решить это? — Тихо спросил он. Отчего-то голос его стал низким-низким. Так случалась. Какая-то вечная ломка. — Мне страшно!.. — Громко всхлипнул Гена, зажмурившись. Рома понял, что этот случай оказался ещё более тяжёлым, чем он полагал. Он поднялся на ноги. Аккуратно взял мальчика за костлявую руку. — Идём. — Сказал он ему. И Гена, хныча, встал из-за парты. — Алиса, ты за главного. Если что, я у Милены Игоревны. Алиса кивнула. Каверзин и Веснушка удалились из аудитории. Невзирая на то, что Алиса с зелёной чёлкой мало с кем общалась, в классе к ней относились с подобием уважения. То ли – оттого, что она гордо держалась в стороне, не желая участвовать в «детских разборках», то ли – потому, что все одноклассники знали, как охуенно она рисует, и им казалось, что Алиса жила на каком-то там неведомом Парнасе-ананасе. Спустя две минуты Стеша поднялась со своего места со словами: — Алиса, я по делу. Я сваливаю. — И живо направилась к двери. — Ага. — Невозмутимо ответила Алиса, продолжив выполнять задание. Ни на кого не обращая внимания. В одно ухо она засунула чёрный наушник. Больше всего она любила слушать «Slipknot» и «The Pretty Reckless».***
Степанида быстрым шагом пересекла рекреацию. Поднялась на третий этаж, где находился класс немецкого. Пару секунд потоптавшись у двери с номером «20», постучалась и заглянула: — Здрасте. Леви Менахемович, Аню можно спионерить? Леви Меламед старательно выводил замечание в помятом дневнике. Он, как и всегда, никуда не торопился. Когда закончил, поднял глаза на Джи. — Здравствуйте. Пионерьте на здоровье. — С торжественным видом он вручил дневник модно стриженому Сидорову, который, как и подавляющее большинство учеников и учителей, за глаза обзывал седобородого мужчину «вонючим жидом». Но, вообще-то, от него не воняло. И дома у него был идеальный порядок, если что. Просто он был слишком крутым человечищем. И этим заебал коллег и детей. Правда, из преподавателей он общался только с двумя нашими знакомыми. Время от времени орал на Каверзина, потому что тот был "инфантильным". Но Каверзин знал, чьи пиздюли следует терпеть. То есть, к чьим замечаниям стоит прислушиваться. — Может, без Ани эти неучи хоть что-то сами начнут делать. Ступайте, Аня. Похоже, он только и мечтал о том, как бы избавиться от почти отличницы. Аня в недоумении проследовала за Стешей, вздёрнув бровь. — Леви не в духе? — Спросила Стеша. — Вроде того. Я тебе сейчас зачем? — Ой, тут такой кошмар… Генке прямо посреди урока плохо стало. — Начала объяснять она по пути к кабинету №16, который был на том же этаже, только в другом крыле. — Неужели снова истерика? Я думала, что у него это прошло давно. — Вот, выходит, нифига не прошло. Знаешь, что я думаю? — Что? — Это из-за Шмали. Я сама чуть не сдохла от её речи. — Да я тоже. Не понимаю, как с таким калом в голове допускают работать учителями. — Именно. А прикинь, если он серьёзно над этим задумался? — Господи. Плохо дело. Аня без стука открыла дверь. Беличенски, у которой было окно, отпаивала Генку специальным отваром, хорошо знакомым Роме. Каверзин был рядом. — Роман, — уже привычно обратилась к нему Миронова, — вы нам нужны. Каверзин вздохнул и немедленно вышел в рекреацию. Он не решился расспрашивать о новом происшествии в присутствии только немного успокоившегося Гены. — Что случилось? — Устало спросил он, слегка наклонив голову. — Мы думаем, что Гене стало плохо из-за Светланы Александровны. Шмаль. — Заявила Анна. Фамилия прозвучала, как обзывательство. — Да. Мне самой не по себе из-за неё становится. — Поддержала её Стеша. — Подождите… — Почти шёпотом остановил их Каверзин. У него у самого нервы были… такие себе. — Неужели она всё ещё несёт свою националистскую ахинею? — А вы откуда знаете? — Ахнула Степанида. — Учился у Шмали в старших классах. — И всей душой возненавидел. — Она утверждала, что все американцы – тупицы, а немцы – сволочи. Внушала десятому «Б», что запад на них плохо влияет. Я слушаю, по её мнению, музыку чертей. Что ж, пусть так. А ещё она говорила, что мальчики обязаны служить и пахать, а девочки – рожать и молчать***. Не дискутируйте с ней, не портьте себе нервы и аттестат. — Но она же… — Такими как она можно дорогу отсюда на вершину Джомолунгмы выложить. — Желательно – мёртвыми. — А для вас, уважаемые дети галактики, главное – сдать экзамены, чтобы стало легче. Так что марш готовиться. И спасибо за беспокойство.***
После трёх часов к Максиму нагрянули его друзья: Йохан, Стеша и Артём. Аня не смогла присутствовать по душевным причинам. В самом деле, её трудно было представить на каком-либо торжестве в то время. После недавнего потрясения. Праздник и её уныние ну никак не сочетались. Она, конечно, очень любила Макса, но поймите, участвовать в милых и весёлых мероприятиях она никак не могла. Аня испекла большой пирог с повидлом и поручила Крошику доставить его на праздник и передать, что ей очень жаль, но она не может придти из-за плохого самочувствия. Артём понимал, что причина была не совсем такой, но в ту дурацкую субботу четверо договорились молчать. А дело, всё-таки, серьёзное. И неприятное. Артём передал её поздравление и извинения слово в слово. Макс растерялся и обеспокоенно покачал головой. Затем Стеша и Йохан накинулись на него с подарками. Потом друзья сели за небольшой стол в гостиной. Пили чай с чрезвычайно вкуснющим пирогом. Надо заметить, Аня за годики практики научилась печь почти так же восхитительно, как сама Элеонора Семёновна! — Когда выздоровеешь, сможешь нам пиво покупать! — Смеясь, воскликнула Джи, растрепав кое-как причёсанную шевелюру Ёжика. — Эй! — Беззлобно завопил очкарик, спасая причёску от непоседливой панды. — И вот ничего подобного я покупать не собираюсь… — Стеш, — прищурился Йох, — ты же, вроде как, не пьёшь. — Ну, да. — Чутка смутилась девятиклассница. — Но я ж не для того, чтобы напиться. Разве тебе, Макс, не интересно купить взрослую выпивку абсолютно законно? — Знаешь ли, не вижу в этом и намёка на какой-либо смысл. — Снисходительно улыбнулся Ёж. Стеша покраснела и хотела было возмутиться, но тут Йохан тихонько захихикал: — У кого-то просто детство заиграло. Степанида наигранно надулась, скрестив руки на груди. Её розовый бант игриво качнулся. Она улыбнулась: — О’кей. Пускай так. А я, между прочим, взрослеть и не собираюсь. — С достоинством сказала Джи. — А что же ты собираешься делать? — Поправив очки, поинтересовался именинник. — Я собираюсь стать рок-звездой! — Торжественно объявила она. — Ну, а я с ней, товарищи. — Не шутя добавил Йохан. Тёма грустно улыбнулся с теплотой глядя на друзей. Вдруг он почувствовал, что Макс позволил себе обнять его за талию. Тёма немедленно покраснел и поглядел на Максима. Тот смотрел прямо на него. Боже… Как красивы его карие глаза. Как охуенен этот совершеннолетний юноша в новом сиреневом свитере. Крошик зажмурился, а его улыбка стала шире. Тёма хочет танцевать. И чтобы на него смотрели его любимые друзья. И Макс. Любимый Макс. Стеша и Йох тоже улыбались. У Ушкина в мыслях облаком пролетело что-то вроде: «Ну, наконец-то». А Степанида почему-то вспомнила о Робби. — Я, кстати, придумала песню. Я ещё не совсем уверена в мелодии, правда… — Вау, — загорелся Тёмыч, — а аккорды какие? — Ну, я думала, типа: B, потом – Dm, F и A. Хотя… можно в первый раз вместо A сыграть C. Ой, ну я не особо шарю, надо будет у Ани спросить, она лучше слышит. — Вот спроси. Обязательно. — Сказал Йохан. — А ты слова наизусть помнишь? — Угу. — Спой, пли-и-из! — Стал упрашивать её Тёма. — Ёжик, у тебя же гитара есть! У Ежа действительно была замечательная гитара. Иногда, очень редко, он брал это желто-зелено-оранжевое сокровище в руки и играл… Обычно, его умолял это делать Артём Крошик. Он обожал следить за тем, как длинные, ухоженные пальцы Макса зажимали баре, когда тот играл испанские романсы или разобранные им самим OST-ы их любимых фильмов. Тёма, вообще, любил смотреть, как люди играют (у него вся стена была завалена клипами и каверами), но, почему-то, именно его расгеадо и флажолеты казались ему особенно классными и волнующими. О чём я говорю… Сам Ёж ведь волновал его не по-детски. — Ладно. Только… Там пока всё сыро. Стеше вручили лакированную красавицу с малость потёртым грифом. Розетку украшал пёстрый узор. — Ух, класс! — Прошептала Джи, удостоенная чести играть на этом чуде. Она провела большим пальцем по Си-мажору. И чуть не завизжала от восторга. — Ну, поехали. — Тихо сказала она. Степанида никогда не нервничала, выступая перед толпой. Но всё же волновалась, находясь в кругу близких друзей. Она негромко и немного робко запела: — Давай летать на старой железяке Выше елей, дальше неба, Ближе к звёздам холодным и горячим, Там, где ни ты, ни я ни разу не был. Давай летать, когда нам очень грустно, Давай летать, когда все тучи плачут. Давай летать, когда внутри нас пусто. Не полетев, мы ничего не значим...***
— Помнишь, ты говорил мне обязательно тушить свои пожары? — Тихо спросил Тёма Крошик, усаживаясь на парту. У него было замечательное настроение тем вечером. Во-первых, просто потому, что он продолжал обожать свою жизнь, несмотря ни на что. А во-вторых, потому что была пятница. Кстати говоря, в течение всей недели, Крошик не схлопотал ни одной пары. Каверзин с обыкновенной осторожностью проверял контрольные. Корявые буковки в тонких тетрадках третьеклассников не могли не умилять молодого учителя. Он подумал о том, что когда ему самому было лет восемь, он был куда лучше того, чем он является теперь. В те далекие годы он был в порядке. Относительно. — Помню. — Кивнул он, закрывая тетрадь с Симбой на обложке. — Раз ты заговорил об этом… выходит, ты меня не послушал. Я прав? — Рома устало поглядел на него и снял очки. Пора было переть в оптику. Зрение снова упало. Куда, сука, ниже?! Крошик хихикнул. Он был беззаботным. Он был очаровательным. Рома подумал и об этом. Задержал взгляд на его радостной физиономии. — Я прав. Но чем, скажи мне, я сейчас насмешил тебя? — Как можно строже сказал он. — Ничем. Просто я немного волнуюсь. — Зачем тогда ты болтаешь об этом, раз так сильно волнуешься, что до нервного смеха доходит? — Он закончил с проверкой контрольных и отложил стопку тетрадей на край стола. Почему-то ему стало обидно. А когда ему становилось обидно, его щёки краснели. — Почему ты злишься на меня? — В свою очередь надулся Артём. — Почему ты такой недовольный именно тогда, когда меня просто распирает от счастья. — Он задумался на пару секунд. — Что-то случилось? — Более мягко поинтересовался он, подойдя к учительскому столу. Каверзин внимательно посмотрел на ученика снизу вверх. Артём провел рукой по его пушистым волосам. Он часто так делал. Разумеется, не на людях. И даже при своих знакомых он не отваживался на подобные жесты. Не хотел испортить репутацию мистера Каверзина как преподавателя. — Угрюмый енотик. Смотреть бесплатно, без регистрации. — Он убрал карие волосы за ухо кроткого преподавателя. Такая забота может показаться странной, но делалось это без малейшего намёка на ухаживание или какой-то подкат. — Ну, что с тобой, Ром? — Почти шёпотом спросил он, пытаясь поймать взгляд грязно-зелёных глаз. Каверзин смотрел в стол. Он и вправду был угрюмым в тот день. Вероятно, оттого, что его всё никак не отпускали события четверга. Он был подавлен. И особенно раздражителен. Ну, а чего ещё можно было ожидать от человека, который полночи ревел в подушку? И хорошо ли живётся слабаку, который каждый сраный день должен пересиливать весь жизненный пиздец? — У меня всё хорошо. — Сухо произнёс Рома, подняв глаза на Артёма. — Просто я… плаксивый урод, портящий всем настроение своим видом. Извини. — Он кисло улыбнулся. — Ну, и дурак. — Буркнул Тёма, подтащив к столу скрипучий стул. Сел на него, обняв руками спинку. Каверзин сглотнул. Видимо, понимая, что с ним решили серьёзно поговорить. Серьёзные разговоры были у Каверзина чуть ли не на вершине списка вещей, которых он боялся. — Я знаю. — Он всегда так говорил, когда кто-либо называл его дураком, или чем-то вроде того. — Что с тобой? — Повторился Артём. Каверзин вздохнул и сказал: — Я просто устал. И не хочу здесь быть. — Если бы тебя здесь не было, я бы, наверное, сдох. Наша прежняя классуха тупая была как жопа. — Ничего не изменилось, можешь не сомневаться. — Неправда! — Так думаешь только ты. Из всего класса. С моим минусом ещё можно разглядеть такие вещи. — Он усмехнулся. — Я… я не знаю, что именно делаю не так. Я ведь изо всех сил стараюсь, но… я не понимаю, чем именно я так отталкиваю людей. — Ром… — Это не важно. Каверзин снова улыбнулся. Подпёр подбородок руками и тепло посмотрел на парня напротив. — Почему ты улыбаешься? — Спросил Тёма. — Не знаю… Вообще, может быть, это и хорошо, что ты пропустил мои слова мимо ушей. — Брехня! — Возмутился Крошик. — Это не так. Да. Я сделал по-своему. Но я долго думал над тем что ты сказал тогда. Тебе кажется, что я поступил глупо. И это реально так. — Я просто волнуюсь за тебя. — Я знаю. Но не надо. У меня всё охуенно. Честно. Сейчас почти всё именно так, как надо. — Надеюсь, ты не разочаруешься… — Не подумав, ляпнул Роман. — И не подумаю! — Воскликнул Тёмыч. — Я люблю Макса… — А он тебя? Что ж. Это действительно прекрасно. Знаешь, я рад за тебя. Очень. Вы ведь… знаете друг друга как никто другой. — Да. И именно поэтому мы не сможем друг дуга разочаровать. Блин. Это так классно, когда те, кто тебе дорог, принимают тебя таким, какой ты есть. — Тёма. Если бы я был тобой, я был бы о себе лучшего мнения. — Спасибо. Но… — Он опустил глаза. — Что-то не так? — Забеспокоился Рома. Тёма покачал головой. — Мне страшно. Пиздец как страшно. — Из-за чего? — Я должен как-то рассказать об этом маме. Мне почему-то кажется, что она не возненавидит меня. Рому словно облило ледяной водой. Ему на самом деле стало холодно. Ему стало страшно. И для этого страха были причины. — Артём. Этого нельзя делать. — Его голос сел. Тёма заметил, что Каверзин мгновенно побледнел. Чёрт. Рому тянуло блевать. — Я знаю, но… — Не смей! — Грубо прохрипел Роман. А ведь кому-то он казался флегматичным. Ну-ну. — Да почему?! — Он вскочил со стула. — Потому что ей это не надо. Потому что никому не нужны такие дети… — Он запнулся Тёма уставился на него злыми глазами. Щёки Каверзина снова стали красными. На этот раз из-за стыда. Кажется, Артём насупился. — Что за хуйню ты несёшь? — Зашипел он. — Откуда тебе знать?! Твою мать… Как ты можешь… — Могу. — Твёрдо сказал Каверзин. Он знал, что грубость чревата последствиями. Но… Ха! Терять друзей не было для него в новинку. Он привык делать это быстро и решительно. Вы только задумайтесь, какие чудовищные вещи порой входят у людей в привычку! — Я предупреждал тебя, что я – плохой человек. И ты сам виноват, что связался со мной. Я говорю только то, о чём думаю. Да. Я трус. Я боюсь. Каждую секунду боюсь. И слова мои – слова труса. — Он повернул голову вбок. — И теперь я боюсь за тебя. Потому что… ты не просто дорогой мне человек. Ты – тот, кого не нужно бояться… Прости. — Рома. А… почему ты боишься? Ты жить боишься. Из-за чего? — Так исторически сложилось. Тём, ты можешь мне пообещать, что ты никому больше не расскажешь о своём счастье? — Это было похоже на мольбу. — Я не могу. Я чувствую себя говном. Не могу я больше обманывать её. Мама любит меня. Она верит мне. — Так не лишай же её этой веры. Не заставляй её терпеть… Пусть, твоя мама думает, что ты такой, как «надо». Всё ведь хорошо. Не надо портить жизнь ей и себе. — Ты хочешь, чтобы я продолжал врать? — Если ты будешь врать, всё будет хорошо. Артём закрыл глаза и опустился на сидение. Тяжело вздохнул. Положил голову на стол. — Врать – это нормально. — Сказал главный лжец и предатель. — Но я не смогу врать всё время. — А ты смоги. Если хочешь жить нормально, лучше молчи. — Можно подумать, ты молчишь в любой непонятной ситуации. — А ты считаешь, что я живу нормально? Что я сам ещё не поехал от такой жизни? Тёма задумался. Он не сводил глаз с англичанина. Тот встал со своего места и подошёл к окну. Освещённые лучами предзакатного солнышка, его волосы были рыжеватыми. Маленькую, чёрную фигуру учителя, казалось, вот-вот должна была разорвать печаль. Он молча глядел на больного воробья, чистившего перья, сидя на ближайшей крыше. С севера надвигались тучи. — Ром, а почему ты так живёшь? — Крошик встал за ним на расстоянии полуметра. — Так вышло. Моё мировоззрение, мои идеалы полностью отличаются от общепринятых представлений об окружающем нас мире. Ты же понимаешь, о чём я? — Артём кивнул, хотя Каверзин даже не взглянул на него. — Раньше я не владел искусством – молчать. Теперь же я делаю вид, что не протестую. Но я вру. Не потому, что хочу быть или казаться «хорошим». Просто я сдался. Устал. Похоже, у меня душа старика, которому уже ничего не надо. Которому плевать. Тёма подошёл ближе и прижал его к себе. Каверзин вздрогнул, но вырываться не стал. Может, он реально настолько заебался, что даже двигаться влом? — Нихера ты не старый. Ты просто боишься быть собой. Или… ты боишься кого-то?.. — Нет. — Моментально возразил Роман. — Почему ты врёшь мне? — Он положил подбородок к нему на надплечье. Каверзин, как часто бывало, волновался, и его сердце бешено стукалось. Он молчал. — Я понимаю, когда ты врёшь. — Прости. Но… — Он стал запинаться. — Но я и так сказал м… много лишнего. Прости. Это… не потому, что я не доверяю тебе. Я доверяю. Ты классный парень, но… Я должен быть сильным, правильным, должен подавать пример, но… я уже не такой в твоих глазах. Я не смею называться учителем. Прости… — Рома, всё хорошо. Учителя – тоже люди. Ты не слабый. Тебе просто нужен тот, кто сможет… ну не знаю… — Мне никто не нужен. В этом смысле. — Чтобы не разочаровываться? — И даже не поэтому. Тёма… нас могут увидеть и понять неправильно. Тебе устроят головомойку и испортят будущее, а меня просто уничтожат. Давай держать дистанцию. К тому же, твой парень слишком подозрителен и предвзято относится ко мне. Учти, ревность до добра не доведёт. — Ладно, ладно. Я понял. — Усмехнулся Артём, сделав приличный шаг назад. Каверзин забрался на подоконник и с доброй улыбкой поглядел на старшеклассника. — О, вандерфул! — Картаво воскликнул Крош. — Так вот – тебе куда больше идёт. Что произошло-то? — Просто подумал о том, что вы с Максимом действительно клёво смотритесь вместе. И я всем сердцем надеюсь, что это настоящая любовь. Рома расплакался. С ним бывало такое. Особенно когда он сталкивался с чем-то трогательным или прекрасным. Чистым. Добрым. Тёма покраснел и почесал затылок. А затем кинулся успокаивать Каверзина. С неловкостью типичного дворового старшика.***
В машине было холодно. Милена не любила печку. Беличенски врубила «Franz Ferdinand». Это была её любимая группа. Вместе с «Maroon5» и «Arctic Monkeys». Была пятница. И по этому случаю Милена и Рома решили накрутить суши и отравиться фантой и колой, или фантой и колой в куче. Но первым делом, после уличного холода, они, разумеется, напьются чаю. Милена любила зелёный и шиповниковый. Рома обожал китайский чёрный. Но пил то, на что хватало денег. Было около восьми вечера. Небо было тёмно-синим, и горели фонари мандаринового цвета. Рома подумал, что они были рыжими, но в то же время и розовыми. Определённо, это был цвет мандаринок. Рыжими были распущенные кудри, пока что, мисс Беличенски, у которой в ту пятницу оставался ночевать Каверзин. Он переживал за то, что её жених мог заподозрить херню. Но Милена заверила его, что такого быть в любом случае не могло. Во-первых, потому что Серёга был в ней уверен. А во-вторых, из-за того, что он так же был уверен и в том, что Каверзин «гей, и притом, за девочку». Милена никогда не пыталась смягчать фразы. К сожалению. Самого Каверзина такое умозаключение чрезвычайно смутило. Он ужасно разозлился на друга сердца Беличенски, но вида старался не показывать. Он низко и как-то железно рассмеялся. Несколько нервно. В голосе его слышалась досада. — Не парься. Серый к этому нормально относится. Более чем нормально. — Поспешила исправить ситуацию Милена. — Мне всё равно. Правда. — Улыбнулся Рома и поглядел в окно. Он наклонил голову так, чтобы волосы закрыли его покрасневшие щёки. — Я ж вижу, что тебя это задело. Извини. Но, блин, правда, не парься так из-за того, что о тебе подумают. На тебя больно смотреть. — Чё это? — Хмыкнул он, краснея ещё сильнее. — Ты и так кроха. Так ещё и прячешься за всем этим чёрным шмотьём. «Я перестану носить чёрное, когда изобретут цвет темнее»****. Как монашка. Сколько у тебя друзей? — Какая разница? — Сколько? — Ну, ты… Тёма. Друзей не должно быть слишком много. — Ты с нами только в том году познакомился. И, признайся, ты никому из нас до конца не доверяешь. Даже не пытайся возразить. Я вижу. И я понимаю, что для тебя, это, по каким-то причинам, нелегко. — Она помолчала. — Но вот раньше. У тебя были друзья? — В школе ещё. — Буркнул Рома, сняв очки. К вечеру постоянно болели глаза. — Но это нельзя было назвать настоящей дружбой. Так. Мираж. Но это всё не важно. — Ты двенадцать лет вот так живёшь? — Как? — Он понимал, «как», но не мог знать, что имела ввиду коллега. — С чего ты взяла, что именно двенадцать? Я нормально живу. — Ладно. Я не должна лезть к тебе с этим. Я не психолог. — И замечательно. — Почему? — Терпеть не могу психологов. У всех, что я знавал, были серьёзные проблемы с головой. И подобные долбоёбы ещё делают вид, что это вокруг них все больные. — Ну, да. Бывают в жизни огорчения. Минуту они стояли. И молчали. В окна колотились хлопья снега. Затем движение возобновилось. И болтовня тоже. — Как думаешь, — начал Рома, — Тёма справится с экзаменами? Вроде бы, он исправляется… — Хм… Ну, если сравнить Артёма с другими выпускниками… у него есть все шансы обогнать, минимум, половину из них. Конечно, до таких умов, как Максим Ёж, ему далеко, как до Юпитера. Но он справится. — Я надеюсь. — Он вздохнул. — Как же я переживаю… — Мне кажется, ты к Крошику неровно дышишь. — Может, и так. — А ещё месяц назад, всё об астрономе своём мурлыкал. Ебать, ты влюбчивый… Он высокомерно фыркнул. — Блядь – и в Африке блядь. В двадцать первом веке можно называть вещи своими именами. — Это моя фраза! — Нахмурилась Беличенски. — И, знаешь ли, если ты умудряешься влюбляться каждую неделю, это ещё не значит, что ты блядь. Ёмаё. Ты в зеркало-то себя видел? Блядь! Одуванчик ёбаный… — Смешно, пиздец просто. — Нихера не смешно. Взвинчиваешь себя, а потом устраиваешь… акт саморазрушения длиною в жизнь. — Она отвесила ему невесомый подзатыльник, не сводя глаз с дороги. — Может, сами сверхъестественные пытаются тебе человека найти, а ты всё боишься… Ладно. Что смотреть-то будем? — «Академию»*****. Все сезоны осилим? — Пф-ф. Ты сомневаешься? Плюс ультра, чувак. — Плюс.***
Тогда Роберту было лет семь. Его первый побег. Холодный февраль. Короче, именно тогда он и встретился с Эрихом. Надо признаться, наш маленький герой жутко напугался, когда этот хмырь с огромным шрамом на носу и щеке сжал свою лапищу с мозолями на его плече. Но поседел Робби не поэтому. Это ещё раньше было. Маленький Роберт бросился было бежать, но назойливый господин крепко схватил его за локоть. Развернул к себе. Роберт же смог лишь пропищать что-то нечленораздельное. Его рот сразу же зажали ручищей в грязной перчатке без пальцев. Мальчик увидел перед собой суровое, небритое лицо с горбатым шнобилем. У незнакомца недоставало глаза, а зубы давно пожелтели от курева. Робби огромными глазами уставился на разъярённого маргинала. — Какого хера, мать твою, ты здесь делаешь?! — Гневно зашипел он. — Давно не ебали, а?! — Он с силой тряс его за руку. Роберт не мог ему ответить. В то время он, как вы могли догадаться, не особенно понимал значение слова «ебать». Он испугался, что этот странный вопрос мог оказаться угрозой. Предпринял попытку вырваться, но, чего и следовало ожидать, у слабого ребёнка ничего не вышло. Человек со шрамом заозирался по сторонам. — Дура малолетняя. — Выругался он шёпотом. Убрал руку от побледневшего лица, но локоть не отпустил. — Так, Гуппи. Сейчас ты заткнёшься и пойдёшь со мной. И не тормози, иначе оставлю тебя одну, и молись тогда, чтобы хотя бы не подохнуть. Роберт мгновенно всё обдумал. Ему показалось вполне логичным последовать его совету (назовём это так). Несмотря на то, что ему было страшно, он пошёл с этим дядькой, потому что его слова вызвали у маленького дигитала что-то вроде доверия. Странный чувак привёл его к себе домой. Ну, как, домой… То была необычной шестиугольной формы конструкция из подзагнивших деревянных досок, фанеры и сухой соломы. Почему-то в тот момент в голове Роберта всплыла история с камерой пыток и пенджабским лассо******. — Всё. Миновали говнюков. Можешь орать, как ты ссышь, и что я – вонючая тварь. — Хрипло заржал бомж. — Чё ты застыла, кукла пучеглазая? Роберт сжался у стенки, боясь вызвать у непонятного взрослого новый приступ агрессии. Небритый мужик понял, в чём прокол, и подошёл к мальчику с серыми волосами. Сел перед ним на корточки. — Так… Слушай. — Теперь он говорил тихим, спокойным голосом. — Ты извини, что наорал. Просто пойми, ну, нельзя малолеткам, вроде тебя, шататься по таким районам. Тебе ещё повезло, что ты нарвалась на меня, Гуппи. Прикольное погоняло, а? Кстати, как тебя зовут? Роберт вздохнул и покачал головой. Похоже, бояться было нечего. — Ты немая, что ли? — Он сощурил единственный жёлтый глаз. Робби кивнул и отвёл взгляд. Ему всегда становилось немного стыдно, когда говорили об этой его врождённой неудаче. Он должен был быть таким же «целым», как и другие дети. Но, увы, что-то пошло не так. Роберт чувствовал вину. Он много раз пытался понять, из-за чего с ним это происходило. Он не совершал плохих поступков. Он был тихим и почти всегда послушным. Но виноватость всегда следовала за ним. — Писать умеешь? Снова кивнул. Эрих принялся копаться в ящике с хламом. Довольно-таки ценным хламом для людей вроде него. Достал потрепанный, но чистый блокнот с пожелтевшими листами. Потом отыскал коротенький, погрызенный карандашик. Удивительно, но он оказался неплохо так заточенным. Вручил это богатство Роберту. — Вот. Пиши. Я по-твоему нихуя не петрю. Как тебя зовут? — Роберт. Робби. — Так блять. Гуппи, ты чё, пацан? — Да. — Всё равно выебали бы. — Я не понимаю, что это значит. — Не местный, что ли? — Нет. Я из приюта сбежал. — Так тебя ещё и ищут… Ты чем вообще думал? — У меня есть немного денег. Мне дали их за книгу. Очень хорошую. Я хотел уйти в деревню и жить там. Они, скорее всего, подумают, что я умер. — Да блять ты даёшь… Реально подохнуть не боишься? — Нет. Я выживу в любом случае. — Чё, думаешь, я стану тебе помогать? — Зачем-то же Вы забрали меня с улицы. — А может, я тебя на органы пустить хочу. Знаешь, есть тут одна сучка, которая может это устроить… Роберт побледнел. Он понял, что совсем не подумал о таком повороте. Затем он покраснел, потому что ему стало стыдно за этот просчёт. Он испуганно поглядел на усмехающегося Эриха. — Чё, зассал? — Засмеялся он беззлобно и весело. — Шучу я, не боись. Пока ты здесь, руки-ноги целы будут. — Я не зассал. — Попытался оправдаться Робби, но было поздно. Он покраснел ещё сильнее. Но быстро собрался. — Так всё-таки Вы хотите помочь мне? — Ну, я мог бы позволить тебе, Гуппи, жить в этом дворце. Но что можешь предложить мне ты? — Он, не скрывая, издевался. — А что надо? — Робби насторожился. — Задница твоя. — Хохотнули в ответ. — Ты как раз на девчонку похож. — Что? О чём Вы? Я не понимаю. — Ну, и не надо. Забудь. Я вру. Потом, как-нибудь, расскажу тебе про эту поебень. Когда подрастёшь. — Так что я должен сделать для Вас, чтобы Вы согласились помочь мне? — Короче. Время от времени будешь помогать с бытовой хернёй. На дело брать тебя не буду, ты ангел… Готовить умеешь? — Да. — Вот. Будешь готовить. Я это делать ненавижу. Только смотри, когда меня нет дома, сидишь тихо, молча. Понял? — Понял. Спасибо. — Не «спаси-ибо», а пшёл картошку свежеспизженную чистить. Нож на столе. Столом он назвал ещё один ящик, только более длинный. Робби молча приступил к исполнению своих новых обязанностей. Бородатый дядька потрепал его по волосам и уполз в самый тёмный угол, так называемой, хижины. Там находился старенький и еле живой магнитофон, который Роберт сначала не заметил. Спустя пару мгновений, мальчик впервые в жизни услышал песню, которая ему действительно понравилась. Дочистив одну картофелину, он подобрался к раритетному аппарату, благодаря которому в жизни маленького Робби было совершено великое открытие. Был открыт новый мир. — Эй, ты чего расселся? — Нахмурился хозяин дома. Затем он увидел заворожённое личико семилетнего ребёнка и растроганно улыбнулся. — Гуппи, тебя вштырило, что ли? А. Да. Ещё об Эрихе необходимо знать то, что он тащился от группы «Nirvana». В общем, как мне кажется, это знакомство пошло Роберту на пользу.***
Они, как обычно, репетировали в гараже Ушкиных. Тёма был задумчив. Йох… необычайно грустен. Стеша – на своей волне. Мысли её были не в «студии». Она любила своих друзей. Но в тот вечер почти не замечала их. Ни печали Йохана. Ни розовых облаков, в которых летал Крошик. Так о чём же она могла думать всё это время? Догадаться несложно. О своей песенке. О, как много маленькая панда хотела сказать этими незамысловатыми, детскими строчками. Она пела о Новом Мире. Новом уровне. О Новом Человеке. О своей неземной любви к Новому Человеку. Ей хотелось рассказать о том своём особенном, что её переполняло. О том, что дух захватывало. — Давай летать сквозь радугу и слёзы. Давай летать… Взлетим, пока не поздно! Давай летать во имя нашей дружбы, Ведь без тебя мне ничего не нужно. Пусть нам летать никто не помешает, Ведь моё сердце требует полёта. Наш мир нормальным никогда не станет, В глазах людей мы просто идиоты… И каждый день я думаю о небе, Об океане прямо под ногами. Так жажду я забыться в этом беге, Забыть о расстояньях между нами. Давай летать! Мы можем всё на свете. Давай летать, пока мы просто дети.