Ananke

      1997 год, декабрь Начались рождественские каникулы. Через заледенелое окно своего кабинета Северус наблюдал, как последняя карета, снаряженная фестралами, отправлялась к Хогвартс-Экспрессу — на праздники дети уезжали из замка к семьям. Этот вид вызывал противоречивые чувства — и облегчение, и застарелое ощущение обреченности от неизбежности грядущего. — Я сомневаюсь, что многие захотят вернуться обратно, — произнес Снейп. —  На каникулы остались только Винсент Крэбб, Грегори Гойл и Драко Малфой. Крэбб и Гойл — любимчики у Кэрроу, так что вряд ли им понадобится моя защита. А вот Драко… Кажется, он растерял всё уважение друзей, когда Люциус впал в немилость у Темного Лорда. — Он умнее и сильнее, чем кажется. Хоть, определенно, не настолько умен и силен, как считает сам, — ответил ему Дамблдор. — Я верю, что мальчик справится самостоятельно. Северус через плечо бросил взгляд на портрет усопшего волшебника, всё ещё составлявшего ему компанию в кабинете директора. — Вы всё ещё думаете, что мне следует уехать? — Прямо сейчас в тебе никто не нуждается, Северус. Профессора смогут позаботиться о себе сами, а большинство учеников далеко, дома, в безопасности. Если же произойдет что-то плохое, я всегда смогу призвать тебя обратно. Хогвартс полностью под моим наблюдением. — С тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, я почти каждое Рождество проводил в Хогвартсе. С прибытием Кэрроу жизнь здесь стала невыносимой, но я всё равно могу остаться. Мне больше некуда идти. — Лучше поезжай домой и отдохни. Ты рухнешь от усталости, если продолжишь работать в таком темпе. Не сможешь больше прикрывать учеников. Они даже не догадываются об этом, но ты очень важен для них сейчас, пожалуй, важнее кого бы то ни было. Используй эти драгоценные дни, чтобы собраться с силами, они тебе ещё понадобятся. Мне горько это произносить, но нам следует ожидать, что эта война принесёт ещё много бед. Северус обдумал слова Дамблдора, но всё ещё не был убежден. Было неправильно оставлять школу без присмотра, пусть и на несколько дней. И в то же время, идея быть заточенным в собственном кабинете в, возможно, свои последние вольные дни ему не понравилась ещё больше. Он отчаянно нуждался в передышке от непрекращающегося притворства, которым была пропитана вся его жизнь. Последние несколько месяцев выдались очень одинокими. После вступления на пост директора Северус держался особняком от всего персонала — за исключением Кэрроу, с которыми он, наоборот, максимально сблизился. Врагов надо держать подле себя. Большую часть своего времени он проводил в кабинете или в личных покоях: поддерживать иллюзию проще, когда не вынужден постоянно смотреть в глаза тем, кому лжешь. Бывало, он днями не обменивался словом ни с кем, кроме Кэрроу. Одиночество не тяготило его. Можно даже сказать, оно было ему в радость — насколько вообще можно было радоваться чему-либо в его ситуации. Лучше так, чем выходить наружу и подставляться под льющиеся отовсюду презрительные реплики. Во всём Хогвартсе не было человека, которого ненавидели больше, чем его — подлого предателя и убийцу Альбуса Дамблдора. Хотя, это не было для него чем-то новым. Его всегда ненавидели, по той или иной причине. Он научился справляться с этим ещё во время своего обучения, которое иначе бы просто не удалось пережить. Возможно, именно поэтому Дамблдор взвалил всё это на его плечи — все остальные бы не вынесли давления неистовой, ежедневной, неослабевающей ненависти, направленной в их сторону. Иногда его выводили из себя все презрительные взгляды, которые он ловил на себе, все проклятия, посланные в спину, ведь они были такими беспочвенными. Все считали его предателем, а он всего лишь исполнил просьбу Дамблдора. И тем не менее он не имел ни малейшего желания поделиться правдой с коллегами — большинство из них были откровенными придурками, которые не смогли бы долго хранить его секрет. Однако рассказывать тем, кому он вообще-то доверял, например, Минерве, он не хотел тоже. Она бы не поверила ему, пока не узнала бы причину столь сильной преданности Северуса прошлому директору. Причину, которая была очень, очень личной. Поэтому Северус нёс свою ношу в одиночку. Он никогда не забывал, что поклялся оберегать учеников. Они не знали об этом и, конечно, не были благодарны, но его это не заботило. Под конец жизни он наконец-то осознал, что больше не переживал, кто и что о нём думает. Он убил юность на то, чтобы добиться уважения от людей, которые ему даже не нравились, и только теперь понял, как переоценивал значимость собственной репутации. Он уже смирился с уготованным ему будущим, проступающим всё четче и четче в конце очередного тяжкого дня. Каков бы ни был исход войны, Северус умрет. Его ждали обвинение в предательстве и последующий за ним приговор независимо от того, кто выиграет. Такова цена игры на две стороны. Но это уже не волновало его: он практически исполнил всё, что был должен, и приветствовал смерть как старого друга. В его мире не было ничего, ради чего стоило бы жить. Не было, конечно, примерно за тридцать шесть часов до того, как вернулась она.

***

      1979 год, июнь — Помни, что они магглы. Магглы. Я даже люмоса перед ними не наколдовала с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, поэтому не ожидай, что сможешь их сразить, демонстрируя свои превосходные навыки по трансфигурации слонов из тумбочек. Не делай ничего глупого, если только отчаянно не хочешь получить кровотечение из носа. Я серьезно. — Но, Эванс! Как ещё я оставлю незабываемое первое впечатление? Лили сузила глаза и наставила на него палец. — Слушай внимательно, вот мои условия: я не хочу, чтобы ты делал что-то ещё, кроме как лопал печенье, пил чай с вежливой улыбкой на лице, смеялся над шутками отца, делал комплименты наряду Петунии — и плевать мне, если он тебе в действительности не нравится, — и максимально убедительно повторял фразу «О да, мистер Эванс. Мы с вашей дочерью спим на разных кроватях и ведём простую, целомудренную жизнь, и уж совершенно точно никто из нас не вступил недавно в секретную организацию по борьбе с крайне опасными преступниками»!  — Раздельные кровати? Целомудренность? Но это же будет обманом, мисс Эванс? Или ваша концепция целомудрия содержит намного более забавные вещи, чем моя? Джеймс широко улыбнулся и обвил рукой её талию. — Ха-ха-ха, — Лили кисло улыбнулась и вывернулась из его хватки. — Если ты для «незабываемого первого впечатления» задумал что-то, что хоть как-то обидит моих родственников, то выбрось это немедленно из головы. Может, лучше всего будет, если ты будешь просто сидеть и помалкивать?.. Так риск, что ты всё испортишь, будет минимален. — Ладно, ладно! — капитулировал Джеймс. — Дышать-то хоть мне можно? — Да, но не переборщи с этим. Продолжая ворчать, Лили попыталась пригладить его вихры, торчащие в немыслимых направлениях, поправила ему галстук и взмахом палочки заправила его рубашку. Джеймс попытался принять героическую позу. — И как я выгляжу? Мужественно, сногсшибательно, неподражаемо? — Прилично. — Лили вздохнула. Она позвонила в дверь и внутренне застонала, уже предвидя надвигающуюся катастрофу. Идея посадить Джеймса за один стол с Петунией звучала примерно так же умно, как решение принять ванну в обнимку с включенным тостером. Но рано или поздно это должно было произойти. Уже слишком много раз она откладывала официальное знакомство её «вроде как жениха» со своими родственниками, потому что Лили бросало в дрожь от одной только мысли о горлопане-волшебнике Джеймсе, пытающемся произвести «незабываемое первое впечатление» на потенциального тестя и её магоненавистническую сестру. Дело было не в том, что она его стыдилась, — она могла легко представить намного худших претендентов на её руку и сердце — но она слишком хорошо убедилась на собственном опыте, что Джеймса иногда заносит и после этого людям сложно увидеть за его напускным высокомерием и хвастовством того хорошего и искреннего человека, которым он являлся. Лили опасалась — нет, она была уверена, — что Петуния, которую передёргивало от всего волшебного, и отец, который сильно сдал после смерти её матери, случившейся полтора года назад, не разглядят настоящего Джеймса. Даже у Лили это заняло целых пять лет. Оглядываясь на их недолгую историю отношений, она всё ещё удивлялась, как, во имя всего святого, всё закончилось тем, что она начала жить с Джеймсом. Три года назад она едва смирялась с тем, что он вообще существует, и даже не думала поддаваться его неустанным попыткам завоевать её. Однако что-то поменялось, когда на пятом курсе они стали сидеть на Зельях за одной партой и регулярно взаимодействовать. Лили не знала, как и когда это произошло, но внезапно обнаружила, что у Джеймса есть своё очарование. Постепенно их взаимные колкости, которые когда-то были их единственной формой общения, перетекли в действительное общение и лёгкий флирт. Флирт привел к полусерьезному свиданию, а потом и к множеству настоящих. Всё это закономерно закончилось поцелуями, сначала невинными, а потом — страстными… После были держания за руку, любовные послания, объятия, длительные прогулки вдоль озера, символические подарки, шутки, планы на совместный отдых, общие друзья, петтинг, неловкий секс — и, наконец, в холодную зимнюю ночь их седьмого курса Джеймс признался в любви. И поставил Лили в тупик, потому что у неё не было для него ответа. Все случилось так быстро, что всю серьёзность их отношений Лили поняла, лишь когда Джеймс предложил ей переехать к нему и Сириусу. И вот теперь они жили вместе как счастливая маленькая семья, в слегка ветхом, но в целом уютном доме, доставшемся Джеймсу от его покойных родителей. Ей всё ещё многое было непонятно в их отношениях с Джеймсом и в том, что ждёт их в будущем. Иногда она представляла себе, каково это — выйти за него замуж, родить детей и совместно их воспитывать. Картинка выходила не очень радостной, оставляя чувство тревожности и беспокойства, будто в этом было что-то неуловимо неправильное. Он ей нравился, действительно нравился, но любила ли она его? Но, опять же, они были очень молоды, вся жизнь была впереди, и можно было отложить все эти вопросы на потом. Сейчас её всё устраивало. Лили взглянула на Джеймса, который, казалось, совсем не нервничал. В ответ тот ободряюще улыбнулся и сжал ее ладонь. Она тоже улыбнулась, пряча далеко в сознание все свои тяжкие раздумья. — Я не шутила насчет носа, учти, — прошептала она Джеймсу, пока дверь ещё не открылась. — Всё зависит от тебя: будь паинькой или страдай.