Укрытые тенями

Клэй знает — от этого не легче. Клэй знает, что Джастин все еще боится проявлять какие-либо чувства к нему, и поэтому сторонится. Обходит стороной. Клэй знает, что Джастин — уже не чертов-Фоули, как было в первые дни, — все еще мучается от кошмаров, поэтому каждую ночь ставит на небольшой столик около дивана стакан с водой и, если потребуется, вскакивает посреди ночи и заваривает ему зеленый — Джастин упорно продолжает называть его «изумрудом с цветами» — чай, не обращая внимания на колющий ледяной коркой нутро взгляд. Клэй знает, где проводит свободное время Джастин, — на небольшой террасе, на заднем дворе, где обычно на выходных они с родителями собирались и обсуждали последние новости за неделю. Он сидит молча, не произнося ни одного — хоть самого тихого, удушливым шепотом — слова, и складывается ощущение, что в его голове — такая же пустота. Убивающая все одним выстрелом. Делающая каждый шаг невыносимым испытанием. И Клэй надеется, что ему только кажется. Что ему только кажется, что Джастин потихоньку сходит с ума от того, что творится у него в голове. Клэй знает, что Джастин терпеть не может жалость. Ни в одном ее проявлении. Да ему даже чай по ночам, когда вся раздражимость и острота ощущений сходит на нет, причиняет особенную, сокрушимую боль. Будто забота — это не для него. Не для него это — быть любимым кем-то, быть нужным. Клэй знает, что Джастин любит, когда с ним говорят, но сам же никогда не в состоянии сделать первый шаг. Лишь один шаркающий, бьющий по половицам шажок — и он пропадает. Трещина, разлом, неудача — и он падает прямо вниз. На дно, вытащить откуда его может Клэй; и даже руку протягивает, мол, пожалуйста, держись, давай наверх, а Джастин закроется — вновь, как створка от ветра — и скроется в темноте. В пугающих тенях, укрывающих его, как чёртово небо Землю. Клэй знает, что Джастину нравится осень. Дождливая, окутывающая пепельным туманом и окрашивающая весь город в цвета золотого меда и алого граната. Ему нравится идти по городу, пинать ботинком опавшие листья и с дурацкой — прекрасной — улыбкой на лице смотреть, как их на сотую долю секунду подкидывает в воздух, а потом они вновь падают. Оседают, как пыльца на пальцы. Клэй знает — от этого не легче. И Клэй знает, как до одурения прекрасно целуется Джастин: сперва медленно, тянуще, как сладкая патока, потом — резко, мгновенно, сразу глубоко. И мурашки вспарывают кожу, и дышать вновь становится легче. И сердце ребра разбивает вдребезги, и тебе — вновь, на сотую долю секунды, — кажется, что ты — живой. Не сломанный. И Клэй уверен, что слова, слетающие с его губ каждую ночь, когда Джастин прикрывает глаза и удаляется в мир сновидений, являются самой настоящей правдой. И три слова — такие простые, но такие нужные — все еще держат его на плаву. Клэй знает, что Джастин, засыпая, думает о том же самом. А потом ночью, проснувшись от очередного кошмара, вновь скривится, пробурчит что-то типа «какой ты, блин...», но возьмется — да, черт возьми! — за ручку кружки и не без благодарности в глазах выпьет изумруд. С цветами. С теми, что на сердце у него сплетаются. Клэй знает — наконец-то он учится дышать.