Те, кто...

Греция. Коринф. 66 год нашей эры

«Империя похожа на несчастного прокаженного, который точно знает свой удел, но до последнего храбрится, кутаясь в плащ и тщетно пытаясь скрыть свои нарывы и язвы. Да, он ещё жив, но жизнь ли это? Вскоре он погибнет в муках, разлагаясь, словно раздувшийся под полуденным солнцем труп. Его язвы и нарывы лопнут, исторгая гной и кровь, всю грязь и мерзость, которая доныне была скрыта плащом. Именно так погибнет и империя, став жертвой гнойной язвы в лице бездарного, жестокого и распутного императора. Неужели в целом мире не найдется никого, кто осмелился бы спасти ее?» Так думал легат Пятнадцатого легиона по имени Тит Флавий, покидая правящего императора Нерона, которому всего несколько часов назад доставил весть о восстании, охватившем восточную провинцию Иудею. Тит находился в пышном расцвете своей молодости и красоты, а среди своих знакомых славился лёгким и беспечным нравом. Такие безрадостные мысли были ему несвойственны по природе, но вот сейчас… Сейчас его всегда открытое и приветливое лицо будто окаменело, голубые глаза сузились и потемнели, а на красиво очерченных скулах полыхали красные пятна гнева. — Шевелитесь! Иначе я сам вас ускорю, и это будет больно, — легат Тит повернулся к двум пригожим, словно девицы, юношам с подведенными синим глазами, что следовали за ним по пятам в своих свободных туниках с разрезами, открывающими их стройные безволосые ноги и упругие ягодицы. То был щедрый подарок императора за сговорчивость молодого человека и за его повиновение. Тита передернуло от омерзения и брезгливости. Он все еще чувствовал липкое семя императора на внутренней поверхности своих бедер. Оно жгло его, словно огнем. Нерон… Этот ублюдок до сих пор любил подобные забавы. И, как выяснилось сегодня, — до сих пор любил Тита Флавия. А Тит не был тем, кто имел право в этом ему отказывать или хотя бы возражать. Впрочем, поначалу все казалось довольно мирным. Нерон встретил его в недавно отстроенном великолепном коринфском дворце, выслушал о восстании, поманил ближе, жестом приказал опуститься на колени, к своим ногам. — Невзирая на плохие новости, ты выглядишь счастливым, умиротворенным и довольным жизнью, — пальцы, унизанные перстнями, дернули Тита за подбородок, вынуждая поднять голову. Сам император растолстел и как-то обрюзг с их последней встречи. Обилие хвалебных од и лести, исходящее от его приближенных, истины не меняло. Он и раньше не был красавцем, но сейчас казался совершенно мерзким, утопая в груде заплывшей жиром плоти. Обжорство, пьянство и распутство, подобное императорским, уже давно свели бы обычного человека в могилу. Но Нерона, несмотря на всю свою ненависть и отвращение, даже Тит не назвал бы простым смертным. — Похоже, ты влюбился, мальчик мой, — добавил Нерон, немного помолчав. — Нет, — вздрогнув от подобной прозорливости, Тит опустил глаза, стараясь не встречаться с его пытливым взглядом. — Знаешь, какую шутку я слышал, будучи в Риме? — жесткие пальцы кифариста еще больнее вцепились в чужой подбородок, оставляя царапины на коже. — «Если вы до сих пор не делили ложе с Титом Флавием, то свистните три раза». Что ты скажешь на это, мой дорогой, мой бесценный Тит? — Что подобные сплетни распускают те, кому не посчастливилось разделить со мной ложе. Широко улыбнувшись, Тит вскинул лицо и уверенно заглянул в глаза императору, хотя на самом деле у него похолодело внутри. А ведь он полагал (причем не без основания!), что, увлекшись совершенными красотами мальчишки-кастрата Спора, Нерон и думать забыл дознаваться о том, кого теперь его бывший любовник одаривает своим расположением. Как же он ошибался! От императора невозможно было прости уйти. Он никого и никогда от себя не отпускал. Создавал иллюзию, вселял надежду, но… Ему было проще сломать свои «игрушки», чем отдать кому-то другому. — Наверное, это действительно так, — Нерон расхохотался; его пальцы заметно расслабились. — Выпьешь? — спросил он, одной рукой поглаживая Тита по голове, словно собачонку, а другой придвигая к нему тяжелую серебряную чашу. — Нельзя, — тряхнув золотыми кудрями, Тит опустил голову, пряча глаза. — Лекари запрещают. Они считаю, что от вина моя рана может снова открыться. Конечно, то была ложь, но почти бесхитростная ложь во спасение. Рана, полученная в уличной потасовке в Александрии*, давно затянулась и вряд ли бы открылась даже после нескольких чаш, опустошённых до самого дна. Но она давала Титу возможность избежать той отравы, которой Нерон уже попотчевал его однажды, приревновав к своему сводному брату, юному Британику**, которого Тит когда-то очень сильно любил. — Врешь как дышишь, мой ненаглядный Тит. Всегда мне врал. С самого первого дня. Распутная, двуличная дрянь! — почти прорычав последнюю фразу, Нерон отшвырнул драгоценный сосуд с вином и рванулся вперед. Тит никогда не считал себя слабаком, но сейчас ему никак не удавалось освободиться из стальных тисков объятий императора. Обрюзгший император на поверку оказался неимоверно сильным и совершенно неудержимым в своей прорвавшейся ярости. Юноша мог бы ударить Нерона, оказать сопротивление, но прекрасно понимал, что стоит тому единожды хлопнуть в ладоши, и преторианцы тут же не оставят от своенравного легата и мокрого места. Личная охрана императора всегда была начеку и наготове. С такой защитой распутное животное могло трахать невинных младенцев и заживо сдирать кожу со стариков. Пока Тит тщетно пытался усмирить разбушевавшиеся мысли, ему, похоже, определили роль младенца. Он сомневался до тех самых пор, когда Нерон повалил его на холодный мраморный пол. Только теперь до Тита дошло, в каком отчаянном положении он очутился: грузное тело придавило его, и он не мог ни пошевелить рукой, ни даже толком вдохнуть, жадные губы впивались в шею, оставляя болезненно горящие отметины на коже, горячие руки шарили под одеждой. Умом Тит понимал, что сейчас его попросту изнасилуют — как раньше, когда он был совсем мальчишкой, — но до конца так и не мог в это поверить. — Зачем? — шептал он, отчаянно пытаясь вырваться из стального захвата. — Зачем тебе я? Ведь прошло столько времени. Теперь у тебя есть Спор. Ты сам везде и всюду твердишь, как он прекрасен! Говорят, ты даже соединился с ним законным римским браком… — Но я люблю тебя. Все еще люблю, несмотря ни на что. Тит, мальчик мой, пожалуйста, пожалуйста… — пальцы, только что больно стискивающие запястье, разжались и очень ласково скользнули к локтю. — Ты нужен мне, ты так мне нужен, — шепнули в ухо мясистые влажные губы. — Я так соскучился… Пожалуйста, Тит, прошу тебя… Горячий несдержанный шепот проникал в подсознание, обволакивая липким маревом. Тит чувствовал себя мухой, попавшей в сети к уродливому мохнатому пауку. Пару раз он попытался дернуться, но скорее из банальной неуступчивости и нежелания позорно сдаваться, чем из осознанного желания сбежать. Безрезультатно… Накатила душная, давящая волна апатии. Как в далекой юности, внезапно лишившись всех сил и погружаясь в пучину острой ненависти к самому себе, Тит сдался бывшему любовнику, позволив раздеть себя и перевернуть. И, только ощутив резкое вторжение, болезненно застонал и уткнулся лбом в сжатые от омерзения (от омерзения к самому себе) кулаки, но было поздно. К абсолютному разочарованию Тита, Нерон не спешил. Он наслаждался, стискивая ладонями широко разведенные в стороны бедра, проникая все глубже и глубже, целуя и до крови прикусывая обнаженные плечи своего безучастного любовника. Тот почти смирился с тем, чему не мог помешать. Почти… Но на сей раз в его теле родились что-то темное, жуткое, едва не выплеснувшееся наружу сгустком отвратительной рвоты и желчи, стоило Нерону перевернуть его на спину и голодным поцелуем припасть к его рту. — Мальчик, мальчик мой! — выпустив его губы, насильник вдруг задохнулся, содрогаясь от экстаза. — Люблю тебя! «Ненавижу», — Тит отвернулся, с трудом подавив рвотный позыв. То была чистая правда. Жгучая, яркая, незамутненная ненависть поглотила юношу с головой. Ненависть к Нерону, омерзение к самому себе, отвращение и стыд — юный потомок славного дома Флавиев и не подозревал, что простой смертный может испытывать такую массу эмоций одновременно. Теперь оставалось только дождаться, когда Нерон позволит ему встать и уехать — ведь он получил то, что хотел. Но тот лишь прижался теснее, горячо и распевно нашептывая в самое ухо: — А сколько сопротивления было вначале. Признайся, что соскучился по мне, мальчик мой. — Соскучился, — Тит мельком оглядел свой живот. Оказывается, он тоже кончил. Теперь уже невозможно было отрицать очевидное. И это было самым мерзким, что могло произойти с Титом. Осознание того, что его плоть слаба (гораздо слабее несломленного духа), оглушила и растоптала его гордость. Если не сказать больше… А Нерон и не думал его отпускать. — Вставай, — Нерон удовлетворенно щелкнул его по носу и поднялся. — Давай займемся делами. Преодолев приступ внезапной слабости и тошноты, Тит поднялся следом за ним и начал одеваться. Прикованный к его телу взгляд императора был липким, мерзким и отвратительным, словно ядовитая змея. — Иди сюда, — вольготно устроившийся на пиршественном ложе Нерон снова поманил его к себе, заставляя опуститься на колени. Только покорность. Нельзя показывать ненависть. Вот если бы она могла убивать! Как же чудесно было бы испепелить развратную мразь одним только взглядом. Тит явственно узрел своим внутренним взором, как вспыхивает ярким пламенем бесформенная туша императора, оплывшая жиром. Какая же знатная получилась бы лампа! Таким количеством жира можно было бы осветить не только это зал, но и все императорские покои во дворце. — Отправляйся в Александрию. Но сначала здесь, в Греции, посети Веспасиана Флавия, твоего отца. Ему я поручаю восстановить в Иудеи и Галилеи власть Рима. Он примет на себя командование Пятым и Десятым легионами. Ты же возьмешь свой Пятнадцатый легион и соединишься с его армией в Кессарии***. Все понятно? — Да. Тит опустил ресницы, пытаясь скрыть горячую ликующую радость, постепенно нарастающую в душе и рвущуюся наружу. Хотел ли он ехать в Иудею? Конечно, хотел. Но вовсе не затем, чтобы подавлять восстание, начавшееся из-за жадности наместников Рима. Нет! Его влекла почти невероятная возможность встретить того, кто навсегда ушел от него после единственной ночи. Кто неловко, но бережно и ласково прикасался к его обнаженному телу, словно к святыне. Кто целовал его, шепча: «Тит, Тит, Тит…» — Тит! — резкий оклик, и пальцы, унизанные перстнями, больно дернули прядь волос, словно желали вырвать их с корнем. — Скажи, — Нерон приблизил к нему лицо, искаженное яростью и гневом. — Среди твоих легионеров остался кто-то, с кем ты еще не развлекался? — Я… — Тит замер под мечущим ревнивые молнии взглядом. — Я ни с кем не развлекаюсь, кроме тебя! — Очередная ложь! — изо всех сил ударив в грудь, Нерон отбросил его на пол. — Убирайся. И запомни, хорошенько запомни, мальчик мой: я все еще люблю тебя, а значит, ты не пострадаешь, если тебе придет в голову кем-то увлечься. Нет… Да неужели?.. — …но я уничтожу любого, кого ты полюбишь. — Ты чудовище, — шепнул Тит. — Что? Нерон одним рывком поднялся с ложа и хлопнул в ладоши. Тит уже было решил, что он зовет преторианцев****, чтобы отдать им приказ лишить бывшего любовника жизни. Но вместо них на пороге возникли двое юношей с гибкими, тонкими, и… — Тит понимающе усмехнулся, — …лишенными волос телами. — Может быть, хотя бы с их помощью ты наконец угомонишься. — Нерон устало вздохнул. — Не благодари. Это твоя награда. И, Тит… Его дернули за руку, смяли губы новым поцелуем. «Ненавижу!» — огненным шаром пронеслось в голове. Но Нерон уже отстранился, добавив: — Отправляйся, мальчик мой. Чувствуя себя самой грязной и оплеванной портовой шлюхой, Тит поспешил откланяться. От утреннего дружелюбного и открытого юноши не осталось и следа. Казалось, он даже вмиг постарел. В его глазах плескалась ненависть, едкая и уже не нуждающаяся в сокрытии. Нерон должен был заплатить за все свои злодеяния. Любой ценой… И, возможно, именно в этот солнечный день Немезида избрала своим орудием юного Флавия, подписав императору смертный приговор. День клонился к середине и, казалось бы, исчерпал все сюрпризы, приготовленные на сегодня судьбой. Казалось бы… — Тит Флавий! — Прекрасный юный эфеб в раззолоченных сандалиях вынырнул из-за колонны и замер, бесстрашно преграждая ему путь. — Спор. — Скрестив на груди руки, Тит приготовился отразить нападки то ли мужа, то ли жены императора.