You can hear it in the silence, silence You can feel it on the way home, way home You can see it with the lights out, lights out You are in love... Taylor Swift — You are in love
— Ты где сейчас? Тут уже огромная очередь. Голос Томаса глухо отдавался среди шумящей толпы людей, и он не был уверен в том, слышала ли его Тереза сейчас вообще; судя по хрипящим звукам на той стороне трубки, она его не расслышала — лишь быстро пробормотала что-то о пробках и отключилась. Томас вздохнул и убрал телефон в задний карман, вновь окидывая взглядом собравшихся перед спортивной ареной, на которой будет проходить концерт, людей, занимавшихся чем только можно с самого раннего утра; сам брюнет пришел часам к двенадцати утра и находился здесь уже около пяти-шести часов, за что мысленно себя похвалил — приди он хоть на час-два позже, считай, что свое место в очереди он бы уже потерял. Совершенно неожиданно он узнал о том, что Терезе также выпал шанс на посещение долгожданного концерта Ньюта в Лос-Анджелесе. Разница была в том, что если Томас сюда шел лишь по собственной воле и желанию, то у девушки было прямое и ответственное задание написать об этом выступлении в майском номере журнала «Los Angeles Magazine», хотя, брюнет не сомневался, удовольствие от концерта она получит точно. Более того, она еще месяц назад рассказала ему, что сама не против была бы увидеть Ньюта в живую. Незаменимый рюкзак колыхался за его плечом, то и дело сталкиваясь и задевая проходящих мимо людей. Все толпились, громко разговаривали, слушали музыку и откровенно веселились с самого утра — казалось, что ничего не сможет изменить бурный и страстный настрой людей, пришедших сюда. Рядом со зданием находились разные ларьки с охлаждающими напитками и мороженым — некоторые все-таки умудрялись вырваться из оков очереди и купить себе что-то, но Томас решил не рисковать, потому что боялся потерять собственное место, находящееся недалеко от входа в спортивный комплекс. Последнюю неделю он то и дело думал о предстоящей встрече с Ньютом. Когда просыпался, шел на работу, разговаривал с коллегами и редактором, возвращался домой на метро, ложился спать — все это время Ньют был в его голове. Все мысли, чувства и эмоции крутились вокруг него, и Томас, если честно, даже не пытался это как-то предотвратить, как решил сделать ранее, еще находясь в Нью-Йорке. Он все-таки решил послушать маму. Иногда ему звонил Ньют — по обычаю интересовался о делах, с интересом и вниманием слушал рассказы Томаса о его жизни, сам тоже не молчал — говорил о своей новой музыке, приближающемся туре и альбоме. Томас искренне радовался за него, поддерживал парня во всех начинаниях, и тот, в свою очередь, делал тоже самое. Нередко брюнет писал ему во время рабочих перерывов, совсем забывая о трехчасовой разнице во времени — иногда ему приходилось ждать ответа на сообщение около нескольких часов. Никто из них не поднимал важную и волнующую обоих тему: Томас боялся реакции и последующей невзаимности, а Ньют просто-напросто решил дать ситуации идти «на самотек», понимая, что если им суждено быть вместе — они будут и так. Но оба прекрасно понимали, что сильно соскучились друг по другу, и поэтому с нетерпением ждали встречи в Лос-Анджелесе. Он, черт возьми, действительно влюбился в него, и это чувство заставило его выйти из привычной зоны комфорта навстречу чему-то неизвестному, загадочному и желанному. Томас надеялся, — нет, грезил — что Ньют не посчитает его странным или, того хуже, сумасшедшим фанатиком, потому что, скорее всего, каждый третий поклонник при встрече говорил ему заветное «я люблю тебя», в которое вкладывалась вся искренность этого светлого чувства. Он не хотел, чтобы Ньют отреагировал совершенно по-обычному — например, хлопнул по плечу и легко улыбнулся, по инерции повторяя те же самые слова, не видя в них другого, более глубоко контекста. А Томас любил — по-настоящему и по-особенному. Так, что сердце вырывалось из груди, пытаясь найти свою любовь в толпе незнакомых, совершенно не похожих между друг другом людей, а эмоции заставляли замирать каждый раз, когда он — совершенно случайно, конечно, — натыкался на имя Ньюта или где-то слышал его песню. Это не было похоже на что-то реальное; казалось, что в такие моменты неподдельного счастья он обретал настоящие крылья за спиной и находился в продолжительном сне, не имеющем конца. А теперь он стоял в огромной очереди, оканчивающейся на другом конце квартала, ожидая, наконец, того, когда всех запустят в здание спортивной арены. По лицу то и дело соскальзывали теплые капли пота, мгновенно теряющиеся в воротнике футболки. Взглянув на свое отражение на темном экране телефона, он не удивился, увидев то, что творится на его голове — обгорелые на концах темные волосы, на солнце отдающие рыжим, торчком стояли кверху и выглядели так, будто он не на жаре стоял, а намочил пряди, и потом еще несколько часов посидел на морозе — и непонятно, что этому поспособствовало. Взгляд то и дело метался от гудящей толпы до ларька с мороженым. Тереза появилась внезапно — стукнула по плечу и встретила Томаса с самой невинной улыбочкой, помахав при этом ладошкой. В руках она держала разбитый в уголке телефон и длинный проводок наушников; Томас наблюдал за ее быстрыми манипуляциями, пока она пыталась засунуть белые проводки в небольшой кармашек рюкзака. Спрашивать, как она так легко и сравнительно быстро нашла его в огромной толпе из бушующих поклонников, он не собирался, потому что, честно, дела ему до этого никакого не было — главное, что она все-таки пришла и сейчас взирала на него с легкой улыбкой. — Мне Минхо звонил, — начала она, когда закончила оглядывать всех людей, собравшихся здесь. — Сказал, что ты подозрительно долго не берешь трубку. Сам понимаешь, я не смогла долго выслушивать его нытье по этому поводу. Раздражает. — То, что он позвонил тебе и сказал, что не может до меня дозвониться, — это нытье? По-моему, он не сделал ничего такого, за что ты можешь его осуждать, — нахмурился Томас и разблокировал собственный телефон — действительно, три пропущенных от друга. Разговор с Минхо был коротким и не блещущим своей смысловой наполненностью — несколько контрольных фраз (включающих в себя его ругательства: «Я думал, что тебя там, черт возьми, растоптали дикие фанаты Ньюта, засранец!») и легкая улыбка на лице Томаса, когда Минхо в своей привычной манере пожелал ему удачи на концерте и при встрече с Ньютом (нет, он не знал о помутнениях в чувствах Томаса, но, возможно, догадывался сам). Тереза после слов Томаса заметно погрустнела — ему даже стало немного стыдно за такой резкий выпад в ее сторону: можно было сообщить о ее ошибке немногим деликатнее, но он, конечно, выбрал самый грубый способ, за что теперь и чувствовал свою вину перед ней. — Тереза? — он сделал шаг к ней, поднимая свои глаза на уровень ее лица. — Прости за то, что я сказал. Это было грубо. — Ничего страшного, я тебя поняла. Ты был прав, — девушка отмахнулась, как от назойливого насекомого, и на ее лице расцвела знакомая добрая улыбка. — Когда они уже там пускать будут? Томас пожал плечами и, как по заказу, двери спортивной арены открылись, и все люди, толпой стоящие перед входом, ввалились в здание. Повсюду слышались радостные крики и нескончаемые вопли, заставляющие Томаса со счастливой улыбкой на лице поморщиться и, чтобы не утерять Терезу из виду, схватить ее за руку и потащить прямо ко входу в зал, где уже и без них находилось не менее сотни человек. Девушка вцепилась в него так крепко, что парень точно не удивится, если после этого увидит у себя на коже красные отпечатки от неприятных прикосновений. Но лучше так, чем потерять ее в толпе. Томас, добравшись до заветного танц-партера, мысленно удивился тому, как им с Терезой удалось не разминуться при такой невероятной давке и не потеряться — у него даже не было предположений, что бы он делал в таком случае. Сейчас оставалось единственное: дождаться начала концерта и не сойти с ума. Окончательно осознав, что Ньют уже здесь, в Лос-Анджелесе, в одном городе с ним, Томас уже был готов лезть на стену. Он никогда не был так помешан на одном человеке. Никогда не нуждался в одном человеке так... Он вспомнил, как замерло у него сердце, когда мимо спортивной арены проехал громадных размеров автобус, а рядом стоящая девочка судорожно зашептала: «Должно быть, он там, должно быть». Весь мир перестал существовать, когда он действительно уловил знакомый силуэт в окне проезжающего гастрольного автобуса. Хотя, возможно, его больному разуму могло просто-напросто показаться — неужели человек, обладающий не самым лучшим зрением, сможет увидеть что-то, находящееся в тридцати (а то и в сорока) метрах от него. Хотя он, считая себя окончательно поехавшим человеком, уже ничему не удивлялся. Ньют не писал ему вчера, не писал сегодня. Томас заходил на его страницу по несколько раз на день, но в сети тот так и не появился — последняя его фотография была опубликована неделю назад, на которой он в черной кожаной куртке и зажженной сигаретой во рту стоял рядом с массивным мотоциклом. Томас, ощущая зарождающееся внутри чувство ревности (и собственничества, на самом деле, за что он себя сразу поругал), нацепил на лицо привычное безучастное выражение и написал ему ироничное сообщение: «Есть ли в этом мире хотя бы что-то, что ты не умеешь? Мой мысленный список твоих характеристик пополнен новым пунктом — плохой мальчик под покровом ночи». Ньют нашел это сообщение смешным, о чем незамедлительно рассказал самому Томасу, который, хоть и пытаясь отгородить себя от этого, продолжал строить в своей голове догадки о том, с кем это гуляет по ночному Нью-Йорку Ньют — и навряд ли это Мишель или кто-то другой с работы. Некоторое время он безнадежно ломал себе голову, пока музыкант не разрешил «проблему» сам — на оправдание это не тянуло, но и как просто рассказ не выглядело. Томас, к собственному удивлению, облегченно выдохнул, когда узнал, что снимок сделал звукорежиссер Ньюта по имени Джим — им двоим пришлось задержаться в звукозаписывающей студии допоздна, потому что «у нас все никак не выходило вступление в новой песне и, черт, я думал, что умру там, но у нас получилось». Томас заставил себя обойтись без лишних расспросов по типу «о, а что за новая песня?» и «когда она выйдет?». Он понимал, что Ньют наверняка устал или был занят — скорее всего, большую часть всех его сил забрал перелет с одного конца континента на другой; чего еще стоят вечные репетиции и саундчеки перед концертом — это, определенно, еще одна причина, почему он решил не доставать его сообщениями и надоедливыми звонками. Навязываться, если честно, не хотелось, а получать раздраженный ответ — еще больше. — Интересно, а здесь продают мерч? — спросила Тереза, вытягивая шею и осматривая огромный зал арены. — Не знаю, — пожал плечами Томас и, уподобляясь подруге, начал оглядывать помещение. — Скорее всего, но явно не здесь, а где-нибудь у входа. Нам все равно туда не пробраться. Яркие флюоресцентные лампы в концертном зале потухли совершенно внезапно. Томас на секунду растерялся: некоторое время глаза пытались привыкнуть к всепоглощающей темноте, а рука безвольно пыталась нащупать запястье стоящей рядом Терезы; она опустила свою ладонь на его плечо и ободряюще сжала. Томас был уверен, что его грудная клетка разорвется от ненормальных ударов сердца, пока он будет стоять здесь в ожидании начала концерта. На большой сцене впереди загорелся свет, и оттуда послышалась яркая и заводная музыка, из-за чего толпа сразу максимально разошлась: все кричали, хлопали и не отрывали взгляда от сцены в ожидании выхода главной звезды вечера — Томас, наверняка, был одним из немногих, кто ждал окончание мероприятия больше, чем его процесс. Тереза, стоящая рядом, широко улыбнулась и показала пальцем на сцену: на нее уже вышли бэк-вокалисты. — Как я надеюсь, что он сыграет на гитаре! — закричала она ему на ухо и достала из кармана телефон, включая фонарик. Томас с замиранием сердца осмотрел толпу и почувствовал, как в груди появляется что-то, отдаленно напоминающее слово «поддержка». Большая часть присутствующих подняли вверх свои гаджеты со светящимися ярко-белыми экранами, плавно двигая его из стороны в сторону, и Томас подумал, что о такой команде поклонников стоит только мечтать — тебя поддерживают люди, раз за разом выкрикивая твое имя и создавая особую атмосферу любви. Томас невольно почувствовал, как это теплое и обезоруживающее ощущение проходит сквозь него, обволакивая и даря особенную мягкость внутри. Кожа покрывалась мурашками; он не отрывал взгляда от освещенной сцены и играющих на ней музыкантов. Да, он действительно надеялся, что Ньют выйдет на сцену с гитарой и исполнит что-то, что окончательно снесет ему крышу — это можно считать отдельным видом мазохизма? Хотя, он был уверен, что любые слова, произнесенные им, подействуют на его голову не лучшим образом, сведут с ума или, вообще уж, заставят отдаться этому человеку полностью. Ньют был очарователен. Нет, он был прекрасен. Томас невольно приоткрыл рот, уже не обращая внимания на оглушающие вопли людей, потому что сейчас единственное, что его интересовало, находилось на сцене, мило улыбаясь и подходя к краю сцены, прямо к микрофону. Он понял: он сделает для него все, что угодно. Этот человек был для него всем, и никогда осознание этого не было таким четким и ясным, как прямо сейчас. И в голову ударяет дикая, безумная и ненормальная мысль: он потерялся в нем в тот момент, когда редактор дала ему распоряжение отправляться в Нью-Йорк. Когда он изучал его биографию, сидя между двумя женщинами в самолете. Когда он впервые увидел его фотографию. Когда он сломя голову мчался на интервью, боясь опоздать и показать себя как непрофессионала. Когда Ньют впервые улыбнулся ему. Томас зачарованно наблюдал за подходившим к краю сцены Ньютом. Светлые густые волосы отдавали особенным светом, приобретая тень рыжего оттенка на концах; черная рубашка, как влитая, была заправлена в серые брюки, и Томас невероятной выдержкой заставил себя оторваться от созерцания прекрасного тела и скользнул взглядом выше, по привычке, к хрупким запястьям и тонким пальцам, сейчас аккуратно придерживающим микрофон. Ньют с улыбкой поприветствовал публику, по обычаю подождал, пока в зале утихнут крики и едва-едва двинул рукой, подавая знак музыкантам, чтобы они начинали играть. Первую песню Томас узнал сразу же, стоило только блондину приоткрыть рот и пропеть первую строчку — это та композиция, что он, Томас, слушал по дороге в звукозаписывающую студию. Его голос идеально гармонирал с плавной музыкой — Томас не мог оторвать завороженного взгляда от Ньюта, стоящего на сцене. Тереза, находящаяся рядом, то и дело поднимала телефон и записывала некоторые моменты концерта на видео — скорее всего, для будущего отчета (а может и на память); Томас же телефон убрал в карман и решил, что снимать ничего не будет — хотелось по-настоящему проникнуться атмосферой невероятного мероприятия и незабываемого выступления Ньюта. Опять же — честно, он ждал конца, потому что встретиться с Ньютом лично он хотел больше всего на свете, как бы клишированно это не звучало. Первая часть шоу удачно завершилась, и Ньют под громкие аплодисменты и восторженные крики удалился за кулисы. Томас какое-то время продолжал смотреть на сцену, где только-только сейчас стоял Ньют и допевал шестую за вечер песню. Томас, к собственному удивлению, не замечал, что иногда его рот сам по себе открывался и подпевал знакомым песням. И — да, наверно, он аплодировал сильнее всех. До красных отметин и обжигающей боли на коже. Тереза на несколько минут отлучилась, пообещав скоро вернуться, и Томас решил не тратить время зря и написать Минхо о том, что здесь — «просто охренительно». Но стоило ему только разблокировать телефон, как палец сам по себе застыл над экраном, а шокированный взгляд приковался к уведомлению о новом сообщении от Ньюта. Протерев глаза, он моргнул и снова опустил взгляд на телефон в своих руках — да, действительно, сообщение от Ньюта, пришедшее минуты две назад. Он потерянно оглянулся, будто блондин мог наблюдать за ним из толпы и наконец открыл их диалог, находя новое сообщение: «Ты пришел?». Сердце невольно застучало сильнее обычного, и Томас, пытаясь сдержать счастливую улыбку, набрал ответ: «Да, я здесь». Казалось бы — обычное короткое сообщение, нет ничего необычного. Но оно отдавалось таким невероятным теплым чувством в груди, что Томас невольно задерживал дыхание. Ньют набирал новое сообщение, и брюнету пришлось закрыть экран ладонью и прикрыть глаза, пытаясь усмирить сбившееся с привычного ритма дыхание. Он задумался о том, что будет говорить при долгожданной встрече с музыкантом: будет по-глупому отмалчиваться, не верящим взглядом осматривая лицо, или мгновенно выпалит признание, при этом закрывая глаза, чтобы не видеть удивленную (скорее всего, так и будет) реакцию Ньюта на это. В итоге Томас пришел к выводу, что будет действовать исключительно по ситуации, потому что создавать полноценный сценарий в своей голове — дело плохое, потому что, обычно, ничего из запланированного никогда не происходило и перетекало совершенно в другое русло. Будь как будет, решил он и, оглянувшись на людей позади него, опустил голову, находя взглядом новое сообщение от Ньюта — в сети тот уже не значился; скорее всего, он пошел готовиться ко второй части шоу, и теперь отвечать ему уже было бессмысленно. «С закулисьем все отменяется, — Томас остановился на последнем слове, боясь читать дальше, потому что, кажется, все его мечты по поводу встречи теперь были жалко растоптаны четырьмя словами. — Я освобожусь через минут двадцать после концерта и предлагаю встретиться на заднем дворе арены — там мой автобус, и все такое. Ты не против, надеюсь? Напиши мне, если вдруг что», — Томас облегченно выдохнул и провел рукой по лицу; он уже успел себе напридумывать (как всегда, в принципе)... — Я купила нам браслеты, смотри! — Тереза протянула ему черный браслет и, заметив, что Томас чем-то обеспокоен, надела подарок ему на запястье, вскидывая взгляд на печальное лицо. — Ты чего? Томас окинул девушку мимолетным взглядом и покачал головой, как бы говоря: все в порядке, не волнуйся. Тереза еще несколько секунд вглядывалась в его лицо, но, видимо, не найдя ничего странного, отвернулась и достала свой телефон, чтобы посмотреть несколько сделанных собою фотографий с концерта. Брюнет опустил взгляд и посмотрел на черный браслет, обрамляющий его запястье, — на аксессуаре красного цвета буквами были выведены слова из незнакомой Томасу песни Ньюта, которую тот сегодня еще не играл. — Спасибо, — запоздало пробормотал он, поднимая благодарный взгляд на Терезу — та лишь отмахнулась и вернула все свое внимание телефону в руках. Когда свет в зале неожиданно погас во второй раз, Томас практически не удивился — лишь почувствовал, как под его кожей разливается необычайное чувство счастья и осознания — все будет хорошо. Если он верит в это — так и будет. Ньют с радостной улыбкой (Томас клянется: во время первой части шоу его губы не были изогнуты так широко — о причинах он не думает, потому что мысли, как всегда, потекут не в то русло) вышел на сцену, и брюнет, широко распахнув глаза, увидел гитару в его руках. Руки сами по себе пару раз стукнули друг о друга, и он запоздало понял, что это движение называется хлопками. — У меня выдалась свободная минутка сейчас, — Ньют замолчал, смиренно ожидая, пока аплодисменты по поводу его появления утихнут. — И, знаете, я рад оказаться здесь, в Лос-Анджелесе, со всеми вами. Всех нас объединяет одно — музыка, и я счастлив оказаться на этой сцене, понимая, что музыка действительно соединяет сердца. Я хочу, чтобы люди поняли, что все мы — это одно целое, и ничто никогда не сможет сломать нас. Все мы — удивительные люди. Мы испытываем страх, волнение, счастье, бессилие, благодарность, грусть. Обиду и зависть. Мы испытываем любовь, — он обвел взглядом зал и улыбнулся краешком губ; Томас приоткрыл рот и уставился на него, пытаясь побороть желание выбежать на сцену и обнять парня. — Ничто из этого не делает нас плохими людьми. Каждая эмоция важна — она делает вас человеком. Она рассказывает историю, — Ньют на секунду замолчал, переводя дыхание. — Удивительные люди — это то, ради чего я живу. Томас задохнулся. Он опустил пораженный взгляд на пол и почувствовал, как губы невольно растягиваются в счастливой улыбке, а в глазах появляются слезы — и он впервые рад им, потому что эти слезы — доказательство его неизмеримой любви к этому человеку. Подтверждение всех его мыслей, чувств и желаний. Он не мог поверить, что, казалось бы, обычная рабочая поездка в Нью-Йорк обернется таким образом. И он серьезно счастлив понимать, что он действительно дождался — Ньют, кажется, только что завуалированно признался ему в симпатии, и Томас отметал любую мысль, говорящую об обратном, потому что такое не могло показаться — это было видно по его улыбке! Ньют поудобнее перехватил гитару и приблизил свои губы к микрофону. Томас не отрываясь смотрел на такого красивого парня, силуэт которого освещался яркими подсветками и софитами по сторонам. Ньют пел тихо, и кажется весь зал задержал дыхание, слушая негромкий и приглушенный голос музыканта. Томас почувствовал, как вспотели ладони, а из легких вырвался судорожный выдох, сразу же теряющийся в толпе, когда он услышал первые слова песни. Она, он был уверен, была новая и еще не вышедшая в Сети официально — и, черт, он был так рад, что будет одним из первых, кто ее услышит. Невероятное сочетание — затихшая публика и завораживающий своей таинственностью голос Ньюта, иногда плавно поднимающийся на октаву выше. Томас вслушивался в смысл песни и терял голову: в словах композиции проскальзывали легкие, едва заметные намеки на него, Томаса, и он пораженно застывал на месте, стоило Ньюту только приоткрыть рот. Он же не обманывает себя, правда ведь? Нет, черт, он действительно слышит в словах неуловимые, утекающие следы признания в любви. Томас теряет все свое самообладание и, когда музыка прекращается, а Ньют замолкает в ожидании реакции зала, первый поднимает ладони вверх и хлопает так громко, через секунду осознавая, что люди вокруг подхватывают это движение в двойной силе. Это и называется «поддержка». Томас на секунду поднимает взгляд и осознает, что Ньют смотрит прямо в его сторону — он не знает, заметил ли тот его, но сердце предательски пропускает удар, а по щеке стекает слеза, оставляющая за собой мокрую дорожку на коже. Это длится всего секунду — они смотрят друг другу в глаза прямо через десятитысячную толпу, и мир действительно прекращает свое движение. И то самое расстояние, разросшееся между ними в Нью-Йорке, медленно, но верно сокращается до долгожданного столкновения взглядами. — Он что, смотрел на тебя? — спрашивает его Тереза, когда они выходят за пределы арены и теряются в толпе. — Ты бред говоришь, — улыбается Томас и фальшиво смеется, надеясь, что его дрожащие губы его не выдадут. — Как он вообще мог высмотреть меня через толпу в десять тысяч человек? — Мне просто показалось, что он смотрел в нашу сторону слишком долго, — задумчиво проговорила девушка, нервно теребя свой браслет на руке. — Ты со мной сейчас? — Нет, я... мне надо еще по делам забежать. Он искренне надеялся, что его голос звучал уверенно и четко, чтобы Тереза ничего не заподозрила, но ей, кажется, на самом деле все равно, потому что она, смерив его насмешливым взглядом, машет рукой и за секунду исчезает в толпе, покидающей спортивную арену. Томас разворачивается в противоположную сторону и, громко выдыхая, направляется прямо на задний двор арены — к человеку, которого он, кажется, любит. Он улыбнулся: Ньют действительно смотрел на него.***
Томас заметил Ньюта сразу — тот стоял в тридцати метрах от него, подпирая спиной каменную стену и задумчиво смотря перед собой. Он невольно задержал дыхание и убрал ненужный сейчас телефон в задний карман штанов. Дело за малым — выйти, наконец, из тени здания, подойти к Ньюту и постараться не умереть от переизбытка чувств к этому человеку, когда будет крепко-крепко прижимать его к себе. Он тихо усмехнулся своим мыслям и, оглянувшись на темный проход между спортивной ареной и железным забором, шагнул вперед. Невольно поморщился, когда яркий свет высокого фонаря ударил прямо в глаза. Негромко выругался и услышал глухой смешок рядом. Самая прекрасная, блин, ситуация, подумал Томас и вскинул голову, встречаясь, на удивление, с совершенно серьезным взглядом Ньюта — тот оторвался от стены, оправил черную рубашку и сделал медленный, шаркающий шаг вперед. Томас сглотнул и, взяв в руки рюкзак, почувствовал, как на лице невольно расцветает счастливая улыбка, а в глазах застывает пелена слез. Он чувствовал сковывающий внутренности непонятный страх, но, несмотря на это, ноги его продолжали делать небольшие, будто запрещенные шаги к Ньюту; тот не плакал, как делал впечатлительный и чересчур эмоциональный Томас, но губы у него тоже дрожали, а руки невольно тянулись вперед, будто он давным-давно хотел, наконец, обнять мягкого и теплого Томаса. Тот не заметил, как медленные и недоверчивые шаги сменились на стремительный бег — и вот он сжимает в своих руках тянущегося к нему Ньюта, смаргивая соленые слезы, цепляется за его лопатки, шепча обрывающиеся на полуслове фразы — и неважно, что ни Ньюту, ни Томасу ничего понятно было, потому что за них все говорили слезы на щеках второго и судорожно хватающиеся за него пальцы первого. У него в глазах — будоражащая нутро эйфория. Та, что разливается горячим кипятком где-то под кожей. Томас поднял свои ладони выше и холодными, как осенний дождь, пальцами коснулся голого участка кожи на шее, и это прикосновение заставило обоих вздрогнуть и на секунду расцепить объятия, сталкиваясь взглядами. Ньют был серьезный — хмурился, кусал губы и, наверняка, думал о том, как лучше поступить дальше. Томас возбужденный — он судорожно осматривал лицо Ньюта, чувствовал мокрые дорожки на своих щеках и в итоге решил, что, если он сделает то, что задумал, и его не оттолкнут — он станет самым счастливым человеком на свете. В очередной раз. Он задумчиво коснулся языком уголка губ и поднял ладони, прикасаясь ими к горячим, пунцовым щекам Ньюта, не осознавая, насколько интимным сие действие было для второго. Большим пальцем мягко погладил скулы и зажмурился, прижавшись своим лбом ко лбу музыканта, выдыхая теплый воздух прямо в его губы. Слишком поздно он осознал, что они так близко; этот факт отдался громким стуком сердца в груди. Ньют прикрыл глаза и зарылся пальцами в темные пряди на затылке, невольно их путая и оттягивая. Томас забавно зашипел, и парень издал нервный смешок, окончательно осознавая ситуацию — губы Томми буквально в миллиметре от его собственных. Назойливый голос в голове говорил пересечь это последнее расстояние между ними и быть вместе не только душой, но и телами. Но что-то заставляло его ждать. Наверно, он хотел, чтобы Томас сделал все сам, хотя, зная его заторможенность иногда, этого можно было ждать месяцами. Но сейчас он его удивляет. Он медленно, мучая их обоих невыносимым желанием наконец поцеловать друг друга, приблизился к его губам и, почувствовав сухость и шершавость под собственными, сделал первое движение языком, смачивая засохшие от волнения и оседающего внутри чувства страха слюной губы Ньюта, вдавливая собственный язык в его рот. Его тело замерло и имело прямую ассоциацию с прямой, натянутой струной — стоит только пальцем ее задеть, как она с хлестким треском разойдется пополам. Невольно он словил себя на мысли, что не целовался уже несколько лет — кажется, его последний поцелуй был с девушкой, которая сейчас в его голове представляла собой лишь размытый, потерянный временем образ, на одном из очередных свиданий, устраиваемых им лишь для того, чтобы «развлечься» в компании интересных девушек. Обычно такие встречи не оборачивались чем-то серьезным — он даже не уверен, были ли у него когда-то серьезные отношения — это были лишь недолгие прогулки по побережью Тихого океана, занимательные беседы в местных ресторанчиках и прощальные поцелуи. Но сейчас, прижимаясь к губам Ньюта, воспоминания о тех моментах из прошлой жизни приняли какой-то расплывчатый, смутный характер и окончательно покинули его голову, стоило только парню, стоящему рядом с ним, неуверенно ответить на поцелуй, приоткрывая рот и с особой страстью сминая мягкие, отдающие слабым, едва ощутим сладким привкусом — это газировка, или ему показалось? Пальцы скользнули выше, легко мазнув касанием по втянутым щекам Ньюта, зарываясь в золотистые пряди и чувствуя, как в легких заканчиваются последние остатки воздуха — следовало оторваться и отдышаться, потому что, иначе, от такого поцелуя можно легко задохнуться и окончательно потерять себя. Но Томас, ощущая колотящееся о грудь сердце, просто не мог заставить себя оторваться от нереально любимых губ Ньюта, но мысленно умолял себя остановиться хотя бы на секунду — он начинал задыхаться. Он не заметил, как руки Ньюта оказались на его сжавшихся плечах и, медленно, словно поддразнивая, заскользили по открытой шее, останавливаясь только над ложбинкой между острых ключиц — почему-то именно это нежное и воздушное прикосновение поспособствовало трезвому удару в голову — Томас резко оторвался от покрасневших и распухших из-за долгого поцелуя губ и широко открыл глаза, приподнимая брови и удивленно косясь на горящие глаза парня напротив. Он почувствовал, как предательский румянец поднялся от шеи к скулам, и выше — остановился на ушах, окрашивая их в красный. Рука чуть ли не потянулась вверх, чтобы растереть кожу, но вовремя опустилась, словив маленький намек на игривость в родных карих глазах. — Так, наверно, и должно быть, да? У Томаса пульсировало в висках — так сильно, что он удивился, как до сих пор мог стоять на земле, ни разу не покачнувшись, — поэтому слова Ньюта звучат для него приглушенно, будто через закрытое окно с толстым стеклом, и понять то, что он сказал, удалось не сразу. Парень осознал растерявшееся состояние Томаса и улыбнулся краешком губ. Приложил холодные фаланги пальцев к покрасневшей коже, заставляя Томаса зажмуриться из-за контрастных ощущений. Это прикосновение действительно отрезвило. И отдалось тысячами мурашками на теле. Вскинул голову и встретился с удушливым, пристальным взглядом. Он ощутил ярое желание проломить себе голову чем-нибудь тяжелым — только бы не чувствовать закручивающийся внутри шар, пылающий и не исчезающий уже несколько недель. Под ребрами — чертово озеро, море, океан из сносящих крышу эмоций. Томас уверен — такого он не испытывал еще никогда. — Спасибо за удивительный вечер, — сухой выдох. — Спасибо за тебя. Ньют провел языком по верхней губе и поднял голову к небу, сдерживая рвущуюся на лицо ухмылку — это заставило Томаса на секунду замереть, потому что такой Ньют — родной, близкий, с усмешкой на тонких губах — это то, чего не хватало ему все это время. То, в чем он так нуждался — в розовых пятнах на впалых щеках, золотистому свечению в чужих волосах и широкой, искренней улыбке человека, которого он любит. Теперь бесповоротно и навсегда. — Я не умею говорить красивых слов, — продолжил Томас, опуская руку и сжимая теплую ладонь Ньюта в своей, — но мне кажется, что наш... поцелуй сказал все за себя, — усмехнулся и отвел взгляд, натыкаясь на мигающую табличку «выход» на каменной стене здания. — Просто ты мне очень нравишься, и... Он замолчал и повел рукой в воздухе, видимо пытаясь найти какие-то слова. — Ты мне тоже, — Ньют закусил губу. — Очень. И это такое странное чувство — не помню, когда в последний раз такое испытывал. Будто, знаешь, я нахожусь на самом краю скалы, а подо мной — бушующее море, и если кто-то меня столкнет, я не буду бояться упасть, потому что... знаю, что там будешь ждать меня ты. Томми. Томас почувствовал, как его сердце со всего размаху упало куда-то вниз и больно стукнулось о ребра — даже это не помогло ему затмить то теплое чувство, возникшее в том же месте, где напополам разбилось сердце. Он так его любил — это просто не описать словами. Он захотел закричать об этом всему миру, каждому проходящему мимо человеку, чтобы каждый из них знал — он любил Ньюта так сильно, что, кажется, когда-нибудь его от этой любви окончательно разорвало бы. И даже этого он не боялся. Потому что Ньют, он знал, испытывал тоже самое. — Ты мне так нравишься, Ньют, — просто сказал он, чувствуя, как губы невольно расплываются в счастливой улыбке. Сердце сковывала неописуемая радость. И Ньют, подняв взгляд со своей обуви на его лицо, ответил ему такой же улыбкой — немного скованной, но не менее искренней. Ему хочется сказать так много, поцеловать Томаса в губы еще раз, притянуть его к себе и никогда не отпускать. Ему так хочется, и у него впереди столько времени, чтобы воплотить это все в реальность. Тем более, он еще не сказал Томми, что переезжает в Лос-Анджелес. Потому что все должно быть именно так.